Ты, я и Гийом - Диана Машкова

Диссертацию мы отвезли по выданному мне Ириной Александровной адресу домой моему уважаемому оппоненту. Артем, разумеется, остался ждать внизу, а я зашла в старый, с высоченными потолками подъезд – нет, парадное – в самом центре Санкт-Петербурга и долго поднималась вверх по лестнице, разглядывая потрескавшуюся штукатурку на стенах, резные деревянные перила, необычной формы окна. Каждое прикосновение к стенам парадного давало ощущение какой-то причастности к истории России, к полузабытым событиям, беспристрастным наблюдателем которых было это величественное здание. Мне казалось, что жить в таком доме – все равно что поселиться, например, в Эрмитаже. И уважительное восхищение сокрытой в стенах историей само по себе перешло и на жильцов. Как выяснилось, не напрасно.

Ольга Сергеевна, мой оппонент, известный профессор Санкт-Петербургского государственного университета, автор несчетного количества исследований и трудов по зарубежной литературе позапрошлого века, по которым теперь учатся студенты филологических вузов всей страны, оказалась настоящей представительницей классической русской интеллигенции. Я, глупая провинциальная девчонка, оробела перед ней, как перед ожившим вдруг божеством. Стало страшно и стыдно своей неуклюжести и невежества в ее присутствии, как крестьянке, случайно шагнувшей на порог Института благородных девиц. Но Ольга Сергеевна посмотрела на меня ласково карими глазами, скрытыми в глубине морщинистого, но не потерявшего своего благородства лица, и едва заметно улыбнулась. Опасения и страхи как рукой сняло. Она задавала очень тонкие вопросы – я так понимаю, проверяла, действительно ли я писала работу сама. Всякое в последнее время бывает. А человеческое достоинство этой уважаемой женщины ни в коем случае не позволяло взяться за подложный, нечестный труд. Я отвечала. Чем дольше мы беседовали, тем теплее становился ее взгляд. Только теперь она протянула руки к увесистой папке, которую я с перепугу прижимала к груди, и таким образом продемонстрировала готовность взяться за работу над моей диссертацией. Я вздохнула с облегчением, как умела вежливо и почтительно распрощалась и с легким сердцем слетела вниз, к Артему. Хотелось кричать от радости, петь и прыгать – меня не отринули, признали! И кто – один из самых знаменитых и опытных ученых в среде отечественных литературоведов!

В Казань я возвращалась окрыленная.

Но, как обычно, крылья мне подрезали быстро: затянула непроглядная рутина этих чертовых хозяйственных дел. Стирка, уборка, глажка, мытье полов. Да еще извечная и никому не нужная суета по поводу Нового года – беготня по рынкам в поисках продуктов для праздничного стола, подешевле, и незамысловатых подарков близким. Всеми фибрами души я начинала ненавидеть этот противный «семейный» праздник, который снова должна была встретить вдали от Артема. То, что мы не могли быть вместе в момент, когда кремлевские куранты отсчитают на всю страну двенадцать ударов, вдруг показалось мне очень плохой приметой.

Глава 3

После скучных и затянувшихся новогодних праздников на меня всей своей черной тяжестью навалилась депрессия. Я по-прежнему выполняла обязанности домохозяйки и проводила все время с Катей. Но занять голову было совершенно нечем – Аполлинер, продержавший меня в тисках литературных размышлений и чувственной лихорадке последние три года, переместившись на бумагу, казалось, затих. Я о нем помнила и знала. Но буйство почерпнутых в его творчестве эмоций таяло с каждым днем, оставляя после себя звенящую пустоту. Освободившуюся нишу постепенно и самовольно начал заполнять образ Артема. С этим я ничего не могла поделать.

После поездки в Санкт-Петербург стало окончательно ясно, что нужно что-то решать. До защиты диссертации осталось меньше двух месяцев. То есть еще чуть-чуть, и от аспирантуры я буду свободна. Пора уже сейчас думать о том, как дальше жить, и начинать искать работу. Но как я могла ее искать, если не знала главного: останусь ли я в Казани или уеду в Москву? И решение это зависело не от меня – я-то согласна на какие угодно условия, лишь бы быть вместе с любимым человеком. А вот он – не знаю. Такое странное ощущение, словно не я – он не свободен ни в выборе, ни в принятии решений. Похоже, Артем окончательно запутался сам и, что естественно, потащил за собой меня. Одним словом, догадки или мечты стали бесполезны. Пришло время откровенно поговорить с Артемом. Не было у меня желания хватать его арканом уговоров или угроз, чтобы затащить к себе в мужья. Да и чего бы я добилась? Повторения истории со Славиком. Не больше. Нет уж, с тех пор я стала умнее, честнее, жестче – прежде всего по отношению к самой себе. Каждый взрослый человек должен сознательно делать свой выбор.

«Привет, Артем! Спасибо за письмо – так приятно понимать, что ты думаешь обо мне и ни на минуту не забываешь. Для меня это очень важно.

Ты знаешь, после Нового года у меня такое ощущение, будто мир вокруг застыл. А я – его заложница и не знаю, удастся ли мне вырваться из этого неподвижного плена. Если честно, только ты и напоминаешь о том, что «все-таки она вертится». На самом деле проблема, конечно, не в мире, а во мне. Прости, что вываливаю на тебя сразу столько всего, но не знаю я, как дальше жить, не понимаю, что делать. Вроде бы пора собраться с мыслями и как минимум начать поиски работы. А я даже этого не могу. Не понимаю, как и где искать эту самую работу. На самом деле такое состояние, что, кажется, уже и неважно, чем заниматься. Главное, чтобы работа приносила достаток и позволила быть рядом с тобой.

Я знаю – тебе не очень приятны все эти разговоры, и даже понимаю, почему: ты боишься поступить так, как требует сердце. Но я все равно скажу. Артем, я люблю тебя! И хочу быть рядом.

Целую. Твоя Яна».

Ответное письмо Артема погрузило меня в еще большую депрессию. Он писал что-то маловразумительное о долге, о порядочности, о семье. Рассуждал о родителях и детях. Рассказывал, как переживает по поводу наших отношений его мама: тайком постоянно подсовывает ему разные книги и религиозные статьи, в которых говорится, что разрушение семьи – страшный грех. Что разлучение с отцом родного ребенка – грех непростительный вдвойне. Первый раз за все время Артем честно, не уходя от ответа, сознался, что и сам не знает, как теперь быть: столько людей может пострадать из-за нас.

Наверное, я должна была его понять и даже пожалеть, но мне самой стало слишком больно. Земля уплыла из-под ног от одного этого письма. Худшего оскорбления, сильнейшей пощечины, чем услышать в ответ на «Я люблю тебя» – «Задумайся о своем долге» просто нет! Не могут между собой разговаривать чувства и разум. Не в состоянии они друг друга понять. Если человек способен разглядеть такое количество препятствий – значит, не любит он. Не любит! Вот я-то ведь не вижу ни одного из них. Все это надумано. Господи боже мой! Как же напоминает мне наш мучительный роман историю бедного Костровицкого, неосторожно влюбившегося в дочку пастора – Анни Плейден. Его тоже изгнали, выдавили из своей жизни эти порядочные поборники безгрешности и приличий. Он, видите ли, оказался для них слишком непонятен, слишком привержен свободе. Может, и так. Только ведь главное было не в этом, а в том, что Анни его не любила! Иначе сбежала бы с ним, оставив далеко за спиной нравоучения матушки и отца. Значит, и Артем меня не любит.