Как я был «южнокорейским шпионом» - Валентин Моисеев

В качестве оплаты дети некоторых наших дипломатов отправлялись на учебу в Южную Корею или же открывали на весьма льготных условиях рестораны корейской кухни в Москве… Основной задачей московской резидентуры АПНБ было не создание базы для вербовочных мероприятий, а приобретение ценных агентов влияния в средних и высших эшелонах Министерства иностранных дел России.

Что же касается сотрудников Посольства РФ в Сеуле, то благодаря протекции АПНБ некоторые из них, например, приобрели дорогостоящие иномарки со скидкой от 50 до 70% от реальной цены. Между тем в структуре внешнеполитического ведомства Южной Кореи функционирует специальное подразделение, которое аккумулирует все просьбы или обращения «купить подешевле», поступающие от российского дипломатического персонала в адрес контактирующих с ним сотрудников Министерства иностранных дел и внешней торговли РК. Затем информация передается в АПНБ, которое решает «вопрос» (в большинстве случаев положительно) с конкретными южнокорейскими фирмами. Естественно, все документируется. Таким образом создается классическая вербовочная ситуация»

[82].

МИД поспешил немедленно официально отречься от меня. Выступая на регулярном пресс-брифинге в министерстве, директор Департамента печати и информации В. Рахманин заявил журналистам: «Позвольте мне повторить, я не могу от этого удержаться, конечно. Вчера министр сказал об этом „Комсомольской правде“. Это сегодня опубликовано: „В семье не без урода“. Это тот случай».

Неприятно было это слышать вообще и вдвойне – из уст Володи. Мы знакомы с ним давно, по специализации он китаист. До его назначения директором Департамента печати и информации работали вместе: он, как и я, был заместителем директора Первого департамента Азии. Так что на тему «тот это случай» или не тот, он мог бы подумать сам, прежде чем говорить об этом как официальный представитель МИДа. Но тогда бы он точно не стал шефом Кремлевского протокола после своего директорского поста. Впрочем, в Кремле, видать, все равно не сложилось: сейчас он посол в Ирландии.

Вспоминались мне и личные контакты с Евгением Максимовичем Примаковым. Его монументальная представительность была впечатляющей, хотя никто не мог вспомнить научных трудов, сделавших его академиком. За год до этого, в июле 1997 года, на южнокорейском острове Чечжудо он подарил мне бутылку хорошего виски из своего бара с пожеланием расслабиться после успешно закончившегося его визита в Республику Корею, выразив тем самым удовлетворение подготовкой и организацией поездки.

Помнил я и весьма щекотливую ситуацию, в которую попал, отчитываясь о своих встречах и беседах в Вашингтоне в апреле 1998 года. Дело в том, что президент авторитетного в США Центра азиатско-тихоокеанских исследований республиканец Дуглас Паал на мой вопрос, какую роль России он видит на Корейском полуострове, прямо заявил: «Никакую, пока министром иностранных дел России является Примаков!» Пришлось эту «деталь» нашего разговора в отчете опустить.

Вполне логичным после такого определения моего места в мидовской семье, хотя и незаконным, было появление 3 августа 1998 года – ровно через месяц после ареста, в день, когда я должен был бы выйти на работу после отпуска – приказа о моем увольнении из МИДа.

«Моисеев В. И., заместитель директора Первого департамента Азии, – гласил приказ, подписанный замминистра Ю. А. Зубаковым, – грубо нарушил обязанности государственного служащего и ограничения, установленные статьями 10 и 11 Закона „Об основах государственной службы Российской Федерации“, другие правовые акты Российской Федерации, а также нормативные акты МИД России, в связи с чем ему в установленном порядке был прекращен допуск к работе со сведениями, составляющими государственную тайну. Учитывая изложенное, приказываю: Моисеева В. И. уволить 03.08.1998 г. из МИД России за грубое нарушение обязанностей и ограничений, установленных для государственного служащего, подпункт 3 пункта 2 статьи 25 Закона „Об основах государственной службы Российской Федерации“».

Увольнение с работы до решения суда вызвало удивление даже у следователя Петухова. Максимум, что можно было сделать по закону, – отстранить меня от должности на время разбирательства. Хотя, с другой стороны, это удивление вряд ли можно назвать искренним. Красноречив сам факт лишения меня допуска к секретным сведениям: лишает тот, кто и обвиняет, все в единых руках.

Фактически руководство МИДа определило мою виновность самостоятельно, не дожидаясь ни окончания следствия, ни суда. С точки зрения контр-адмирала Зубакова, всю жизнь проработавшего в КГБ и пришедшего в МИД вместе с Примаковым, это было нормально, коль скоро для него и так все понятно без всяких формальностей. Из его приказа не следует даже, за что собственно я уволен: статья 10 закона, на который он ссылается, содержит восемь пунктов, перечисляющих обязанности госслужащего, включая обязанность добросовестно исполнять работу и поддерживать должный уровень квалификации. В статье 11 насчитывается 13 ограничений, в том числе государственному служащему запрещено участвовать в забастовках и быть депутатом. Неужели я все нарушил сразу?

А что такое «другие правовые акты» и «нормативные акты МИД России», которые в совокупности с необъемными статьями закона «Об основах государственной службы» я также «грубо нарушил»? Учитывая количество как тех, так и других, под такую формулировку можно подвести все, что угодно. И почему в приказе нет даже упоминания о КЗОТе, который единственно и должен регулировать трудовые отношения?

Слова министра в мой адрес, подтвержденные приказом и недвусмысленными предупреждениями со стороны ФСБ, послужили указанием для всего коллектива. Я, естественно, не знаю, что говорили обо мне бывшие коллеги между собой, но семья моя оказалась в вакууме. Наталии не позвонила даже ни одна из жен сотрудников, с которыми она годами приятельствовала в загранкомандировках и в Москве, периодически встречалась и перезванивалась. Очевидно, жены опасались навредить карьере своих мужей и тем самым поставить под удар собственное благополучие.

Неожиданно досталось даже посольскому повару в Сеуле Владиславу, которого я по просьбе посла нашел в Москве и рекомендовал на эту должность, зная его по прежней работе в Пхеньяне как отличного специалиста и порядочного человека. Жена посла Ольга Афанасьева, бурно выражая однажды свое неудовольствие по поводу приготовленного им для угощения гостей стола, била его публично по щекам и в доказательство своей правоты приговаривала: «Тебя сюда прислал шпион!»

Чиновничий мир так устроен, что солидарность или сочувствие ему не знакомы. С этой точки зрения реакция мидовцев на произошедшее со мной вполне объяснима и не удивительна, хотя по-человечески и трудно понимаема. Будь она другой, все могло бы развиваться иначе. А так я не исключаю, что кто-то, может быть, даже порадовался: одним конкурентом для движения вверх стало меньше.

Но что меня удивило, так это реакция моих научных коллег. Из Института международных экономических и политических исследований, где я работал по совместительству старшим научным сотрудником, я был уволен даже раньше, чем из МИДа. Приказ на сей счет был подписан 8 июля 1998 года директором академиком Некипеловым, которого я знал еще просто как Сашу в бытность его старшим научным сотрудником. Согласно приказу, меня увольняли «в связи с производственной необходимостью» на основании докладной записки М. Е. Тригубенко задним числом, с 3 июля, т. е. на дату ареста я уже сотрудником института не был.

Перепуганная Марина Евгеньевна, прежде не упускавшая случая, чтобы по поводу и без заявить о том, что я ее ученик, поспешила отмежеваться от меня. Видимо, были у нее на это какие-то основания. Напомню, что 2 июля я участвовал в организованном ею в ИМЭПИ научном симпозиуме с южнокорейцами, а вечером мы вместе были на банкете по этому случаю. Днем 3 июля я созванивался с ней и посылал факс на работу в связи с подготовкой мною докторской диссертации. Позже она отмежевалась от кореистики вообще.

Насколько все это контрастирует с позицией коллег Игоря Сутягина из Института США и Канады, которого не только не уволили с работы, но и всячески поддерживают. Не думаю, что у него со всеми были безоблачные отношения. Но настоящий ученый отстаивает истину не только в науке, но и в жизни.

И насколько все это контрастирует с позицией человека, ученого, журналиста, с которым я познакомился, работая в институте, называвшемся тогда, в 70-80-е, Институтом экономики мировой социалистической системы, – Отто Рудольфовича Лациса. Он счел возможным позвонить мне домой, дать все свои телефоны с предложением обращаться и обещанием помочь всем, что в его силах.

У меня и у моей семьи нашлись настоящие друзья, поддержавшие нас в самое трудное время и не оставившие нас сейчас. Я уже упоминал о некоторых из них. Скажу еще. Когда эфэсбэшники пришли после ареста описывать наш железный гараж и «Жигули», на воротах гаража их встретила сделанная мелом крупными буквами надпись: «Валя, не верим!»