Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра - Анатолий Бритиков

В 1924 году он выдвигает понятие монументального реализма. Тесно связанный с его художественно-исторической концепцией, творческий метод «Петра I» и «Хождения по мукам» явится оригинальным вкладом писателя в советскую литературу. М.Горький считал качество исторической мысли советского писателя решающим фактором изображения жизни в революционном развитии. Сопоставляя задачи новой литературы с прежним искусством, Горький писал: «… нам необходимо знать не только две действительности — прошлую и настоящую… Нам нужно знать ещё третью действительность — действительность будущего… Мы должны эту третью действительность как-то сейчас включить в наш обиход, должны изображать её. Без неё мы не поймём, что такое метод социалистического реализма»[226].

Потребность во включении социального будущего — как идеала и меры, но также и как эстетического объекта — в художественную панораму движущихся десятилетий советской страны осознавали в 20-30-е годы не только писатели-фантасты Александр Беляев, Вивиан Итин, Ян Ларри, но и такие видные реалисты, как Александр Фадеев, Леонид Леонов, Мариэтта Шагинян, Евгений Петров, Андрей Платонов. По-разному проявлялась эта потребность в авантюрном романе-сказке «Месс-Менд», в историко-философском замысле «Последнего из удегэ», в идейно-жанровой структуре «Дороги на Океан».

В литературной заявке на «Гиперболоид инженера Гарина» Алексей Толстой писал в Гослитиздат, что намеревается заключить авантюрную и героическую части задуманного романа апофеозом «мирной роскошной жизни» в «царстве труда, науки и грандиозного искусства»[227]. «Таким образом, — подытоживал писатель, — роман будет авантюрный, героический и утопический»[228]. И хотя утопический финал замышлялся «более схематичным» и впоследствии Толстой от него отказался, примечательно это стремление синтезировать в рамках единого замысла столь разнородные жанрово-типологические начала.

В работе над «Аэлитой», в звёздный час своей жизни Алексею Толстому необычайно важно было охватить все три действительности единым актом художественного сознания. «Всевременная» система координат и явилась той самой исходной «точкой зрения», выбору которой Алексей Толстой всегда придавал исключительное значение как центру кристаллизации художественного мира. Совместить же былое, сущее и грядущее возможно было только в фантастическом мире.

Вряд ли Алексей Толстой написал фантастический роман потому, что не уверен был в своём знании Советской России[229]. Неосведомлённость ещё никому не посчастливилось преодолеть силой фантазии. Конечно, писатель ещё чего-то не знал, не почувствовал. Скажем, называл город по-довоенному, Петербургом. Кое-что потом будет исправлен например, вместо: «автомобиль комиссара Петербурга» Толстой пишет «автомобиль Губисполкома». Впоследствии «Аэлита» неоднократно подвергалась литературной редактуре, но сколько-нибудь существенных изменений роман не претерпел как раз в тех бытовых деталях, которые Толстой непременно очертил бы иначе, если бы был неудовлетворён своим прежним видением новой жизни.

Каким-то непостижимым чутьём большой художник схватывал из своего далека тончайшие оттенки, обрисовывая, например, разноголосую петроградскую толпу, что сгрудилась у стартовой площадки. Не убили ли здесь кого? Не ситец ли выдают («по восьми вершков на рыло», заранее возмущается всезнающий обыватель)? Нет, это «запечатали в цинковый бидон воров из тюрьмы и посылают на Марс для опыта». А корабль нагружен агитационной литературой и… кокаином. Обратно же привезут, разумеется, золото — «неограниченное количество» для пополнения государственного запаса: не зря, мол, английский фунт нынче падает…

И поверх всего этого вздора голос, в котором различается авторская интонация: «Бросьте, товарищи. Тут, в самом деле, историческое событие, а вы бог знает, что несёте…» (с.40).

Сочные бытовые зарисовки — живая оправа фантастического сюжета. Но и сам по себе этот будничный быт по-своему фантастичен. «Не во сне ли всё это» привиделось корреспонденту американских газет Арчибальду Скайльсу? «Мальчик, ворона, пустые дома, пустые улицы, странные взгляды прохожих» и в этой полуреальной обыденности — «приколоченное гвоздиками» невероятное объявление на серой бумаге тех скудных времён: «Инженер М.С.Лось» приглашал «желающих» лететь не куда-нибудь, а «на планету Марс»! По обыкновенному адресу: «Ждановская набережная, дом 11, во дворе» (с.6).

Во дворе этого дома с невыдуманным номером (в тех местах довелось квартировать Алексею Толстому) ещё и в наши дни можно увидеть едва ли не тот самый сарай, из которого Лось с Гусевым «18 августа 192… года» стартовали в мировое пространство. И, видимо, не зря объявление приколочено было на проспекте Красных Зорь, до революции Каменноостровском: здесь тоже довелось проживать писателю. Может быть, в той самой квартире, где безуспешно устраивал своё семейное счастье Иван Телегин в романе «Восемнадцатый год». Тоже инженер, как и Мстислав Сергеевич Лось. Инженером намеревался стать и сам Алексей Николаевич Толстой. Интимные, глубинные мотивы затаены в петроградских реалиях «Аэлиты»…

Может быть, самая значительная реалистическая деталь этой фантастической книги — искра неевропейской решимости в «странных взглядах прохожих», «непонятное (американскому журналисту Скальсу) выражение превосходства» в нездешних глазах встречных петроградцев. Этими глазами новой России писатель заглядывал в будущее гораздо дальше иных своих современников. Корнею Чуковскому, хотя он и высоко ценил образ Гусева, всё остальное в «Аэлите» показалось напрасным: «Куда нам, писателям технически отсталого народа, сочинять романы о машинах и полётах на другие планеты!»[230]. Всего через двенадцать лет после самой страшной на памяти человечества войны Советский Союз поразит весь мир первым в истории искусственным спутником Земли.

Сегодня не только космические корабли, не только предсказанное Алексеем Толстым в «Гиперболоиде» лучевое оружие свидетельствуют о пророческом даре писателя. Научно-техническое и социальное предвидение вдохновлялось той новой перспективой мира, которую Алексей Толстой сумел почувствовать в состоянии души граждан разорённой и всё-таки исполненной буйных творческих сил страны.

Дело, стало быть, не только в том, что «Аэлита» перенимала фанатическую атмосферу революционной эпохи. Подобных примеров немало в литературе, искусстве тех лет. Принципиально важно другое, — что научная фантастика этой книги — и социальная в не меньшей мере, чем техническая, — отвечала опережающему реализму революционного сознания. Творческий метод автора «Аэлиты» потому и прокладывал пути нашей научной фантастике, что отвечал принципу изображения жизни в революционном развитии. В оригинальном жанрово-стилевом синтезе этого романа отлилось не только личное художественное виденье писателя.

Мир «Аэлиты», огрублённой порой до брутальности и поэтически утончённый и нежный, жестокий, холодный и страстный мир, опрокинутый в баснословные времена и мечтательно развёрнутый в грядущее, какой-то отстранённый, чужой в своём марсианском космизме и осязаемо тёплый, земной, совсем домашний, овеянный пламенной героикой и затаивший чуть уловимую иронию, — весь этот необыкновенно разный и сложный художественный мир словно бы запечатлел взвихренную эпоху, где всё переворотилось, перемешалось и всё-таки в первозданном своём хаосе укладывалось новым миропорядком творения.

В «Аэлите» просвечивает и литературный мир современности, проступают какие-то мотивы, образы, ситуации «бытовых» произведений первых советских лет, «марсианских» романов А.Богданова, Э.Берроуза, «атлантических» одиссей П.Бенуа, Р.Штайнера. Но вместе с тем, в романе Алексея Толстого невозможно обнаружить ничего, взятого из чужого опыта в готовом виде. «Замаскированная» под экзотические приключения, социальная, философская, научно-фантастическая мысль писателя вложена в заново найденную — в решающий час выбора — оригинальную форму романа нового типа.

Вся пестрота разнородных начал «Аэлиты», весь сложный веер сюжетных линий, все нравственные и «натурфилософские» мотивы сходятся в Человеке. Фантастика космического полёта, острая фабула революционных приключений, философско-поэтические экскурсы в небылую историю, батальные сцены с центральной фигурой Гусева, трогательная любовь марсианки к Сыну Неба — всё в этом романе неизменно развёрнуто во вселенную человека, в мечту и борьбу за счастье.

Инженер Лось заключал свой иронический проект бегства в золотой век словами о том, что надобно перестраивать этот, реальный мир на началах «справедливости, милосердия и законности желания счастья, — это особенно важно, Алексей Иванович: счастье» (с.63).