Ферма кентавров - Людмила Пивень

Боргез заметил это явное посягательство и кинулся на стенку, прижав уши. Баянист тут же исчез, а из его денника через кормовое окошко в наш денник просунулся Арсен:

— Светка, привет! Я — к вам. Можно?

— Давай, только не в окно! Сверзишься!

— Ну, вот ещё… — Арсен уцепился за решётку покрепче и вдруг смешно взвизгнул: — Байка! Сволочь!

Конечно, Баянист своего всадника любил. Но не ущипнуть кончиками зубов за соблазнительно торчащий из окошка зад или тощую ногу… Ах, не требуйте невозможного!

Наконец Арсен сполз головой вниз в Боргезову кормушку, перевернулся в ней и спрыгнул на пол. Между прочим, времени он затратил на это втрое больше, чем если бы просто и незамысловато воспользовался дверью. Я хотела сказать кое-что на эту тему, но почувствовала, что ему совсем не до шуток.

— Ну, что?

— Понимаешь, Светка… Такое дело….

Он стоял, привалившись спиною к кормушке и разбрасывал ногой солому на полу. Боргез подошёл, брезгливо понюхал его одежду, пахнущую Баянистом, хотел укусить, но подумал и кусаться не стал, длинно фыркнул и отошёл. Я не мешала Арсену собираться с мыслями и наконец он спросил:

— Ты говорила… Короче, ты знаешь, где моего отца похоронили?

— Знаю.

— Ну, где?

Я молчала, не зная, как рассказать, что закопал Николая Зуенко Завр далеко не в лучшем месте. Арсен торопливо стал объяснять:

— Понимаешь, вчера, насчёт мяса Акташу… Я просто так сказал, от злости. А сейчас мне хотелось бы, чтобы не говорил такого. Ведь если бы не он, меня бы не было на свете. Или был бы не я… Светка, он же меня по всей стране искал! Значит, ему не всё равно… то есть, было не всё равно, жив я или нет. Ну и, понимаешь, говорят, что душа человека сорок дней летает над тем местом, где похоронено тело. Я хочу прийти туда, чтобы он видел — мне тоже не всё равно. И фотографию у Владим Борисыча попрошу, наверное, даст, зачем она ему… И сделаю памятник. Я же здесь останусь, это у вас родители могут найтись, а у меня мама и… папа умерли. Может, разные дедушки-бабушки есть, но на фиг я им нужен? Да ещё с Баянистом…

— Его на могильнике похоронили. Там, где Карагача. Помнишь, дядя Серёжа рассказывал?

— Помню. Только я туда не ходил. Ты мне точное место покажешь?

— Прямо сейчас?

— Ну а завтра вы же с Веркой уедете… Слушай, а Машка там была?

— Была.

— Тогда, если ты не успеешь, я её попрошу. Подожди, а Карагач? Она в курсе, что там Карагач лежит?

Я глубоко вздохнула и пообещала:

— Была не в курсе, но я ей расскажу. Сегодня же расскажу.

— Знаешь, Светка… Я музыку написал. Классную. Про то, что ты вчера рассказывала, ну, про нашу жизнь. Послушаешь?

В конюшню кто-то вошёл. Да нет, не «кто-то»! Эти шаги я узнала бы если даже мне бы заткнули уши — по колебаниям воздуха. Болезненно заныло в животе…

Знакомый голос раскатился по конюшне:

— Я что-то не вижу, чтобы вы чистились-седлались! Ребята, время, время поджимает!

Конечно, что бы ни случилось, тренировки никто не отменял.

Я увидела тренера. Он заглянул в наш денник и сказал:

— Арсен, чтоб через десять минут я тебя видел на поле!

Меня Он словно не заметил, но когда наши взгляды встретились…

В Его глазах оказалась такая жгучая, такая беспощадная ненависть, что у меня ноги стали ватными. Пришлось спрятаться за Боргеза чтобы эту ненависть пережить.

Только сейчас я полностью поняла, насколько изменился мир от того, что вчера я рассказала нашим подслушанную правду. Никогда не думала, что меня можно так ненавидеть… Мне же только четырнадцать лет!

Слёзы начала туманить глаза, а потом я снова услышала ритмичную музыку Цоя «Тёплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног!» Да, это так, и пути назад нету. Действительно, иногда бывает всё равно, сколько лет тебе, четырнадцать или сорок, имеет значение только одно — какой ты человек.

Но такой ненависти я просто не ожидала. Конечно, не рассчитывала, что он или Костик кинутся меня благодарить, но всё же…

С тех пор, как проснулась, я уже успела несколько раз вообразить нашу встречу. Думала, что тренеру будет неловко и стыдно. Всегда же бывает стыдно, когда тебя уличают в обмане! Думала, что ему будет больно, что будет он чувствовать себя побеждённым, но я не стану держать себя победительницей. Благородно так…

Да ничего подобного на самом деле! Он ненавидел меня — только меня! — за то, что я разрушила созданный им мир, где все выполняли ту роль, которую Он им предназначил.

Даже не думал о том, как изломал наши жизни.

Не хотел думать. Для него это было не важно.

Как же всё-таки странно, что тот самый человек, который сорок лет помнит убитую людьми вороную Эмаль, смог спланировать наши похищения, смог выжидать, пока «урожай» дозреет в детдомах…

Я вспомнила — и самое прекрасное, и самое безобразное в мире скрыто в человеческой душе. Так говорила какая-то книга. И это было правдой.

Мне стало тоскливо и вспомнилось, как раньше собиралась на тренировку, чистила и седлала Боргеза. Только всё равно я не пожалела о том, что сделала. Мой рассказ разрушил не светлый и прекрасный мир, а мир, построенный на предательстве и обмане. Не знаю как это сказать, ведь неловко говорить о себе теми же словами, какими выражаются в книгах, но я чувствовала, что поступила, как надо и всё, что случилось, было справедливо.

Боргез начал подвижной верхней губой обшаривать мои карманы и мне стало щекотно:

— Борька, отстань!

Только что мимо нашего денника Аня провела Виннифред, Димка — Рубина. Баянист, судя по стуку копыт и ржанию, тоже был уже на свободе, ну и мой золотой жеребец, естественно решил: «Хоть я и рыжей масти, но что я, рыжий — взаперти торчать?!»

Я сходила в амуничник за недоуздком. Вчера мы, шагом и галопом, прошли, наверное, километров сорок. После такой нагрузки надо было дать Борьке отдых, но это же не значит — оставить его стоять без движения…

Когда мы вышли в коридор, Боргез пару раз вскинул головой, дёргая мою руку. Я не призывала его к порядку, только покрепче ухватила щёчный ремень недоуздка и тогда мы устроили «Большой парадный вылет» — с наглым заливистым ржанием, прыжками на месте и в стороны, «свечками», во время которых я повисала в возухе и возле моей головы мелькали тонкие сильные ноги, аккуратные копыта… Вся округа должна была знать, что выходит на свет божий чистокр-р-ровный жеребец! А кобылы в конюшне — понять, кто тут самый-самый-самый…

Тётя Оля нашла нас на выпасе у леса.

— Здравствуй, Света.

— Здравствуйте…

Боргез подошёл понюхаться и фыркнул: от тёти Оли непривычно пахло сладкими духами.

— Света… Я должна сказать тебе. Остальным ребятам я уже говорила… — Она прерывисто вздохнула и я внутренне съёжилась. — Конечно, в это трудно поверить, мы столько лет с ним жили вместе… Света, я ничего не знала. Поверь, я как и вы, думала, что просто он с помощью телепатии нашёл в детских домах способных девочек и мальчиков…

Я страшно хотела провалиться сквозь землю — тётя Оля передо мной оправдывалась, говорила таким жалким, заискивающим голосом и мне было до бешеных чертей неловко…

— Света, я не могу не приветствовать ваше желание найти родителей. Но, может быть, вы останетесь здесь, в домашних условиях, пока мы разыщем их?

Она сама должна была понимать, что это совершенно невозможно! Гнусненький голосок шепнул мне на ухо: «А может, она старается, чтобы работники с фермы не уплывали? Когда ещё родители найдутся, тем более, что можно пообещать и не искать, а тем временем двух-трёх лошадок ты успеешь подготовить…» Я мотнула головой, чтобы прогнать непрошенного советчика, ну а тётя Оля решила, что я говорю «нет» и продолжила:

— Ну хорошо… Я только что вернулась из Симферополя, разговаривала там с Виталием Алёхиным… А ещё раньше я говорила с… Владимиром Борисовичем и Константином. Мы пришли к такому соглашению: вы уходите со своими лошадьми, вам дают денег на дорогу и сообщают фамилии родителей. Никому никогда и нигде вы не рассказываете о… о похищении. Говорите, ваш тренер долго искал ваших родных, и нашёл, и дал вам их имена… Алёхин по пути гастролей будет проезжать как раз через те города, где жили ваши родители раньше. Он вам и лошадям предоставляет место в одном из своих фургонов, а вы будете участвовать в представлениях — сколько сможете… Сейчас я буду звонить, договариваться завтра на утро насчёт коневозки… Устраивает?

Гнусный голосок напевал мне: «Смотри-смотри, как она боится, что и её и муженька в тюрягу посадят… Условия ставит, на брехню подбивает…» Заставить этот голосок замолчать я никак не могла, и от того, что говорил он, паршиво-препаршиво было на душе.

Я спросила:

— А как… маму зовут? Как её фамилия?

Спросила и тут же испугалась, что тётя Оля мне не скажет, поставит какое-нибудь условие…