Святой воин - Андрей Родионов

Тяжелая это вещь, золото, особенно если перегружать его на речное судно в лихорадочной спешке, отчетливо различая топот приближающейся погони. А ведь мы, по жадности своей, еще и серебро в слитках прихватили. Нет, неправильно так говорить, надо сформулировать иначе. Мы, влекомые природным трудолюбием и горящие жаждой как можно лучше выполнить задание, одним ударом лишили противника всех его денежных ресурсов!

Брат Феликс — любопытно, кстати, кем он был в прошлой, домонашеской жизни? — твердо заявил, что не оставит пособникам антихриста ломаного су. И тут же по-хозяйски сгреб все мешочки с серебром, за что ему честь и хвала! Благо я вовремя вмешался в процесс разграбления замка Шинтосе и строго-настрого запретил ломать дверь в оружейную. Да, там хранится целая куча дорогой брони и оружия, но жадничать нехорошо, лучше мы как-нибудь еще раз наведаемся сюда, с телегами повместительней.

— Главное, что мы успели отчалить, — говорю я, пожимая плечами. — Теперь им нас не перехватить.

— Какие-то они побитые, — наблюдательно замечает брат Ной. — Одежда порвана, панцири с вмятинами, кони в ранах. — Подумав, он добавляет с нескрываемым разочарованием: — И почему их всего два десятка? Стоило ли так спешить к баркасу, с таким отрядом мы и сами бы управились. Я-то думал, за нами пошлют человек пятьдесят!

Я лишь молча пожимаю плечами, это и впрямь загадка. Может, оттого погоня так бледно выглядит, что некий послушник щедрой рукой разбросал по мешку хитрых железяк в паре мест, где дорога круто ныряет в сторону? Эти загогулины придумали коварные японцы, и я подозреваю, что их изобретатель страстно ненавидел лошадей. То ли его кобыла копытом в детстве лягнула, то ли конь схрумкал последнюю морковку, а может, желтолицый Кулибин как-то упал лицом в навоз, кто знает? Это устройство просто, как все гениальное. Из общего центра торчат во все стороны четыре острых трехдюймовых шипа, — как ни кинь такую колючку на дорогу, один из них всегда будет таращиться в небо, поджидая неосторожного скакуна. Идеальная вещь, чтобы гарантированно остановить конный отряд, несущийся галопом. Но сейчас я размышляю о другом. Все же верно говорят, что смелость города берет! Моя авантюра увенчалась грандиозным успехом, даже жаль, что об этом мало кто узнает. Операции тайной войны, в отличие от гешефтов банальных грабителей, неизвестны широкой публике, а ведь продуманы и исполнены они не в пример изящнее. Всяким мелким сявкам остается лишь грызть ногти на руках, завистливо закатывать глаза и восхищенно вздыхать. А узнай они о размере нашей добычи, удавились бы от зависти. Но не узнают, поскольку политика — дело тонкое, не все к ней допущены.

Неужели получается, что я сорвал заговор против Карла и отныне нет никакой угрозы для жизни Жанны? И как, любопытно знать, отреагирует кандидат в короли на пропажу своего золотого запаса? Повернувшись к составленным на корме шести бочонкам, я недоверчиво качаю головой. Сто пятьдесят тысяч золотых экю, безумные деньги! Этот человек очень хочет стать королем Франции, ну просто спит и видит. Про таких и сложили поговорку о бодливой корове, которой Бог рог не дает, как в воду смотрели. Но как, объясните, Жиль де Лаваль ухитрился собрать столько золота в одном месте, причем никто об этом не проведал?

Ай да барон де Рэ! Похоже, этот человек до конца не доверяет никому, даже ближайшему помощнику, де Мюрражу. Я и сам таков, не потому ли испытываю к барону чувство ненависти? Хотя нет, все намного проще: мерзавец посмел протянуть лапы к девушке, которую я люблю всем сердцем. А такое разве простишь? Конечно, христианство велит нам подставлять другую щеку обидчику. Вздохнув, я напоминаю себе, что, вообще-то, являюсь послушником ордена францисканцев, а в качестве такового просто обязан служить положительным примером для всех добрых французов и примкнувших к ним шотландцев.

— Ладно, — машу я рукой. — Прощу мерзавца, так и быть!

Что-то внутри меня рычит и отчаянно сопротивляется этому решению, жаждет хватать за глотку, рвать и топтать. Стиснув зубы, я решительно подавляю первое, а значит, самое чистое и благородное движение своей русской души и вслух заявляю:

— Сказал, прощу, значит, прощу, и точка! Францисканец я или где? Назло всем брошу самые неотложные дела, лишь бы плюнуть барону де Рэ на могилку. Затем кину на холмик увядший цветочек и вот тогда прощу гада. От всего сердца!

Глава 2

— И все-таки, Робер, почему ты предпочел потратить лишнее время и вместо того, чтобы обратиться к начальнику личной охраны дофина, графу Дюшателю, прискакал ко мне?

Согласитесь, не такой вопрос должен был бы задать отец Бартимеус после нашего победного возвращения. Наставник встретил меня во дворе аббатства, невнимательно выслушал доклад, рассеянно уточнил размеры добычи и мигом утащил к себе в кабинет. Чтобы, как он заметил, пообщаться тет-а-тет.

Ну а мне скрывать нечего, потому и отвечаю без утайки:

— Граф внимательно бы меня выслушал, одобрительно похлопал бы по плечу и сделал все так, как считает нужным, даже не спросив моего мнения. А я боюсь, что при разоблачении заговора могут пострадать невиновные!

— Ты имеешь в виду Деву Жанну? — холодно интересуется наставник.

— Для графа нет ничего важнее безопасности Карла, — тихо отвечаю я. — Он уничтожит Деву, не задумываясь ни на секунду. А это — неправильно.

Отец Бартимеус пристально изучает меня, словно некое заморское диво. Почувствовав, что лицо мое начинает гореть, я поспешно отворачиваюсь к окну.

— Эх, Робер, Робер. — Я еле различаю слова наставника, так тихо он говорит. — Держался бы ты от нее подальше. У Девы — судьба кометы, ей суждено появиться из ниоткуда, яркой вспышкой озарить нашу тусклую, унылую жизнь, ну а потом... Кто знает, что будет дальше?

— Не сомневайтесь, отец Бартимеус, — отзываюсь я сухо. — Я прекрасно знаю свое место и никогда в жизни не буду претендовать на руку принцессы, пусть даже незаконнорожденной!

При этих словах мое сердце словно хватают чьи-то стылые, влажные ладони, с силой сдавливают его, пытаясь смять в бесформенный комок. Я машинально тру левую половину груди и тихо добавляю, словно убеждая себя самого:

— Никогда в жизни.

— Вот и прекрасно, — замечает отец Бартимеус. — Вот и замечательно.

Я улавливаю некую заминку, словно священник хотел добавить что-то, но в последний момент удержался. Не знай я его так хорошо...

— Скажите, падре, что вы от меня скрываете?

— С чего ты это взял, Робер?

Я улыбаюсь одними губами.

— Вы сами учили меня чувствовать фальшь в чужом голосе. Упражнение «голубка», помните?

— Ты сам не знаешь, о чем просишь. — Наставник держится холодно, голос его ровен, как лед на реке.

— Думаю, я имею право на некоторую откровенность. В конце концов, кто как не я вскрыл заговор против Карла Седьмого Валуа?

Наставник дергает щекой, опускает глаза, несколько секунд раздумывает, затем встает из-за стола. Руки его скрещены на груди, голос сух, словно шелест песка:

— Ну да ладно. Что ты знаешь о некоей графине Клод Баварской?

Я молчу. Очевидно, сейчас прозвучит какая-то гадость, иначе с чего бы отцу Бартимеусу так хмурить лоб?

— Она помолвлена, — делится со мной наставник и тут же интересуется: — Отчего ты не спросишь — с кем?

— Ну и с кем? — с трудом выдавливаю я из себя. Во рту у меня мигом пересохло, в животе образовалась сосущая пустота.

— Со средним сыном герцога Баварского Фердинандом, маркграфом Бранденбургским!

Для меня слова наставника не просто новость, это настоящий удар под дых! Вообще-то, в этом нет ничего удивительного, у дворян принято заключать браки между двоюродными братьями и сестрами. Нет ничего странного в том, что жених оказался... И только сейчас я понимаю суть и размах закрученной комбинации. Наставник протянул мне недостающую часть головоломки, и теперь я вижу всю картину целиком! Мигом позабыв о расстроенных чувствах, я таращусь на отца Бартимеуса, как баран на новые ворота, а тот хмуро улыбается в ответ. Значит, Клод станет королевой Франции, а маркграф Фердинанд — принцем-консортом. Разумеется, барон де Рэ не получит ничего из обещанного. Как только этот вельможа заставит французскую армию и Генеральные Штаты присягнуть новой королеве, нужда в нем немедленно отпадет.

Бьюсь об заклад, сразу же после нашей победы подлые англичане, до слез расстроенные поражением в войне, отравят героя, а то и раскошелятся на наемного убийцу. Во Франции объявят недолгий траур, воздвигнут памятник, но уже через пару недель о несостоявшемся короле все позабудут. Итак, будущий брак Клод и Фердинанда — союз людей, равных как по положению, так и по происхождению. А ребенок их выйдет замуж или женится на отпрыске герцога Лотара Баварского, старшего брата Фердинанда. Получается, что уже через каких-то четверть века перед нами замаячит объединение французского королевства и герцогства Баварского в руках семейства Виттельсбахов? Что ждет все мелкие германские княжества, графства и баронства, думаю, понятно. Кто не захочет добровольно, тех присоединят силой. Красиво задумано, сплотить половину Европы под властью одной династии!