Сон негра - Даниил Юрьевич Гольдин

Проходим через залу, за сцену, в комнату с лампочкой и тремя табуретами.

– Ну, валяй! – говорит граф и указывает на разломанный проем в противоположной стене.

– У вас есть нож?

Достает из-под полы пальто с пояса длинный темный клинок:

– Держи.

Киваю, принимаю у него двумя руками протянутый нож, церемониально так, будто он мастер клинка, и только что специально для меня его выковал, а я сейчас пойду с чудовищем сражаться. А на деле мне бы только сеть разрезать, если вдруг снова влезу.

– Может быть, знаете, где Щуку искать? – поправляю разболтавшийся крюк в плече.

На стрелу в сапоге смотрю: не, не буду сейчас доставать. Только акул приманю или еще каких тварей похуже свежей разлившейся кровью. Мало ли кто там на стремнине стоит. Матрас бы сейчас.

И как вообще влезать в петлю? Вроде уверен, что она на другой стороне, но где она, сторона-то? Переплывать реку или вглубь нырять? Есть у нее вообще этот другой берег?

– Не знаю, Александр Сергеевич. Вы только возвращайтесь. Может, еще написать что успеете. Нам бы все же с гениальным стишком куда сподручнее было бы освобождать Русский Дух.

– Напишу, – говорю, – только, боюсь, не вам.

И язык закусил – сболтнул лишнего. Граф внимательно меня проводил взглядом, но ничего не сказал.

Я поспешил к темному проему, спрыгнул на булыжники, сунул нож за голенище сапога и пошел в воду, пока граф не вздумал меня остановить. Но все же у самой кромки, плещущейся у валунов, я остановился сам. Подергал крепко засевший в плече крюк. В конце концов, чем я не наживка?

– Граф! – окликаю его. Он стоит в проеме, заслоняя свет. Длинная костлявая фигура. Только пониже Кощея головы на полторы. – Граф! У тебя веревка осталась? Арбалетная или хоть с удочки.

– Есть веревка, пожалуй, – отвечает Тощих.

Но не двигается с места, руки на груди скрестил.

– Не морозься, граф, подстрахуй. Напишу и тебе я шедеврик. Но сейчас очень в петлю надо.

Стоит, выжидает, что-то обдумывает. Повернулся – ушел.

Я чувствую, как густая вода лижет сапоги, забирается внутрь, поднимается по штанинам, пропитывает их своим томным ядовитым соком, уже к паху подбирается.

Тощих вернулся с мотком коричневого троса толщиной в палец – не меньше.

– Вы тут акул ловите? – спрашиваю, поймав брошенный конец троса.

– Иногда сомы дежурят. И когда динамита нет, я им какую-нибудь особо ретивую полицейскую жабу туда подкидываю, предварительно крючьями продев в каждую конечность. И вот на этом тросе. А потом вот этой штукой по воде у берега шлепаю, – он достал из-под полы пальто еще один нож. Длинный, изогнутый, со странной бляшкой на острие, будто предохраняющей от того, чтобы кого-то этим ножом проткнуть.

– Бьешь ей по воде: квок-квок, квок-квок. Сомята не могут устоять. Зеленая агентура пошла. Все амбалы, по двести кило, но ведутся на квок как дети. Вон, смотри, сколько их понадергал.

Оглядываюсь: и правда, вокруг меня в сочащемся из проема свете среди валунов тут и там угадываются огромные разлагающиеся туши. Некоторые слабо шевелятся, задыхаясь под собственным исполинским весом.

– Только меня не квокайте, граф, – говорю. А сам думаю, что лучше не буду себя крепко привязывать. Мало ли, что удумает Тощих. Не доверяю ему. А он мне.

– Не буду, отзывается граф. Ты уж только постарайся, Саша, мне написать что-нибудь про свободу, чтобы я подступиться к Русскому Духу смог. А то вся революция по пизде пойдет.

Завязал трос в ушке моего крюка, подергал – крепко сидит.

– Страхуй, граф. Если поведет резко – тащи.

– Мне скоро отсюда уходить надо будет. Может, всего через пару мгновений.

– Тогда привяжи к ножке табурета и ее между камнями упри, – сам попробую выбраться.

– В добрый путь, товарищ! – Тощих перекинул через плечо моток троса, приготовившись сдавать мне виток за витком по мере надобности.

Далеко мне придется плыть, далеко.

– Если будешь еще тут, 3 коротких рывка – вытаскивай.

– Не буду, – отвечает граф, будто бы даже печально. – Но хорошо. 3 коротких рывка – вытягиваю.

– Теперь трави, – машу ему на прощание и захожу в воду. Ноги до чресел уже морок обнял, они немеют, растворяются в текучей темени.

Еще шаг. Плащ сразу намок, поплыл. Сапоги проскальзывают по покатым камням. Шаг – уже по колено, еще – по пояс, и вот уже меня течением сносит в темноту подземной реки. Чувствую, как трос за мной разматывается, плывет, течению сопротивляется. Где-то вдалеке знакомый гул срывающейся вниз воды.

Надо бы до водопада успеть найти Щуку. А то точно застряну тут. Где же ты, где же ты, милая, золотистая рыба?

Выпустил воздух, расслабился и залил себя мягкой густой чернотой.

И сложиться бы комочком, свернуться и висеть тут, пока до водопада не донесет. Теплая чернота: ни дна, ни поверхности. Рукой обвел себя – коснулся чего-то маленького, тряпичного. Сразу отдернул руку. Щенок? Дождался меня? Взять его с собой, похоронить? Еще раз потянулся в воде, обшарил, но уже ничего не нашел: уплыл щеночек. Хорошо тебе тут, маленький? Или скучаешь по твердой земле? Если найду тебя снова – обязательно с собой заберу, обещаю. Пташка моя о тебе беспокоится – чую. Жалеет тебя. Мы о тебе позаботимся. Может, ты знаешь, где Щуку искать? Хочу ее светящиеся золотистые глаза увидеть, белесые палочки-зубы, плавники, мерцающие в черноте. Как ни вглядываюсь в чернь – нет нигде.

Надо плыть, значит.

А куда плыть? Где лево, где право, где низ, где верх? Трос от крюка куда-то в никуда убегает. А вода мягкая, как воздух, баюкает. Нельзя так, надо бы хоть куда-то двинуться. Расслабился, повис: может, ко дну потянет. Но вообще никакого движения не чувствую. Толкнулся от воды руками, вроде перевернулся – а все то же самое. Все стороны равны, как будто я в центре мира. Куда ни пойду – все от центра.

Может, так и должно быть там, куда петля накинута? Ни причины, ни следствия, только жабы квакают. Уютная вечность.

И вечный вопрос: если так хорошо, то зачем лезть в петлю? Зачем вообще мне куда-то, если тут так хорошо, и можно остаться и просто быть тут, в хорошо. А чего мне вдруг так хорошо? Может, только негру какому-то там хорошо, а я так, постольку поскольку. Но если так хорошо, то есть ли разница? Идти куда-то, Русский Дух вызволять, большое ли дело делать. Кощей, Татьяна, Тощих. Господин Б в петле дергается, по моей, правда, милости, но какое до них мне дело, когда просто так хорошо? Провишу тут вечность, потом