Жизнь Клима Самгина (Часть 2) - Максим Горький

- С такими глазами вам, русалка, надо бы жить не в воде, а в огне, например - в аду.

- Ад - в душе у меня, и я не русалка, а - дриада...

По голосу Клим узнал в мастере Кутузова, нашел, что он похож на Ганса Сакса, и подумал:

"Неистребим".

Варвару тесно окружили ряженые; обмахивая лицо веером из листьев сабельника, она отвечала на шутки их как-то слишком громко, разглядывала пристально, беспокойно.

"Меня ищет. И кричит для того, чтоб я слышал, где она", - сообразил Самгин без самодовольства, как о чем-то вполне естественном. Его смущало и раздражало ощущение отчужденности от всех этих наряженных людей, ощущение, которое, никогда раньше не отягощая, только приятно подчеркивало сознание его своеобразия, независимости. Он попробовал объяснить раздражение свое неудачным костюмом, который обязывает его держаться с важностью индюка. Но Самгин уже знал: думая так, он хочет скрыть от себя, что его смущает Кутузов и что ему было бы очень неприятно, если б Кутузов узнал его. "Наверное - он нелегально в Москве..." Пианист снова загремел, китаец, взмахнув руками, точно падая, схватил Варвару, жестяный рыцарь подал руку толстой одалиске, но у него отстегнулся наколенник, и, пока он пристегивал его, одалиску увел полосатый клоун.

- Чорт, - проворчал рыцарь, оторвал наколенник и, сунув его за зеркало, сказал Самгину: - Допотопный дом, вентиляции нет.

Находя, что все это скучно, Самгин прошел в буфет; там, за длинным столом, нагруженным массой бутербродов и бутылок, действовали две дамы пышная, густобровая испанка и толстощекая дама в сарафане, в кокошнике и в пенснэ, переносье у нее было широкое, неудобно для пенснэ; оно падало, и дама, сердито ловя его, внушала лысому лакею:

- Пожалуйста, наблюдайте, чтоб сами они ничего не хватали.

В углу возвышался, как идол, огромный, ярко начищенный самовар, фыркая паром; испанка, разливая чай по стаканам, говорила:

- Нет, Пелагея Петровна, это - неверно, от желудей мясо горкнет, а от пивной барды делается рыхлым. Женщина в кокошнике сказала:

- Барду надобно покрепче солить.

Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.

- Весело, чародей?

- Я слишком много знаю, для того чтоб веселиться, - ответил Клим, изменив голос и мрачно.

- Я - тоже, - сказал Тагильский, кивнув головой; шлем съехал на уши ему и оттопырил их.

Не первый раз Клим видел его пьяным, и очень хотелось понять: почему этот сдобный, благообразный человек пьет неумеренно.

- Народники устроили? - спросил Тагильский. Пред ним, на столе, тоже стояла бутылка, но уже пустая.

- Не знаю, - ответил Самгин, следя, как мимо двери стремительно мелькают цветисто одетые люди, а двойники их, скользнув по зеркалу, поглощаются серебряной пустотой. Подскакивая на коротеньких ножках, пронеслась Любаша в паре с Гансом Саксом, за нею китаец промчал Татьяну.

- Веселятся, - бормотал Тагильский. - Переоделись и - весело. Но посмотрите, алхимик, сколько пьеро, клоунов и вообще - дураков? Что это значит?

Самгин, не ответив, налил вина в его стакан. Количество ряженых возросло, толпа стала пестрее, веселей, и где-то близко около двери уже задорно кричал Лютов:

- Ну-с, а вы как бы ответили Понтию Пилату? Христос не решился сказать: "Аз есмь истина", а вы - вы сказали бы?

Явился писатель Никодим Иванович, тепло одетый в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером, вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала:

- Бесцеремонно играет этот виртуоз. Говорят, он - будущая знаменитость; он для этого уже и волосы отрастил.

- Злая вы, Таня, - сказала Варвара, вздохнув.

- Завистлива. Тут - семьдесят пять процентов будущих знаменитостей, а - я? Вот и злюсь.

Гогина пристально посмотрела на Клима, потом на Тагильского, сморщилась, что-то вспоминая, потом, вполголоса, сказала Варваре:

- Вы тоже имеете успех.

- Вероятно, потому, что юбка коротка, - тихо ответила Варвара.

В двери встала Любаша.

- Прелестно, девушки, а? Пелагея Петровна, пожалуйте петь!

Дама в кокошнике поплыла в зал, увлекая за собою и Любашу.

- Тыква, - проводила ее Татьяна.

Самгин подошел к двери в зал; там шипели, двигали стульями, водворяя тишину; пианист, точно обжигая пальцы о клавиши, выдергивал аккорды, а дама в сарафане, воинственно выгнув могучую грудь, высочайшим голосом и в тоне обиженного человека начала петь:

Я ли вО поле не травушка была?

Пела она, размахивая пенснэ на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими руками, за эфес и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал:

- Он вот напечатал в "Курьере" слащавенький рассказец, и - с ним уже носятся, а через год у него - книжка, все ахают, не понимая, что это ему вредно...

- Коньяку или водки? - спросил его Лютов, присматриваясь к барышням, и обратился к Самгину: - Во дни младости вашей, астролог, что пили?

- Желчь, - сказал Клим.

- Мрачно, - встряхнув головою, откликнулся Лютов, а Никодим Иванович упрямо говорил:

- Он теперь в похвалах, как муха в патоке...

- Выпейте с нами, мудрец, - приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул в зал, встречу аплодисментам. Дама в кокошнике отказалась петь, на ее место встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся в цветах, в лентах, а рядом с нею - Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал:

- Феноменальный голос. Сельская учительница или что-то в этом роде. Знаменито поет.

Отлично спели трио "Ночевала тучка золотая", затем Кутузов и учительница начали "Не искушай". Лицо Кутузова смягчилось, но пел он как-то слишком торжественно, и это не согласовалось с безнадежными словами поэта. Его партнерша пела артистически, с глубоким драматизмом, и Самгин видел, что она посматривает на Кутузова с досадой или с удивлением. В зале стало так тихо, что Клим слышал скрип корсета Варвары, стоявшей сзади его, обняв Гогину. Лютов, балансируя, держа саблю под мышкой, вытянув шею, двигался в зал, за ним шел писатель, дирижируя рукою с бутербродом в ней.

Певцам неистово аплодировали. Подбежала Сомова, глаза у нее были влажные, лицо счастливое, она восторженно закричала, обращаясь к Варваре:

- Ну - что? Голосок-то? Помнишь, я тебе говорила о нем...

- Но он поет механически, - заметила Гогина.

- Шш! - зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв руку выше головы, сжимая и разжимая пальцы.

Кутузов спел "Уймитесь, волнения страсти", тогда Лютов бросился к нему и сквозь крики, сквозь плеск ладоней завизжал:

- Позвольте! Извините... Голосище у вас - капитальнейший - да!

Лютов задыхался от возбуждения, переступал с ноги на ногу, бородка его лезла в лицо Кутузова, он размахивал платком и кричал:

- Но - так не поют! Так нельзя!

Публика примолкла, заинтересованная истерическим наскоком боярина и добродушным удивлением бородатого мастерового.

- Нельзя? - спросил он. - Почему нельзя?

- Вы отрицаете смысл романсов, вы даже как будто иронизируете...

- Бесстрастием хвастаетесь, - крикнула Любаша;

Кутузов густо засмеялся.

- Да - вы прямо скажите: плохо!

- Позвольте мне объяснить, - требовательно попросил Никодим Иванович, и, когда Лютов, покосясь на него, замолчал, а Любаша, скорчив лицо гримаской, отскочила в сторону, писатель, покашляв в рукав пиджака, авторитетно заговорил:

- Хорошо, но - не так. Вы поете о страдании, о волнениях страсти...

- Ну, знаете, я до пряностей не охотник; мне мои щи и без перца вкусны, - сказал Кутузов, улыбаясь. - Я люблю музыку, а не слова, приделанные к ней...

Лютов обернулся, крикнул в буфет:

- Николай, - стол! Два стола... И, дернув перевязь сабли, плачевно попросил арлекина:

- Да - сними ты с меня эту дуру! По этому возгласу Самгин узнал в арлекине Макарова.