Тайны Кремля - Юрий Жуков

Еще более убедительным подтверждением приведения в «боевую готовность» страны и руководства стало единственное в те месяцы публичное выступление Сталина — речь, произнесенная им в Кремле 5 мая на приеме по случаю выпуска слушателей академий Красной Армии[230]. Своеобразное «инаугурационное» заявление, ибо сделано оно было сразу же после вступления в должность председателя Совнаркома СССР.

Обращаясь к командованию Вооруженных Сил, к молодым офицерам, Сталин, используя привычные приемы риторики, не преминул оправдать советско-германский пакт.

Но сделал это как бы мимоходом, и потому недостаточно убедительно. Привел как весомый аргумент якобы справедливости действий вермахта в 1939 году, что выступал он под «лозунгом освобождения от Версаля». Вместе с тем, что было гораздо ближе к истине, признал и неподготовленность в то время Советского Союза к войне. Суть же речи свел к иному. К провозглашению новых отношений с западным соседом. Следующим образом объяснил их: «…Теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны — теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом». Пообещал тем самым, что больше не будет компромиссов с Гитлером, соглашений с ним. И заодно уверил собравшихся в неминуемой победе над врагом: «Германская армия не будет иметь успеха под лозунгом захватнической, завоевательной войны».

Сегодня невозможно однозначно понять — кривил душой Сталин или находился во власти самообмана, своеобразной эйфории, порожденной тем, что Рубикон был перейден. Ведь не мог он не знать, что Красная Армия все еще весьма далека от паритетности с вермахтом по вооружению, механизации. Что из запланированных на 1940 год шестисот танков Т-34 с конвейеров сошло только 115, а за последующие месяцы — около тысячи, чего явно было недостаточно[231]. Не лучше обстояло дело и с выпуском тяжелых танков КВ — за год их собрали всего чуть более шестисот, с истребителями ЛаГГ-3, бомбардировщиками Ер-2, Пе-2, Пе-8 (ТБ-7), штурмовиками Ил-2, пистолетами-пулеметами, количество которых отставало от минимальных потребностей в них армии… Несомненно, Сталин знал обо всем, и в то же время не хотел знать о том. И потому ему оставалось только надеяться, что все устроится к лучшему. Что судьба отпустит столь необходимое время для завершения перевооружения.

Самоуспокоенность, благодушие оказались присущими не только Сталину. Только твердая уверенность в том, что в ближайшее время ничего серьезного, неожиданного не произойдет, могла заставить Жданова взять полуторамесячный отпуск и уехать 10 июня в Сочи…[232]

Оптимизм узкого руководства стал остывать сразу же после сенсационного и одновременно загадочного сообщения о полете Гесса в Великобританию. Информации о том, что заместитель Гитлера по партии спустился вечером 10 мая на парашюте близ Глазго, ведет таинственные переговоры с англичанами. В Москве вновь появилась настороженность, подозрительность по отношению к действиям Лондона. Ожил далеко не надуманный страх перед возможностью сепаратного сговора Черчилля с Гитлером, что неминуемо не только ускорило бы начало войны, но и оставило Советский Союз один на один с необычайно сильным противником. Отсюда, без сомнения, и несколько запоздалое, объясняемое скорее всего разделившимися взглядами в узком руководстве, мнение о необходимости нового зондажа, каким и стало известное сообщение ТАСС от 14 июня.

Далеко не случайно оно, поразившее всех, адресовалось в равной степени и к Германии, и к Великобритании. Должно было прежде всего прояснить истинное намерение британского правительства — не собирается ли оно преднамеренно и именно в данный момент столкнуть Германию с Советским Союзом, а само выйти из войны за счет такой сделки. Ответа ни из Берлина, ни из Лондона в течение недели не последовало. Сомнений в том, что война начнется в самые ближайшие дни, больше не оставалось.

Вечером 21 июня, в девятнадцать ноль пять, началось очередное заседание узкого руководства — И. В. Сталина, Н. А. Вознесенского, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, Л. П. Берия, на котором присутствовали также Г. М. Маленков, С. К. Тимошенко и зам. начальника главного управления политпропаганды Красной Армии Ф. Ф. Кузнецов[233]. Так и не придя к общей, однозначной оценке крайне тревожной ситуации, они решили вновь прибегнуть к старому, проверенному средству — дипломатическому зондажу. Поручили Молотову незамедлительно встретиться с Шуленбургом и попытаться добиться от того хоть какой-нибудь ясности.

Непродолжительная беседа наркома с послом, начавшаяся в половине десятого, подтвердила самые худшие опасения. Вернувшийся в Кремль Молотов смог сообщить лишь одно. На его вопрос, «что послужило причиной нынешнего положения германо-советских отношений», Шуленбург ответа не дал, сославшись на отсутствие у него информации из Берлина. После этого пришлось признать, что выбор уже сделан и пришел черед полагаться на армию.

Еще тремя днями ранее, учитывая возможное развитие событий, ПБ начало исподволь готовиться к ним. Приняло решение преобразовать Прибалтийский, Белорусский и Киевский особые военные округа, зону наиболее вероятных главных ударов вермахта, во фронты — Северо-западный, Западный и Юго-западный. Теперь же, пока дожидались Молотова, в двадцать пятьдесят пригласили Жукова, Буденного, и после консультации с ними сочли необходимым создать еще один фронт, Южный — на втором потенциальном направлении немецкого наступления, а кроме того и Вторую линию обороны. Поручили командование ими И. В. Тюленеву при членах военного совета А. И. Запорожце, Л. 3. Мехлисе и С. М. Буденному с членом военного совета Г. М. Маленковым. После же возвращения Молотова пошли и на крайнюю меру, единственно отвечавшую взрывоопасной обстановке. Дали задание Тимошенко и Жукову отдать приказ о приведении в полную боевую готовность всех частей и соединений в приграничных округах.

В полночь этот документ — «директива № 1» — был готов и направлен по каналам связи Генштаба. Он гласил:

«1. В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий. 2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения… быть в боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников. 3. Приказываю: а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; б) перед рассветом… рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию… в) все части привести в боевую готовность… д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков»[234].

Все возможное, тем самым, было сделано. Дальнейшее зависело только от того, насколько подготовил Генштаб Вооруженные Силы к войне, что и составляло его единственную функцию, от профессионализма, умения командного состава. Словом, лишь от армии, ее выучки, боеспособности. Но армия подвела. Не сумела, как флот, выполнить полученный приказ, использовать остававшееся у нее время. Несмотря на четкое предупреждение, оказалась застигнутой врасплох.

В четыре часа утра 22 июня, с рассветом, на всем протяжении западной границы СССР, вермахт начал вторжение. В ту же минуту Шуленбург, во второй раз за ночь встречавшийся с Молотовым, но теперь — по своей инициативе, зачитал заявление своего правительства о начале войны. А в пять часов сорок пять минут началось второе за сутки заседание узкого руководства.

Первыми к Сталину в Кремль — «на уголок», прибыли Молотов, Берия, Мехлис, Тимошенко и Жуков. Еще не располагая не то что исчерпывающей, а хотя бы сколько-нибудь достоверной информацией о положении на фронте, сделали единственно возможное. Согласовали наиболее отвечающий моменту текст очередной директивы, № 2: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить». А через полтора часа, с прибытием Маленкова, — Микояна, Кагановича, Ворошилова и Вышинского, директиву, заверенную как того требовало положение о главвоенсовете Маленковым, срочно направили командующим западными военными округами[235]. Затем занялись не менее важным вопросом — кому и как сообщить населению Советского Союза о войне.

Сталин категорически отказался выступать с обращением, и потому тяжкую и ответственную миссию взял на себя Молотов[236]. Тут же, на заседании, готовя текст выступления, поначалу поддался затаенному чувству старой обиды. Попытался ограничиться лишь тем, что считал своей прямой обязанностью как нарком иностранных дел. Только потом, скорее всего по настоянию других членов узкого руководства, все же вписал и первую фразу речи — «Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление», и последние пять коротких абзацев, имевших чисто пропагандистский характер, взывавших к эмоциям — со слов «Эта война…» до заключительного, сразу же ставшего необычайно популярным, стихийно превратившегося в лозунг призыва: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами»[237].