Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории. - Вячеслав Пьецух

У нашей склонности к алкоголю множество причин основательных и пустых, но в частности русский человек пьянствует оттого, что европейского самочувствия в нем — как в Паскале и Кромвеле вместе взятых, а существует он — как последний оборванец и сукин сын.

В конце восьмидесятых годов XIV столетия великий эмир Тимур Хромой, преследуя орду хана Тохтамыша, случайно вторгся в пределы России, взял городок Елец и двинулся было дальше, но вдруг повернул назад. Эта ретирада была настолько неожиданной и вместе с тем необъяснимой, что спасение отечества от очередного разорения приписали Владимирской Божьей Матери, которую возили в Коломну благословлять московские полки, уже собравшиеся в поход.

В действительности же дело было так: перешел Тимур русскую границу, увидел, какая тут кругом бедность и запустение, понял, что взять с наших лапотников нечего, и повернул назад. Давно минули те романтические времена, когда скотоводы, жившие в войлочных юртах, имели в виду покорить землю «до последнего моря», построить вселенскую империю, подчинить народы мира законам Великой Ясы, и эмир Тимур ничего не имел в виду, кроме банального грабежа; он и начинал-то как обыкновенный разбойник с большой дороги, обиравший путников и купцов.

С тех пор у нас так и повелось: чуть что нам покажется приятно-непостижимым, удавшимся вопреки логике, мы сваливаем удачу на предопределение свыше и разные чудеса. Вот наказали мы немцев в Великую Отечественную войну, даром что в первые три недели они выбили весь личный состав Красной армии, — и сразу в ход пошли такие трансценденции, как «морально-политическое единство советских людей», «решающая роль коммунистической партии», «военный гений» отца народов, который, кстати заметить, тоже начинал как разбойник с большой дороги; а на самом деле мы победили просто-напросто потому, что не посчитались положить десять русачков за одного немца, потому что мы ихней гигиены не признаем.

Если дипломатия — это искусство возможного, а война — продолжение дипломатии иными средствами, то, спрашивается, зачем князь Дмитрий Иванович Донской ввязался в вооруженную борьбу с Золотой Ордой и разгромил на Куликовом поле темника Мамая, который не слишком агрессивно был настроен против Руси? Ведь и двух лет не прошло, как ордынский хан Тохтамыш в отместку за куликовское поражение разорил Москву, несмотря на каменные стены, артиллерию, значительный гарнизон, и мы еще сто лет платили татарам дань… Да на берегах Непрядвы мы потеряли около сорока тысяч человек, да в Москве ордынцы вырезали до восьмидесяти тысяч человек, да материального урона мы понесли несчетно, — а всё потому что наш донской герой не понимал сущности дипломатии и войны. Сам князь Дмитрий, как известно, при первом же слухе о движении Тохтамыша бежал из Москвы с боярами и семьей.

То есть так, как нам не свезло с нашими вождями, нам только с климатом не свезло. Из девяноста семи владык, в разное время правивших русским государством, только Александр Невский [6] да Петр Великий были дельными и гуманистически ориентированными администраторами, а все прочие, во всяком случае, относились к той категории деятелей, для которых жизнь человеческая — это плюнуть и растереть.

Наполеон Бонапарт, фигура слишком прикосновенная к родной истории, был как раз из той категории деятелей, для которых жизнь человеческая — это плюнуть и растереть. Вроде бы французский дворянин, хотя и темного итальянского происхождения, не совсем твердо выговаривавший по-французски, представитель просвещенной нации, соотечественник Мольеру и наследник идей энциклопедистов, а на поверку вышло, что обыкновенный варвар и злодей вроде Алариха, разорившего вечный Рим. Как же не варвар и не злодей, если он дотла сжег Москву вместе со знаменитой библиотекой Ивана Грозного, тоннами вывозил наши серебряные ложки и церковную утварь, пробовал взорвать Кремль, первым взял манеру приводить под экономику противника фальшивые миллионы, велел спилить крест с колокольни Ивана Великого и очень был раздосадован, когда оказалось, что крест-то отлит из обыкновенного чугуна. Между тем французы гордятся Наполеоном, как евреи Ветхим Заветом, немцы пунктуальностью, русские Львом Толстым.

Так вот этот варвар, как, впрочем, и вся Европа, искренне считал нас, русаков, варварами, от которых следует ожидать любых несуразных преступлений против гуманизма, культуры и памятников старины. Видимо, французы были сильно разочарованы, когда русские в 1814 году взяли Париж и ни одной библиотеки не сожгли, ни одной церкви не разграбили и вообще, кроме гусарской выходки нашего поэта Дениса Давыдова, который собственноручно высек какого-то немецкого майора, за нами предосудительного не было замечено ничего. Так почему же мы — варвары, а они — только балуются бенедиктином и устраивают массовые пляски на площадях? Может быть, потому, что они нас боятся, а боятся они нас потому, что нас много, а много нас потому, что мы два раза на дню спать ложимся — только-то и всего.

Разве вот что следует взять в предмет: нужно блюсти свой внешний вид, поскольку на Западе и встречают по одежке, и провожают по одежке, а не как заведено в нашей нации — по уму. Мы же, точно нарочно, то запустим по бульвару Капуцинов башкирскую конницу в остроконечных шапках, отороченных мехом, с колчанами за спиной, и француженки «делаются как без чувств»; то среди офицеров Красной армии пойдет мода на предлинные кожаные козырьки к форменным фуражкам, и Берлин бледнеет от угрюмой композиции из обтерханных шинелей, обмоток и предлинных кожаных козырьков.

В остальном же (главным образом, по линии человечности) мы высокопросвещенная нация, потому что у нас каждый встречный старичок — отец, а каждая встречная старушка — мать, потому что случайный попутчик может такого о себе порассказать, чего из него не вытянешь и под пыткой, потому что мы последний народ в Европе, который еще читает книжки и способен отвлеченно поговорить. Мы не добродушны — это правда, но откуда же нам было набраться добродушия, если еще двадцать лет назад русак легко мог угодить в места не столь отдаленные за язвительный анекдот.

Это нас по европейскому счету много, а по-настоящему нас мало, нас так катастрофически мало на ту прорву земли, которую мы под себя подмяли, что именно от безлюдья идут и наша бедность, и все социально-экономические нестроения, и гегемония дурака.

То, что империи имеют свойство мало-помалу расширяться за счет колонизации сопредельных или, напротив, очень отдаленных земель, — процесс, что называется, объективный, то есть не зависящий от амбиций и воли отдельных лиц. Солнце светит, дождик идет, империи расширяются, и следовательно, все претензии к объективности процесса — зачем они расширяются, если дело неизбежно закончится распадом и метрополия останется «при своих»… Или исторический процесс точно сродни жизни человеческой, несокрушимо безмолвной в ответ на все наши вопросы, которая потому и представляется нам бессмысленной, причем бессмысленность ее простирается до того, что мы вынуждены угомониться на такой формуле: жить — значит шестьдесят-семьдесят лет наслаждаться феноменом личного бытия.

Тем не менее временами тревожит мысль: ну зачем нам понадобилось разбухать за счет территориальных приобретений на западе и востоке, что мы потеряли в Сибири, на Кавказе, в Закавказье, Средней Азии и прочая, если загодя было ясно, что выгоды от этой экспансии гадательны, а разного рода неудобств потом будет не сосчитать. Ведь рынки сбыта и глобальные амбиции Великобритании — это теперь геополитические химеры, а настоящие последствия имперской стратегии мы расхлебываем поднесь. Первое: нас гибельно мало на необъятную территорию Российского государства и мы физически не в состоянии ее освоить и привести в надлежащий вид; почему у нас непроезжие дороги и убогая производительность труда, почему годами паруют угодья и у провинциальных городов такой вид, точно на прошлой неделе Мамай прошел? Потому что народу нет, — простора на целую планету, а народонаселения сравнительно кот наплакал, по мочке уха на километр.

Легко себе представить, в каком запустении прозябала бы Швейцарская конфедерация, если бы ее населяли полторы тысячи душ швейцарцев; немногим сложнее себе представить, какой процветающей и ухоженной страной была бы Россия, если бы Создатель благословил нас швейцарской плотностью населения на единицу площади, которую можно сравнить с плотностью праздношатающихся по Тверской. Или, напротив, только гадить будут больше, а проку от этого многолюдства не увидать?..

Второе: если народы, населяющие империю, не объединяет какая-нибудь притягательная затея, как-то коммунистическое строительство или коммерция за счет ближнего, то такой империи рано или поздно несдобровать. Ибо «в одну телегу впрячь не можно / Коня и трепетную лань», то есть национальные особенности этих народов, верования, культурный запас, системы предрассудков, наконец, уровень общественного развития настолько разнятся между собой, что им лучше всего заблаговременно разойтись. Иначе неизбежны злые международные контры, перетекающие в резню.