Умница, красавица - Лариса Кондрашова

– Ты почему на звонки не отвечаешь? – строго сказал он и с ходу выпалил, не сдержавшись: – Я тебя люблю…

Они долго сидели на детской горке. Соня собиралась весело обсудить с Князевым тушканчиков, но не стала, да он и не выразил желания слушать. Почему-то после ночи, проведенной в Аришиной светелке, у обоих остался осадок чего-то гадкого, стыдного, унизительного для их любви, и почему-то это совместное унижение сблизило их.

Никогда прежде она не рассказывала Князеву ничего про себя тайного, интимного, ничего такого, что можно было бы назвать

«сцены из семейной жизни», а тут вдруг кое-что рассказала. Наверное, она все-таки думала об Антоше, о том, как он там один, о выброшенных на помойку двух томах Фабра.

Князев стоял, прислонившись к детской лестнице, смотрел на нее внимательно, а она смотрела не на него, а в сторону и говорила медленно, запинаясь и через слово замолкая. …Антоша родился… а Головин тогда занимался бизнесом и…

… В биографии Головина в справочнике «Кто есть кто в Санкт-Петербурге» был провал – начало 90-х. Такая обычная для тех лет недосказанность – занимался бизнесом. Каким? Ну, бизнесом. Если бы Соню спросили, чем занимался ее муж, она бы недоуменно пожала плечами. Она слышала разные слова, но не особенно вникала, у нее в те годы были свои собственные слова.

Антоша родился самым хорошеньким ребенком в роддоме и самым кротким – чистый ангел, говорили нянечки. Когда кроткого ангела Антошу принесли домой, Головин приступил к делу воспитания настоящего мужчины со всей серьезностью: объяснял младенцу, что мужики соску не сосут, что есть вне расписания – это распущенность, а с кишечным дискомфортом человек должен справляться самостоятельно. Но оказалось, что Антоша не совсем кроткий и не вполне ангел, а злокозненная фурия в чепчике – орет, плачет, хнычет, не ест, не спит, не подчиняется дисциплине и назло плохо прибавляет в весе.

Противостояние Антоши и его отца продолжалось в течение месяца, но Головин не собирался сдаваться. Мечтая о соске, ребенок плавал в ванне двумя разными стилями, обливался холодной водой и закалялся открытой форточкой на глазах у Сони, смотревшей на мужа, как радистка Кэт на своих мучителей.

В месяц Антошу, завязанного голубым бантом, гордо понесли на прием к врачам-специалистам, ожидая всяческих похвал и аплодисментов лучшему младенцу в мире или хотя бы лучшему в этой поликлинике.

– Мамочка, ах! У вас же ребенок голову не держит, – сказала врач-невропатолог, – у вас плохие рефлексы, плохой мышечный тонус…

– А что у нас хорошо? – мрачно спросил Головин, поддерживая Соню, которая от ужаса сама уже не держала голову.

– ВСЕ плохо.

ВСЕ плохо, ВСЕ неправильно. Неправильные рефлексы, неправильный тонус, неправильный ребенок.

– Спит он у вас плохо? – не то подтвердила, не то поинтересовалась врач.

– Хорошо спит, – вызывающе ответила Соня. На самом деле Антоша спал плохо, почти не спал, спал фрагментарно. Соня как-то подсчитала – за ночь вставала к нему шестнадцать раз. – Отлично спит, а что?

– Не видите, что ли, даун у вас. Он у вас вырастет и даже ложку в руке держать не сможет, – чуть брезгливо сказала врач. – Скажите там, пусть следующий заходит…

Соня поднялась, взяла со стола Антошину карточку, прицелилась и метнула карточку в голову врача.

– Дрянь, сволочь! – выплюнула Соня. Взяла со стола чью-то чужую карточку, замахнулась, прицелилась, но была поймана за руку Головиным.

Головин остался улаживать конфликт с главврачом, а Соня пошла с Антошей, неправильным ребенком, домой и стала умирать. Смотрела на Антошино личико и умирала, умоляла кого-то, сама не знала кого: пожалуйста, можно ей, Соне, вот с этой самой минуты, никогда не держать голову, не держать ложку… только чтобы Антоша… ну, пожалуйста…

Конфликт Алексей Юрьевич уладил. Главврач слезно попросил Головина не доводить дело до горздрава, суда, прессы и других инстанций.

..Другие дети будут бегать по пляжу, играть в волейбол и кататься на лыжах, а ЕГО сын не сможет держать ложку?! Алексей Юрьевич Головин мысленно содрогался от слова «даун», колебался между жалостью к младенцу, досадой и неловкостью за своего неправильного ребенка и недобрыми мыслями – почему, откуда?.. А главное, было стыдно, невыносимо стыдно представлять эту несчастную ложку, которая будет падать из руки ЕГО сына… тьфу, черт, невозможно даже представить, чтобы в его жизнь вошло ТАКОЕ!..

Бросились к врачам, оказалось, есть такое слово «энцефалопатия», страшное, с рогами и копытами.

– Дуру из поликлиники расстрелять и забыть, ребенка лечить, – сказал профессор, протягивая Соне ворох рецептов, – голову держать высоко и жизнерадостно.

Закаливание и воспитание младенческой воли ушли навсегда, вместо них теперь были только слово «энцефалопатия», массаж, лекарства по часам. Когда человеку по-настоящему трудно и страшно, он всегда один, и Соня осталась с энцефалопатией одна. Нина Андреевна намекнула, что такие диагнозы передаются не иначе, как по наследству, а ЕЕ дети были здоровыми. После этого Валентина Даниловна старалась с ней не встречаться. От восторга перед младенцем она вообще как-то растерялась, так и не поняла, что ребенок болен.

Днем Соне было некогда плакать и бояться. Она ножом разрезала таблетки на части, ступкой толкла в порошки, порошки заворачивала в кальку, надписывала: «вторник, 10 утра» или «среда, перед сном». Ну, а ночью… ночью она лежала без сна и боялась – как это не держать ложку, а как же он будет есть?..

Головин приходил вечером домой и НЕ спрашивал – как Антоша. «Зачем спрашивать? – удивился как-то Алексей Юрьевич. – Было бы что-нибудь не то, ты бы сказала». А Антоша каждый день менялся, и каждый день ему становилось лучше или хуже. Так что у Головина и Сони, у каждого были свои слова.

К году Антоша был абсолютно здоров – ласковый кудрявый крепыш, бегал, повсюду лез, сам ел, от пережитого ужаса Соня сразу же научила его есть вилочкой. Антоша был ее частью, как веточка у дерева, любил ее ревниво-страстно, ни за что не хотел делиться ею с отцом. Заговорщицки говорил ей: «А давай папа будет спать на другой кровати, а я буду с тобой…» Или так: «А давай мы с тобой будем вдвоем жить…»

И уже вроде бы можно было начинать лепить из него мужчину, но в семье уже все сложилось, вернее, разделилось —

Соня с Антошей и «папа на работе». Соня иногда думала, что Антоша нарочно устроил себе неправильные рефлексы и неправильный тонус, опасаясь отцовских на себя планов, – не хотел жить без соски, не хотел плавать разными стилями, не хотел закаляться и расти по образу и подобию своего отца.

Сын задумывался, терял вещи, мягко увиливал от занятий спортом и… если честно, чуть-чуть, немного отличался от бойких одногодков, но он был здоров, здоров!.. И все, все забылось, и дура из поликлиники, и таблетки, и порошки, все, кроме ужаса, который до сих пор вдруг прошибал Соню холодным потом – он у вас не будет держать ложку, не будет…