Горький мед - Мария Лебедева

Тетя Тамара тоже помолчала немного, как бы собираясь с духом и с мыслями.

— Я вдвое старше тебя, — сказала она наконец, — много людей повидала… и в радости их, и в горе. А ты сама знаешь, работа у меня такая была, где горя и несчастья больше встретишь. И я поняла, что горе — как лакмус для человека… проявляет вдруг те его качества и свойства, о которых ни окружающие, ни он сам даже не подозревали… Знала я одну мать, она сына десятилетнего потеряла… Страшная потеря, ничего не скажешь, только мать лютой ненавистью возненавидела всех детей этого возраста… за то лишь, что они остались жить, а ее сына уже нет. А другая, оказавшись в той же ситуации, только мальчик поменьше был, взяла из детского дома двоих такого же возраста…

Ольга внимательно слушала, пытаясь понять, куда же клонит тетя Тамара, но смысл ее слов оставался пока загадкой.

— Я хочу сказать, — словно опять угадав ее мысли, пояснила та, — что горе — это как проверка… на человеческую прочность, что ли… Смерть близкого — большой урок, его жизнь преподносит нам, живым… От этого можно прозреть, но от этого же можно и ослепнуть навсегда.

— Так ты, значит, считаешь, — медленно проговорила Ольга, до которой дошел наконец смысл услышанного, — что я этой проверки не выдержала и… ослепла? Так, что ли?

— Хочу надеяться, еще нет, — улыбнулась вдруг тетя Тамара, — хотя некоторая подслеповатость намечается.

— Нет, ты не смейся, — рассердилась Ольга. — Раз уж начала, объясни толком, что ты конкретно имеешь в виду.

— Ну хорошо, — решилась та, и улыбка исчезла с ее лица, — возьмем хотя бы Ирину. Вот я вижу, чувствую, что ты в душе осуждаешь ее, считаешь, она, мол, легкомысленно отнеслась к смерти отца, так ведь?

— Ну… в общем… — замялась Ольга.

Ей-то казалось, что эти ее мысли и ощущения достаточно глубоко спрятаны от посторонних глаз, она ведь ни словом не обмолвилась об этом ни с Ириной, ни с тетей Тамарой.

— Значит, в отношении Ирины я все-таки оказалась права, — с сожалением произнесла та. — А ведь тебе, Оля, неизвестно, что Иришка уже на третьем месяце… Тебе неизвестно, что после смерти отца она неделю ничего не ела и билась в истерике, мы с Игорем не знали, что и делать. Мне пришлось колоть ей успокаивающее, хотя при беременности этого делать нельзя, но тут уж… А с другой стороны, — раздумчиво проговорила тетя Тамара, — если бы не забота об Иришке, о будущем ребенке, я бы, может, и сама вслед за Павлом отправилась… так мне было худо…

Ольга с изумлением, во все глаза смотрела на тетку.

— Как? И вы ничего мне не сказали? — с обидой в голосе промолвила наконец она.

— Ну, во-первых, тебе и самой несладко пришлось, — ответила тетя Тамара. — Слава Богу, Кирилл возле тебя был… да, да, не смотри на меня так, не знаю, как ты, а я ему очень благодарна за это… А во-вторых… — Она отвела глаза и продолжила будто нехотя, с трудом подыскивая слова: — Во-вторых, тебя же ничего и не волновало, кроме своего горя, ты… ты ушла в него с головой и ничего не видела… ты даже на поминках не подошла ни разу к Ирине, не обняла ее, не поинтересовалась… ах, да что говорить… — с досадой махнула рукой тетя Тамара. — У тебя даже взгляд какой-то другой стал… Иришка к тебе сама и подойти боялась…

— Что значит — другой? — насторожилась Ольга.

— Ну, не то чтобы презрительный… но будто ты одна только способна переживать по-настоящему, а остальные… так, куклы бездушные, — ответила та.

Ольга хотела было возразить, но, спохватившись, вспомнила вчерашнее отражение в зеркале и свое удивление по поводу собственного взгляда. «Неужели тетя Тамара права?» — тревожно мелькнуло у нее в голове, и она, опустив глаза, промолчала.

— Потом, слава Богу, Капитолина вмешалась, — словно не заметив ее смятения, продолжала тетя Тамара. — Поставила перед Ириной вопрос ребром: или избавляйся от ребенка, или возьми себя в руки. Ну, нарассказала ей всяких страстей про больных новорожденных, чьи матери пережили стресс. В общем, решили ребенка оставить, а Иришка… старается казаться веселой, спокойной… изо всех сил старается, но… — Она вздохнула и понизила голос: — Боюсь я за нее, Оля, и за малыша боюсь… Иногда войду в комнату, а она сидит и в одну точку смотрит… Меня увидит, пытается улыбнуться, а улыбка жалкая такая, виноватая… А то иду недавно мимо ванной: плачет. Воду включила, ну, чтобы не слышно было, и рыдает там, горько так… как, бывало, только в детстве плакала…

— Боже мой, я же ничего не знала… — растерянно проговорила Ольга, и теплое, нежное чувство к сестре забыто зашевелилось в душе.

— О том и речь: не знала, а главное, не хотела знать… Иначе говоря, закрыла глаза и ушла в себя, — добродушно-наставительно сказала тетя Тамара. — Теперь о Кирилле…

— Ну давай-давай, вешай на меня всех собак… — обреченно произнесла Ольга.

Та, словно не слыша, продолжала.

— Я его видела несколько раз: мельком — в больнице, потом — в… Ну что тебе сказать? Я сразу поняла: прав был Павел, это добрый человек, заботливый, а самое главное — надежный, настоящий…

— И когда ты только успела так хорошо его понять? — язвительно спросила Ольга.

— А у меня нюх на людей, никогда еще меня не подводил, — горделиво ответила тетя Тамара. — И знаешь, от Кирилла сила какая-то исходит… сама не пойму… мужественная, что ли… Но именно с такими и бывают жены как за каменной стеной… А это, Оленька, ой как важно! Вот проживешь с мое — поймешь.

— Ах, тетя Тамар, только не надо вот этого: «каменная стена», «муж — всему голова», — поморщилась Ольга. — Ты Ирине это все рассказывай, она оценит.

— Глупа ты еще, Ольга, как я погляжу, — ласково сказала та, — а ведь тебе тридцать скоро. А Ирина, хоть и моложе, намного по-женски тебя мудрее.

— Да? В чем же это, интересно, выражается? — холодно спросила племянница. — Уж не в том ли, что замуж раньше вышла?

— Да нет, дело не в этом… Просто будь Иришка на твоем месте, она бы совсем иначе себя повела… — вздохнула тетя Тамара. — Нет в тебе женского терпения, ты как подросток, ей-богу, — сказала она, повысив голос, — это, дескать, мое, вынь да положь… А в жизни да в человеческих отношениях очень все непросто…

— Да ты общими рассуждениями не отделывайся, — перебила Ольга, — ты конкретно говори, в чем ты здесь видишь сложность?

— Как же в чем, Оля? — удивилась та. — Ведь и Кирилла понять надо. Он с женой много лет прожил, любил ее, и сам этого не скрывает…

— Уж лучше бы скрыл! — раздраженно буркнула Ольга.

— А вот здесь ты не права, — возразила тетя Тамара. — Сразу видно, он очень искренний и честный человек и не хочет, чтобы ваши отношения начинались со лжи.

— И ты, конечно, считаешь, что именно так называемая честность не позволила ему сказать мне «люблю»? — взорвалась Ольга.

Тетя Тамара улыбнулась запальчивости племянницы.

— Я просто думаю, для него это слово слишком много значит, — мягко произнесла она, — и он не может, как другие, разбрасываться им направо и налево. И потом, вы ведь еще так мало знаете друг друга…

— А в любовь с первого взгляда ты, конечно, не веришь? — все больше распалялась Ольга. — Значит, по-твоему, прежде чем полюбить, надо пуд соли или чего-то там еще съесть?

— Ты, Оля, как маленькая, честное слово, — засмеялась тетя Тамара. — Ты лучше на поступки обращай внимание, а то «сказал — не сказал»… Разве в этом дело?

— А в чем же, по-твоему?

— Да в том, что, насколько я помню, Кирилл глаз с тебя не сводил, так вокруг и вился: Оленька то, Оленька се… лекарство не забудь… от окна отойди, простудишься…

— Ну, это особый случай, — возразила Ольга. — Я тогда совсем не в себе была, и он опекал меня просто… просто как слабоумную.

Тетя Тамара сокрушенно покачала головой.

— Ты ведь и сама знаешь, это не так… Знаешь ведь, что ты ему очень и очень небезразлична. — Она внимательно посмотрела на племянницу и робко спросила: — Оля, так неужели же ты ему ничего про ребенка не скажешь?

Ольга резко вскочила с табурета, задев рукавом чашку. Раздался хлопок, и чашка разлетелась на множество осколков.

— Ну вот, дядипашину любимую разбила, — со слезами в голосе сказала она и нагнулась, чтобы собрать осколки.

— Посуда к счастью бьется…

— К какому счастью? — закричала вдруг Ольга раздраженно. — И какой ребенок? Не будет никакого ребенка! И счастья никакого! Думаешь, приехала, наставила меня на путь истинный — и вот у меня уже и женская мудрость прорезалась, и счастье подвалило, и ребенок при отце?!

— Это слепота твоя душит тебя, гордыня в тебе кричит, — поджав губы, изрекла тетя Тамара. — Очнись, Оля, пока не поздно, посмотри вокруг, сколько по-настоящему несчастных женщин, а ты…

— А я, значит, по-твоему, счастливая? — взвилась та.

— По-моему, ты просто не хочешь быть счастливой… а может, и не умеешь… — резко ответила тетя Тамара. — Помнишь, как Павел говорил… ну, у него даже целая теория была… что есть люди-созидатели, которые счастье по крохам собирают, трудятся над ним, как пчелы, а есть разрушители, так те если и получат… ну, пусть не счастье, а только возможность его… так норовят его растоптать, а потом сами же бьют себя в грудь и скорбят, что несчастны…