Мыслящий тростник - Жан-Луи Кюртис

Сомнений не было: утопия, о которой мечтали многочисленные социальные преобразователи, пророки и писатели, от Томаса Мора до Герберта Уэллса, начала осуществляться. В итоге сдвигов, наметившихся в начале 50-х годов, человечество уже прошло путь куда более значительный, чем путь от начала своего существования до изобретения электричества. (Тут Марсиаль припомнил образ, которым воспользовался Юбер: между неандертальской гориллой и кхмерским скульптором пропасть меньше, чем между этим скульптором и космонавтом.) На смену индустриальному обществу приходит общество технократическое. Последнее характеризуется двойной революцией: в области труда и в системе образования. Благодаря автоматизации досуг станет неограниченным. А преподавание благодаря аудиовизуальным средствам информации — коллективным и централизованным. А это повлечет за собой неисчислимые и многообразные последствия.

К концу века население развитых стран будет жить в огромных городах. А в деревне — в том, что от нее сохранится, — не останется никого. Какая бы то ни было связь с природой порвется. От рождения до смерти люди будут обитать в совершенно искусственной среде. Древнейший антагонизм — Человек и Природа — отойдет в область преданий, станет страницей учебника истории. Человек будет хозяином тех сил, которые формируют его существование. При этом грядущие метрополии будут невообразимо прекрасны. Новейшие прозрачные небоскребы Нью-Йорка, некоторые произведения кинетического искусства могут дать лишь смутное представление о той обстановке, в какой будут развиваться наши правнуки — в двадцать раз более счастливые, красивые, умные и образованные, чем мы. Уличное движение будет осуществляться на воздушных подушках — без шума, без запаха. В светлых, насыщенных озоном квартирах всю домашнюю работу будут выполнять роботы. Наслаждение жизнью достигнет неслыханной изощренности. Жизнь превратиться в сплошной спектакль, ласкающий разом все наши чувства. Цивилизация прибыли (труд, производительность, продукция) сменится цивилизацией счастья (всеобщая эротизация жизни, возрождение вечного празднества). Сбудутся пожелания недовольных, пророчества Герберта Маркузе. Лозунг мая 68 года — «Мостовые — под пляж!» — отпадет за ненадобностью. Улицы Метрополиса будут не залиты асфальтом, а вымощены плитами из гладкого эластичного материала, чем-то средним между резиной и пластиком. По этим прекрасным городам, где при помощи инфракрасного излучения круглый год будет поддерживаться весенняя температура, граждане и гражданки, одетые в легкие туники, будут перемещаться с грацией породистых животных. В некоторых общественных местах — в парках, в бассейнах — будет разрешено ходить полуголыми и даже совсем нагишом…

«Я должен был родиться на тридцать лет позже!» — стонал Марсиаль, захмелев от такой перспективы. Повезло же этим негодникам, нашим потомкам, а ведь они палец о палец для этого не ударили! Среди прочих чудес, которые были им уготованы, оказалось, в частности, и продление жизни — почти до бесконечности. В середине XXI века средняя продолжительность человеческой жизни достигнет ста двадцати лет.

«Сто двадцать лет! Живи мы в 2050 году, я считался бы сейчас мальчишкой! У меня все было бы впереди. Я мог бы надеяться на долгие годы жизни. Я мог бы снова засесть за учебники и стать этаким сверхинтеллектуалом, который кому хочешь пустит пыль в глаза. То-то поплясал бы у меня Юбер! Уж я бы устроился так, чтобы каждый день заниматься любовью — при такой уйме свободного времени, которое у нас будет к 2050 году, да при том, что эротизация повседневной жизни станет уже свершившимся фактом, это будет легче легкого. Я начал бы путешествовать. Может, пожил бы некоторое время среди племени мовамба — чтобы поднатореть в кое-каких процессах экзогамии. Принял бы посвящение в культ воду и, чтобы не отстать от моды, назвался бы Красным Змеем или Шелестящей Пальмой (будем брать пример с элиты. Чем мы хуже других?)».

Но куда там! К 2050 году Марсиаль уже давным-давно будет спать вечным сном под шестифутовым слоем земли. Чудовищная несправедливость! И угораздило же его родиться в XX веке, в эпоху потрясений, бурь и ужасов: две мировые войны, бесчисленные революции, социальная неустойчивость, города, в которых невозможно жить, отравляющие воздух машины, нелепая мораль труда и прибыли, цепи сомнительных, но все еще живучих условностей вроде брака. Нет, невесело, куда как невесело жить в нате время! А когда подумаешь, что Земля Обетованная уже видна, но ты умрешь, не добравшись до нее, хочется локти кусать от злости!

По совету Жан-Пьера Марсиаль прочел Маклюэна. Наконец-то мы выбрались из галактики Гутенберга, где все знания формулируются, передаются, сообщаются с помощью письменности. Само собой, алфавит был источником логического рассуждения и научной мысли. И вся западная цивилизация целиком вышла из него. Однако он породил и разъединяющий индивидуализм, он распылил племена и кланы, разрушив привычные связи. Современный человек уже не является составной частью живого сообщества. Ему одиноко и страшно. Но этому скоро придет конец. В самом деле, мы вступаем в новую галактику — галактику образа. С каждым днем знания все чаще и чаще передаются с помощью аудиовизуальных средств — «масс-медиа». Эти средства обеспечивают постоянную связь между людьми. Каждый знает, что происходит повсюду. Более того, каждый видит и слышит, что происходит повсюду. Возрождается чувство общности — но теперь уже в масштабе планеты. Молодые уже стали гражданами Земли. Они уже создали живое всемирное сообщество, в котором преодолены национальные и языковые барьеры, потому что коммуникативная связь осуществляется на уровне ощущений с помощью поп-музыки, образов, и некоего элементарного языка, примитивного, но выразительного, который состоит из международного арго и звукоподражаний. Мы погружены в образы, они будоражат наши чувства, возбуждают умственное восприятие. В прежние времена детей учили по буквам произносить слово «пирамида» и объясняли им, что это такое. На это уходила уйма времени. Теперь детям показывают пирамиду на экранах телевизора. Ощущение — всеохватывающее, всепроникающее, животворящее — берет верх над рассудочностью, которая разделяет, изолирует и сушит. Наконец-то мы вновь станем тем «многомерным» человеком, который уже существовал до появления Гутенберга, но которого так страшно изуродовали долгие века грамотности и буржуазного индивидуализма.

Марсиаль был в восхищении.

Мир становился более понятным. История обретала смысл.

— Сдаюсь, — объявил он Юберу. — Прав был ты. Вне всякого сомнения. Я не отдавал себе отчета в том, что происходит вокруг нас, в нас самих. Человек меняется. Фантастический скачок. А я хорош — на меня почти не произвело впечатления, когда по телевизору показывали высадку космонавтов на Луне. Еще немного, и я обвинил бы этого Армстронга, что он лишил Луну ее поэтического ореола. Его слова о «великом шаге всего человечества» оставили меня совершенно равнодушным. Каким же я был бревном! Каким тупицей! Нет, двух мнений быть не может — надо делать ставку на будущее. Технократический оптимизм совершенно оправдан.

— Погоди. Утопия — все-таки дело завтрашнего дня!

— Но знаешь, Юбер, кое-что меня смущает. Я покоя себе не нахожу, меня мучает один вопрос.

— Какой?

— А вот какой: в чем же все-таки цель Утопии?

— Ты хочешь сказать — ее конечная цель, ее задача, смысл?

— Вот именно.

— Но Утопия и есть самоцель. Зачем ей навязывать другие цели? Счастье человека — это далеко не пустяк! Покорение вселенной, окончательное торжество человеческого разума — чего тебе еще?

— Но выходит, мы так и не узнаем, для чего мы существуем на Земле и почему умираем…

— А может, как раз и узнаем! Может быть, с первых дней мироздания ответ поджидает нас где-то в космосе. Ты слыхал, что некоторые радары принимают радиосигналы, которые пока еще не удалось расшифровать, но которые, несомненно, имеют какой-то смысл? Эти сигналы посылают нам с какой-то отдаленной планеты…

— Ты шутишь?

— …существа, не менее, а может, и гораздо более разумные, чем мы, и при этом технически куда более развитые.

— Невероятно!

— Очень даже вероятно! Так вот, может, они владеют ключом к разгадке. И у нас есть все основания надеяться, что разгадка заключена в слове Человек.

Марсиаль размечтался об обитателях других планет.

Неужели мы когда-нибудь с ними встретимся?

Конечно, они будут совсем не такими, как их описывают научно-фантастические романы. Вроде марсиан с шаровидными глазами или суперменов, закованных в металлическую броню. Может, они ничем не отличаются от нас. Может, мы сами — потомки инопланетных жителей, посланных колонизировать землю в незапамятные доисторические времена. Марсиаль вспомнил строки из Библии, которые когда-то давали богатую пищу его детскому воображению: «В то время были на земле исполины, особенно же с того времени как сыны божии стали входить к дочерям человеческим и они стали рождать им». А что, если этими сынами божьими были космонавты? В один прекрасный день библейский миф подтвердится. Пожалуй, по зрелом размышлении тому, кто родился в XX веке, повезло — ведь от всего этого просто дух захватывает!