«Господь да благословит решение мое...» - Петр Мультатули

В этом отрывке много интересных деталей, которые дают представление о том, насколько приобрели влияние в армии разные тайные организации и течения, но нас интересует следующий вопрос: кто направил казаков именно к большевику Бонч-Бруевичу? Ведь, вопреки советской официальной историографии, большевистская партия никакой заметной роли в февральских событиях не сыграла, сам В. Бонч-Бруевич называл роль большевиков в феврале «малозначительной», у всех на слуху были имена Родзянко и Гучкова, а имена большевистских лидеров были практически не известны. Почему же казаки-сектанты идут, несмотря на весь риск, не к Гучкову или Керенскому, а к малоизвестному Бонч-Бруевичу? Здесь необходимо отметить, что В. Бонч-Бруевич, по необъясняемым им причинам, был исследователем и большим знатоком русского сектантства, им написано несколько книг по этому вопросу. Необходимо отметить также, что его брат, генерал Бонч-Бруевич, как контрразведчик не мог не интересоваться и не знать о русском сектантстве, тем более, что оно приобрело определенное влияние в армии и было, по своей сути, антиправительственным. Не исключено, что В. Бонч-Бруевич собирал свои сведения о русских сектах по заданию своего брата и при его содействии. Не исключено, что и казаки пришли к Бонч-Бруевичу с ведома и согласия брата-генерала.

Отправляясь на лечение в Крым, Алексеев оставил вместо себя генерала В. И. Гурко. Дочь Алексеева в своей книге пишет: «За несколько дней до отъезда отца Государь спросил, с кем отец считает возможным временно заменить его. Отец назвал генерала Василия Иосифовича Гурко. Почему? Во-первых, потому, что знал его, как человека безусловно преданного Государю, а затем — и вполне подходящего для этой должности»[461]. Как генерал, Гурко, был «безусловно предан Государю», мы сможем хорошо убедиться ниже. Генерал Гурко подвергся такой же обработке со стороны Гучкова, как и Алексеев. Кроме того, он хорошо знал Гучкова по англо-бурской войне, в которой Гучков принимал участие в качестве добровольца на стороне буров, а Гурко был русским военным агентом в Оранжевой республике. «Старшие военачальники — и в первую очередь, ближайший сотрудник Государя — генерал Алексеев — были на стороне оппозиции, и Родзянко мог на них вполне положиться: под их генерал-адъютантскими мундирами скрывались думские ливреи», — писал Керсновский[462].

Глава 3

Использование великого князя Николая Николаевича в заговоре

В то же самое время заговорщики посещают великого князя Николая Николаевича с аналогичным предложением, которое они делали Алексееву. Ставка на великого князя Николая Николаевича продолжала делаться думской оппозицией все время после его отстранения от должности. В народе и среди солдат постоянно распространялся слух о «незаслуженно обиженном великом князе», который один де болеет за судьбы России. Сам Николай Николаевич, который не забыл Царю отстранение его от командования, не только не противодействовал этим слухам, но, наоборот, всячески им содействовал. Все чаще от него слышали скрытые угрозы царствующей чете. Причем, главной мишенью великий князь, следуя методам думской оппозиции, выбирал императрицу: «Ведь странно, что все, даже социалисты, его (т. е. Государя — П.М.)лично любят. Они мне сами говорили, что у него чудное сердце, прекрасная душа, он умный, симпатичный, но! Ее терпеть больше не могут. Она его погубит однозначно. Боюсь, чтоб с ней плохо не обошлись»[463]. Нападки на Императрицу, как, впрочем, и на Т. Е. Распутина, преследовали совершенно конкретную цель: не затрагивая на прямую царского имени, которое несмотря на все старания его врагов продолжало оставаться свято в глазах народа, разрушать эту святость, возводя клевету на наиболее близких или наиболее преданных Царю лиц. Государыня и Распутин были весьма «удобными» целями: первая объявлялась «немкой» и «шпионкой», второй — «хлыстом», «развратником», «пьяницей» и тоже «шпионом». В народе распространялся миф о том, как страной правит «безграмотный мужик» и «сумасшедшая», которыми пользуются германские агенты, появился миф о «распутинском окружении» и так далее. Эти нелепые и нечистоплотные мифы подхватывались не только левыми и либеральными депутатами из Государственной Думы, но и генерал-адъютантами Его Величества и даже великими князьями, в том числе и великим князем Николаем Николаевичем. Все с восторгом повторяли «героический» ответ Николая Николаевича Распутину, просившему разрешения приехать в Ставку: «Приезжай повешу», но никому в голову не приходила мысль, а была ли такая просьба со стороны Распутина и отвечал ли в действительности на нее великий князь? Но русское общество это не интересовало: оно хотело верить в эти легенды, как хотел в них верить великий князь Николай Николаевич, как хотел в них верить генерал Алексеев, генерал Рузский и другие. Спиридович приводит слова одного предводителя дворянства, камергера и монархиста: «Идем к развязке, все порицают Государя. Люди, носящие придворные мундиры, призывают к революции. Правительства нет. Голицын — красивая руина. Протопопов — паяц. Императрицу ненавидят, как сторонницу Германии. Я лично знаю, что это вздор, неправда, клевета, я-то этому не верю, а все верят! Чем проще член Думы по своему социальному положению, тем больше в это верит… Все, раз навсегда, решили и поверили, что Она „немка“ и стоит за Германию. Кто пустил эту клевету, не знаю. Но ей верят. С Царицы антипатия переносится на Государя. Его перестали любить. Его уже НЕ ЛЮБЯТ. Не любят, наконец, за то, что благоволит к Протопопову: ведь трудно же понять, как Он — Государь, умный человек, проправивший Россией двадцать лет, не понимает этого пустозвона… И все хотят его ухода… хотят перемены. А то, что Государь хороший, верующий, религиозный человек, дивный отец и примерный семьянин, — это никого не интересует. Все хотят другого монарха… И если что случится, вы увидите, что Государя никто не поддержит, за Него никто не вступится»[464].

После взятия русскими войсками Эрзурума в феврале 1916 года произошел один инцидент, который генерал Носков был склонен считать случайностью, но который в свете всего происшедшего навряд ли представляется таковым. Генерал Носков пишет, что его удивил холодный тон телеграммы Николая II, посланной им великому князю в ответ на его телеграмму, где он сообщал о взятии турецкой крепости: «Холодный тон царского ответа удивил всех. Вместо горячего и родственного адреса — официальные слова „Ваше Высочество!“, вместо выражения радости — несколько слов благодарности. Лишь несколько человек знали причину этого. Вот она: редактор телеграммы великого князя, скорее всего, сам телеграфист, забыл сопроводить подпись великого князя надписью „генерал-адъютант“, и получилось, что подпись была просто „НИКОЛАЙ“. В таком виде она появилась в газетах. Только Царь имел право на такую подпись. На следующий день утром генерал Воейков сказал мне, войдя в мой кабинет:

Какую оплошность вы допустили вчера! И так как я не понял, добавил: Ну, вы вчера дали в газеты телеграмму великого князя с подписью „НИКОЛАЙ“! Государь крайне этим недоволен»[465].

Был ли случай с телеграммой действительной оплошностью редактора, или это был злой умысел, но он очень хорошо ложился в общую канву возвеличивания великого князя Николая Николаевича в ущерб имени Николая II.

Князь Львов, через своего представителя Хатисова, предлагал великому князю занять российский престол[466]. «9-го декабря, — пишет Мельгунов, Львов развил перед собранием план дворцового переворота с целью свержения Николая II и замены неспособного монарха великим князем Николаем Николаевичем. „Воцарение“ Николая Николаевича должно было сопровождаться образованием ответственного министерства»[467]. Позднее, уже после событий февраля 1917 года и всего произошедшего, Данилов писал, так же, как Деникин про Алексеева, что великий князь с «возмущением отверг это предложение». Но сам же на с. 323 упомянутого сочинения писал, что «великий князь, получив сведения о начавшемся в Петербурге революционном движении и образовании временного правительства, поручил Хатисову оповестить Тифлисский гарнизон о своем сочувствии народному движению, о чем лично объявил на приеме у себя и лидерам революционных партий, которые, в свою очередь, заверили его о своем к нему доверии». Марк Ферро пишет: «На Новый год великому князю Николаю Николаевичу, направленному командовать армией на Кавказ, через городского голову Тифлиса предложили занять место Николая II, как только все будет подготовлено. Великий князь отказался, считая, что „в разгар войны страна этого не поймет“, однако, не осудил эту мысль и не предупредил об этом царя»[468].