Калигула - Олег Фурсин

Днем вилла Юпитера на высокой скале смотрится белокаменным чудом. Словно гнездо ласточки, устроился дворец на карнизе. Как чайки застывают, распластав крылья, и несутся по ветру, так и дом Тиберия, кажется, парит между облаков в небесной лазури.

Ночью кажется дом, сливающийся с обрывом, мрачной крепостью. Таит он угрозу в себе. Если молния разражается, зигзагом раскроив небо надвое, стены дворца отражают свет, полыхают синевой. Черно-синими кажутся стены, окна, как бойницы узкие, темнеют, колонны из камня грозят опрокинуться. Ветер стремится сбросить путника вниз, на скалы, поливает его дождевыми потоками…

После утомительной ночи в нимфеуме, после тяжелого разговора с Салассом устроился Калигула спать. Охраняемый Мемфием. Verna, томимый ревностью к Салассу, которому Калигула вернул свое расположение, уселся у дверей снаружи.

— Кто бы ни был, Юпитером клянусь, хотя бы и сам Громовержец, никто не войдет, пока я жив, — сказал он Калигуле. — Пусть хоть Тиберий сам стучится, скажу, что одолела тебя болезнь какая… вроде Курсоровой чумы[162]…

— Накличешь еще! Не надо мне болезней. А поспать и впрямь бы хорошо…

И поспал, поспал много часов кряду. Засыпал в тишине и покое. Проснулся, когда в разгаре была гроза. Молнии, одна за другой, прошивали небо. Грохотали волны. Грохотал гром в небе. В открытое окно лилась дождевая вода, забрызгала Калигулу, отрезвила. От этого и проснулся больше, чем от шума. Подскочил с постели юноша. Голова тяжелая от дневного сна, от хмеля вчерашнего. Закрыл окно, слюдяное, украшенное камнем по контуру, удивился: как будто было оно закрыто, не иначе, Мемфий приоткрыл. Будить открыто не решился, вот таким способом, стало быть, легче. Потянуло вернуться в постель, в тепло. В изголовье, ложась, наткнулся Калигула случайно рукой на дощечку. При свете молний разглядел: цера[163], сложенная вдвое, диптих. Не в привычках Калигулы писать, да еще в постели. Что за шутки? Набросил тунику, препоясался. Пошел из кубикулума[164] в атрий. Приоткрыл дверь только, задел Мемфия, сидящего у двери. Подскочил Мемфий, глаза трет, зевает. Вот так охрана, спит старый слуга, спит, как и господин, даже лучше. По крайней мере, дольше.

— Зачем окно открывал? Водой заливает. И зачем это ты таскаешь в комнаты таблички? Жизнь прожил, читать не умея, на старость лет решил поучиться? Кто это взялся тебя учить, старикан, какой философ? Того и гляди, я соберу твои старые кости да увезу их в колумбарий прабабушки, чтоб уж оставался ты со всеми нашими слугами после смерти. И не являлся ко мне с упреками, что пожалел я для тебя погребального обряда. Уже сейчас как взгляну на тебя, каждый раз пугаюсь, кожа да кости, ходишь, скрипишь, так и хочется залить маслом, как петлю! С чего это ты решил, что там, под землей, неграмотного тебя не примут? Уж если здесь приняли…

Разбуженный раб недоуменно кряхтел, таращил глаза, тем самым только увеличивая сходство с ларами[165] и манами, на которых намекал Калигула, говоря о том, что Мемфий будет приходить к нему после смерти.

— Какая вода? Какие таблички? Не надо в колумбарий…

Клялся раб, что к окну не подходил. Таблички на ложе не оставлял. В колумбарий бабушки Ливии переселится еще не скоро. И, как бы не похоронил его господин, у него достанет душевного благородства не являться к Калигуле после смерти, тем более, упрекать его в чем бы то ни было.

Вот это уже становилось… интересно. Калигула запросил огня.

В цере нацарапано было на слое воска: «Принцепс ночует на вилле Юпитера, пройти сквозь амбулатио[166] в триклиний и далее в атрий возможно. Из всей охраны оставлены лишь вигилы[167], у основных врат. Сегодня или никогда».

Кто бы ни был автором письма, оно заслуживало внимания. Тот, кто писал, был осведомлен об интересе Калигулы к месту ночевки Тиберия. Почему он знает, что Калигула хочет знать? Вопрос вопросов…

Двенадцать вилл у императора на Капри. По числу главных богов Рима, по числу созвездий по небесному пути солнца. В каждой из них ночует он только одну ночь, не более. И до последнего момента не объявляет, в какой останется сегодня. Это вопрос безопасности, а Тиберий ее блюдет.

Pugio Калигулы давно тоскует. Ищет себе приют. В самом сердце Тиберия просит остаться. Но кто, кроме самого Калигулы, об этом знает?

И почему, почему ему хотят помочь? Это ловушка? Почему снята, по существу, охрана, зачем? Сам Тиберий не может такого приказать!

Заметалось, забилось сердце в груди.

Ответ был. Если не ловушка, то этот привет… от Тени!

Капри — всего лишь нагромождение камней, сбитых в утесы и рифы. Капри прекрасен днем, но враждебен человеку ночью, в потемках. В грозу, в бурю, когда масса воды с грохотом обрушивается на берег, норовя разбить, утопить надоевший камень в своих глубинах, остров страшен. Обрывисты его тропы. Скользят по мокрому камню ноги, обутые в сандалии. Темнота грозит падением с высоты и смертью.

Ночь. Гроза. Хлещет дождь. Полыхают молнии, лишь они временами рассекают тугую пелену мрака, пусть ненадолго, зато верно. По узкой тропинке медленно, с трудом, закрываясь от ветра и дождя, кутаясь в сагум[168], поднимается человек. Он идет к вилле Юпитера. Он сжимает в правой руке пугио. Дрожь сотрясает тело, но не ветер, не дождь виновны в этом. Телесная дрожь одолевает его, ибо тело боится. Тело, но не дух. Дух его не боится.

«Мой отец — Нерон Клавдий Друз Германик. Мать моя, Агриппина Старшая, Випсания Агриппина. Дочь Марка Випсания Агриппы, внучка императора Августа. Мои братья — Нерон Юлий Цезарь Германик, Друз Юлий Цезарь», — говорит он вслух. «Их нет более на свете, а я, Гай Юлий Цезарь, потомок великого рода, я тоже почти что умер, потому что я в слугах у мерзкого старика, убившего их, моих близких, и потому, что он готов оборвать мою жизнь каждую минуту, и он может это сделать. Если только я не опережу его».

А он опередит. Сегодня, или никогда. Имена убитых отца, матери, братьев повторяет он снова и снова. Это помогает подняться, когда он падает. Это помогает увидеть тропу, покрытую мраком. Если он ее не видит, то нащупывает рукой. Раза два рука нащупывает и край обрыва. Страшно, да. Но сегодня его не остановить. Сегодня он дойдет, чтобы его там не ждало. Ловушка? Пусть. В какую-то из них рано или поздно все равно попадешь. Почему не сегодня? Чем раньше это кончится, тем лучше. Все равно больше нет сил. Все, Тиберий довел его до самого края. До последней черты.

Он дошел. Он обходит дворец. Через темную аллею, сквозь амбулацио идет его одинокая дорога. Слабый отсвет факелов, из тех, что устроены в нишах, из тех, которые не задул ветер, не залила вода, видим ему. В конце концов, он дошел бы и так, вслепую. Но свет там, впереди, согревает его. Он знак надежды. Призрак ее, да, ну что же…

Триклиний. Здесь ему не раз приходилось вкушать яства, лучше которых и представить себе невозможно. А он давился ими, мечтал о куске черствого хлеба, но своего. Здесь подавали вино, лучшее на свете. А он хотел лишь глотка воды, но своей. От Тиберия ничего ему не надо. Кроме Рима, но Рим не Тибериев. Рим по праву принадлежит ему, Калигуле…

Перистиль. И стражи нет, нет ее, стражи. Нет преторианцев!

Этого не может быть, просто не может быть! Кто же ты, Тень? Какая у тебя сила? Откуда?

Вот и атрий. Найти спальню Тиберия. Та, возле которой горят факелы. Не один факел горит, несколько. Но стражи нет! Он тронул ручку двери. Сейчас! Или никогда. И если даже когорта целая уместилась в кубикулуме, все равно нет обратного пути. Плутон[169] и Прозерпина[170], помогите! Спешу отдать вам душу Тиберия, как дал он вам души моих близких…

В это мгновение чья-то рука легла на его плечо. Он услышал тихое: «Не спеши, дружок!»…

Калигула повернулся резко, рука с ножом метнулась вверх, но была перехвачена, зажата в тиски.

Лицо противника бросилось в глаза. Ничем не примечательное лицо. Лицо, как у всех. Но он его знал! Он его помнил!

События прошлого стали мелькать в памяти, одно за другим.

Сын Арминия сражается с ним, Калигулой, на песке возле Большой Клоаки. Трезубец вырван из рук, беснуется толпа в восторге. Неминуемая смерть ждет Калигулу. Нож, пугио, такой же, как тот, что сейчас в руке у Калигулы, вылетает из толпы, вонзается в плечо германца. Незнакомец со средним лицом, лицом как у всех, в одежде легионера, хватает его за руку. Они бегут, бегут к Клоаке. Незнакомец прыгает вниз, Калигула, мгновением позже¸ с оборвавшимся сердцем, тоже летит вниз. Противный всхлип грязной… нет, не воды, вонючей жижи, в которую он проваливается по пояс. Вспышка огня, от которой режет глаза. Огниво, пиропетра![171] Что за человек спас ему жизнь? Кто он, готовый ко всему в каждое мгновение?