Зимние призраки - Дэн Симмонс

По вечерам, после того как они высидели обязательную трехчасовую конференцию или официальный обед – Клэр посещала все мероприятия, не спрашивая разрешения ни у Дейла, ни у кого-нибудь еще, неизменно представляясь просто «Клэр» сгорающим от любопытства хозяевам-французам и их гостям, писателям – представителям угнетенных народов, – Дейл, вместо того чтобы в полночь, как в первые два дня, прийти в свою «Лютецию» и завалиться спать, отправлялся вместе с Клэр гулять по Парижу.

Клэр показала ему замечательный ночной джаз-клуб, не без издевки названный «Монтана». Они ели достопамятный шоколадный мусс в половину второго ночи рядом с Понт-Неф, в заведении под названием «Аи chien qui fume»; смотрели на Монмартре полуобнаженных танцовщиц в «Lili la Tigresse»; заходили в потрясающий крошечный бар рядом с бульваром Распэ, Клэр утверждала, что это любимый бар Хемингуэя, о котором понятия не имеют туристы (все они ломятся в страшно дорогой бар «У Гарри»), в котором предлагали более пятидесяти сортов односолодового шотландского виски; переправлялись на Правый берег, чтобы повеселиться под музыку вместе с молодежью в «Le baise sale»; ездили на такси в пивную «Эльзас» на Елисейских Полях, где ели дары моря, глядя, как на рассвете поливальные машины моют широкую улицу, и спускались к Сене, когда небо на востоке начинало розоветь.

В разгар утра, после нескольких часов любви, Клэр как-то заявила, что они непременно должны отправиться на пошлую экскурсию по Сене на bateux-mouche,[22] несмотря на прохладную погоду, и они сидели на верхней палубе, обнявшись, чтобы согреться. Потом они медленно прошлись по Люксембургскому саду, а затем разыскали могилу Бодлера на кладбище Монпарнаса. Когда Дейл заметил, что в любви парижан к осмотру могил есть что-то мрачное, Клэр переспросила: «Мрачное? Хочешь мрачного? Я тебе сейчас покажу мрачное!»

Она провела его по бульвару Распай мимо Центра современного искусства в «Foundation Cartier» к перекрестку с табличкой, на которой значилось «Denfert-Rochereau».

– Denfert это вариант enfer – пояснила Клэр. – Ин-ферно. Ад. – Они прошли через небольшую железную дверь в каменной стене, взяли у заспанного смотрителя фонарь и следующие два часа бродили по подземному лабиринту парижских катакомб, хранилищу скелетов, которые свозили сюда с переполненных парижских кладбищ еще со времен Французской революции. Клэр дала ему время передохнуть, после того как сообщила, что аккуратно сложенные на два метра в высоту по обеим сторонам их туннеля кости, кости в нишах, кости в соседних туннелях принадлежат приблизительно шести миллионам человек. – Мы с тобой наблюдаем весь Холо-кост, собранный на ближайшей миле, – шепотом произнесла она, освещая фонарем стены из берцовых костей и пустых глазниц.

В тот же вечер они обедали с редактором Дейла, Жан-Пьером, или же, как неизменно называла его Клэр, после того как Дейл поделился своими соображениями по поводу внешности этого коротышки, Крошкой Жаном. Был выбран ресторан «Bofmger» рядом с Бастилией. Еда была отменная, а атмосфера в духе той эльзасской пивной, только рангом выше: черные и белые плитки пола, дерево, медь, высокие окна, выходящие на залитую дождем улицу, и публика, знающая, как с шиком поесть и выпить. Попозже пришло несколько посетителей с собаками, но детей не было ни одного. Французы понимают, что ужин – дело серьезное и дети здесь только помеха.

Еда в тот вечер была настолько безоговорочно великолепная, насколько монологи Крошки Жана были безоговорочным merde.[23] Дейл взял фирменное: тушеное блюдо, именуемое cassoulet, в него входила белая фасоль с маринованной гусятиной, морковь, свиные ножки и бог знает что еще, Клэр предпочла choucroute, которое показалось Дейлу подозрительно похожим на квашеную капусту, – с тонко нарезанными кусочками свиной отбивной, бекона, сосисок и отварного картофеля. Крошка Жан заказал canard б la pressй, что, как он не без удовольствия объяснил, означало буквально утку, умерщвленную удушением, и все они отдали должное сопутствующим блюдам, на которых лежали горки pommes frites. Эльзасское вино было роскошно.

Жан-Пьер растолковывал Дейлу смысл его романа «Кровавая луна».

– То, что вы показали и чего никогда не поймут англо-американские буржуа в своем окраинном самодовольстве, это… как бы это сказать? Духовную целостность коренных американцев и ее полное отсутствие у ваших среднестатистических представителей Соединенных Штатов…

Дейл сосредоточился на вине и своем cassoulet. Клэр оторвалась от choucroute и едва заметно улыбалась молодому редактору. Дейл уже видел у нее такую улыбку и знал, что она предвещает.

– Вот, например, привидения в вашем романе, – продолжал Жан-Пьер. – Да обычный американец спятил бы, если бы увидел такое, нет? Конечно да! Тогда как для угнетенной, униженной души, для одухотворенного коренного американца, который так же естествен в своей среде, как дерево на ветру, призраки нечто понятное, нечто естественное, любимое и дружественное, нет?

– Нет, – отрезала Клэр, улыбаясь несколько шире. Жан-Пьер, прирожденный оратор-одиночка, захлопал глазами от этой ремарки.

– Пардон, мадемуазель?

– Нет, – повторила Клэр. Он съела полоску pommes frites, держа картошку рукой, а затем снова сосредоточила внимание на редакторе. – Индейцы никогда не любили и не понимали привидения, никогда не считали их чем-то естественным, – сказала она спокойно. – Они до смерти боятся привидений. Обычно считается, что призрак несет живому человеку только зло, и общения с ним избегают любой ценой. Семья навахо сожжет свой хоган, если кто-нибудь из родственников умрет в нем, они уверены, что иначе чинди этого человека, злой дух, заразит всю местность вокруг, словно рак.

Жан-Пьер глядел на нее, нахмурившись, его слишком алый ротик казался клоунским на фоне белого лица.

– Но мы говорим не о навахо, с которыми я провел прекрасные три недели в вашем штате Аризона два года назад, а о «черноногих» из романа профессора Стюарта!

Клэр пожала плечами.

– «Черноногие» боятся привидений точно так же, как и навахо. Привидения в европейской традиции по крайней мере обладают индивидуальностью, например тень отца Гамлета или призрак партнера Скруджа, Марли. Они в состоянии мыслить, говорить, объяснять свои поступки, они растолковывают живым их ошибки. Для индейцев Великих Равнин, да почти для всех индейцев, в призраке мертвого человека заключено не больше индивидуальности, чем в пердеже.

– Пардон? – захлопал глазами Жан-Пьер. – В… падеже?

– Un pet, – пояснила Клэр. – Просто трескучий газ, оставшийся позади. Привидения в индейской традиции всегда злобные, всегда неприятные, абсолютно линейные, еще более инертные, чем бессильные тени в Аиде, которых видели Орфей с Эвридикой.