Ищите и найдете - Михаил Волконский

Но добрые люди, принявшие затем в ней участие и привезшие ее сюда, в этот деревенский дворец, где ей очень хорошо, уверили ее, что она увидит вновь своего виконта и своего отца и что нужно только подождать.

Силин слушал и чувствовал, как будто с каждым словом девушки отрывалось по клочку от сердца его, и тихая грусть наполняла все его существо, но вместе с тем ему было жаль ее и были минуты, что он желал, чтобы графиня поскорее нашла своего жениха и была счастлива.

Молодая девушка еще говорила, когда вдали, в стороне, где была большая дорога, зазвучал колокольчик; сначала он гудел неясно, но потом становился все ближе и ближе; слышно было, как копыта лошадей простучали по мосту и прогремел по нем экипаж, наконец, колокольчик резко задребезжал по ту сторону дома, где был главный подъезд, и вдруг оборвался.

— К вам приехал кто-то дальний, — сказал Силин.

Графиня вдруг повернулась и так быстро побежала в дом, что Силин, который счел неприличным также бежать за нею, не мог поспеть простым шагом. Он видел, как девушка вбежала по ступенькам балкона, вошла в столовую, куда вела балконная дверь, и, когда она вошла, услышал громкий крик, заставивший его приостановиться.

Тогда он кинулся уже со всех ног в дом и увидел в столовой Елчанинова, жену его, маркиза Трамвиля и покрытого пылью художника Варгина, с которым все здоровались и приветствовали его. А сзади Варгина стоял стройный, цветущий, красивый молодой человек, и молодая графиня держала его за руки и, смеясь и вместе с тем плача, смотрела на него.

Для Силина без всяких пояснений стало ясно, что этот приехавший вместе с Варгиным молодой человек был виконт Гастон.

LXXXVI

Нетрудно, конечно, догадаться, что привезенный Варгиным к Елчанинову покровитель и защитник молодой графини, виконт Гастон, был тот молодой человек, которого содержал у себя Авакумов в отдельной комнате и который был спасен и извлечен перфектибилистами, чему явился свидетелем Варгин.

Один из главных перфектибилистов в то время в Петербурге был человек, носивший имя Трофимова, которого когда-то знавал Варгин под его настоящем именем Кирша.

Тогда они были близкими приятелями, и у них был еще третий приятель, молодой офицер Елчанинов, женившийся и уехавший в провинцию, в имения, взятые им за женой. Однако связь его с Киршем, очевидно, не порвалась, потому что Кирш, или Трофимов, прислал под его охрану к нему в деревню молодую графиню, за безопасность которой был уверен, раз она находилась на попечении его старого приятеля, Елчанинова, которого Кирш знал очень хорошо.

Сюда же он поручил Варгину привезти и виконта, оправившегося и ставшего здоровее, чем был прежде.

Наконец, влюбленные были соединены, и им улыбнулось счастье, которое они заслужили целым рядом лишений и страданий, выпадающим в жизни не каждому на долю.

Молодой Силин понял, что он тут лишний, и уехал домой.

Елчанинова осталась с молодыми людьми, а муж ее увел Варгина к себе в кабинет и стал расспрашивать его о том, что делается теперь в Петербурге, о том, как действует там их общий приятель Кирш.

— В последнее время, — рассказывал Варгин, — он жил под именем Трофимова; я с ним встретился и не мог узнать его до тех пор, пока он мне сам не открылся. Кирш достиг необычной силы и положительно способен делать чудеса; по крайней мере, многое из того, что мне удалось самому видеть, положительно было чудесно!

И Варгин подробно передал своему другу все, что знал о Кирше-Трофимове.

Елчанинов слушал, изредка прерывая вопросами.

— Так он теперь стал богат? — спросил, между прочим, Елчанинов, когда Варгин описал ему, в каком доме жил Трофимов.

— Если хочешь, — ответил Варгин, — он и богат, и беден, смотря, как того требуют обстоятельства! Когда нужно, братство дает ему средства, но для своих личных выгод этими средствами он не пользуется. Он жил в хорошем доме под видом Трофимова и затем, когда это потребовалось, немедленно поместился в маленькой убогой лавочке, в качестве старика часовщика, довольствуясь более чем скромной обстановкой. А между тем, если бы он захотел действовать лично для себя, он мог бы достать себе все, что пожелает, не только богатство, но и почести, и власть. Благодаря своей силе он, впрочем, имеет уже неограниченную власть над людьми и может заставить их сделать все, что пожелает. Я знаю один из разительных примеров его почти сверхъестественной силы. Дело в том, что иезуитам стал известен гипноз…

— Он был им известен давно! — сказал Елчанинов.

— Может быть! — согласился Варгин. — Но, во всяком случае, у них до сих пор не было человека, обладавшего такой силой гипноза, как теперь. У них выискался некий Иосиф Антонович Пшебецкий, и вот с ним-то пришлось померяться Киршу. Пшебецкий пригласил его к себе как доктора Трофимова и, зная, что он принадлежит к обществу перфектибилистов, хотел загипнотизировать его, чтобы под гипнозом заставить его говорить. Кирш противостоял этому, но прикинулся загипнотизированным и говорил Пшебецкому то, что хотел и что было, по его мнению, нужно. Пшебецкий попался на эту удочку, и иезуиты потерпели еще одно поражение в деле молодой графини. Затем Кирш сам загипнотизировал гипнотизера, то есть Пшебецкого, и заставил его говорить. Пшебецкий этого не подозревает и, напротив, уверен, что он имеет власть над Киршем.

Долго еще говорили приятели, пока их не позвали ужинать, и за ужином все соединились за общим столом.

Это был веселый, радостный ужин, пили за здоровье жениха и невесты и пожелали им всякого благополучия.

LXXXVII

Брат иезуит Иосиф Пшебецкий исполнил данное ему Грубером поручение, съездил в Варшаву, и там было сделано все, как желал этого патер Грубер.

Была составлена, набрана и напечатана в иезуитской типографии книга, которая явилась весьма искусно подделанным, ложным ключом к шифрованной приписке в письме короля к графу Рене.

Книга эта должна была погубить в глазах русского императора Людовика XVIII, и Пшебецкий вез ее в Петербург. Он ехал на почтовых и остановился на ночлег на одной из станций.

Брат Иосиф слишком утомился в пути и хотел отдохнуть, но ему жаль было проводить в комнате хороший летний вечер, и потому он велел себе устроить постель на сеновале, где было и мягче, и прохладнее.

Пока ему устраивали ночлег, почтенный иезуит сел на скамеечку у крыльца станции и видел, как подъехали двое в большой, поместительной, удобной берлине. Один был старик, другой молодой.

Пшебецкий не обратил внимания на проезжих, встал и пошел к себе на сеновал.

— Вот она, судьба! — сказал старик молодому так тихо, что тот только один мог это слышать. — Это тот самый Иосиф Пшебецкий, который служит гипнотизером у отцов иезуитов. Очевидно, он возвращается в Петербург недаром; с ним, наверное, есть какие-нибудь интересные данные.

Старик, сказавший это, был не кто иной, как все тот же Кирш-Трофимов, или старый часовщик, или перфектибилист, а спутник его — доктор Герье, излеченный уже от своей страсти и всецело отдавшийся делу самоусовершенствования.

Герье пожелал быть посвященным, приготовился к этому и ехал теперь вместе со своим руководителем в Германию, чтобы принять там посвящение.

Они заняли на станции свободную комнату и расположились тут на ночь.

Герье скоро заснул, но его товарищ не лег спать, а потихоньку вышел из комнаты и направился осторожными шагами на сеновал.

— Куда, барин? — остановил его проходивший по двору с ведром ямщик.

— Душно в комнатах, хочу на сеновал пройти! — спокойно отвечал Кирш.

В таком желании не было ничего удивительного, и ямщик охотно указал ему дорогу и помог даже взобраться по лестнице.

На сеновале, раскинувшись на разостланном на сене ковре, глубоким сном спал Иосиф Пшебецкий.

Кирш нагнулся над ним, протянул руку и властным голосом приказал:

— Говори!

Пшебецкий не изменил положения, в котором лежал, но полуоткрыл глаза и довольно внятно произнес:

— Я буду говорить!

— Зачем ты едешь в Петербург?

— Везу перехваченное письмо от короля Людовика к графу Рене и поддельный ключ в виде книги к шифру этого письма.

— Где это письмо?

— У меня на груди, в замшевой сумочке.

— Отдай его мне.

Пшебецкий сделал усилие, как будто хотел противиться, но Кирш снова протянул над ним руку и повторил:

— Отдай его мне!

Пшебецкий судорожно задвигал руками, расстегнул камзол на груди, достал замшевую сумку, вынул письмо и протянул его.

Кирш взял письмо, спрятал в карман и постоял с минуту в раздумье… Случай доставил ему возможность уничтожить или, так сказать, вырвать один ядовитый зуб, каким готова была нанести укус змея, бороться с которой он положил до конца своей жизни. Но это отобранное письмо было еще ничем в сравнении с той силой, которая осталась в руках иезуитов в лице Иосифа Пшебецкого, и надо было уничтожить эту силу; но для этого необходимо было быть самому гораздо сильнее брата Иосифа.