Охота на овец - Харуки Мураками

– А зимой овцы чем занимаются? – спросила подруга.

Овчар, не выпуская руля, обернулся и посмотрел на нее долгим взглядом – так, словно впервые осознал факт ее присутствия у себя в машине. На дороге не было ни единого встречного автомобиля, и лицо его выглядело спокойным, разве что капельки холодного пота чуть поблескивали на висках.

– Зиму овцы проводят в овчарне, – ответил он наконец, отвернувшись обратно к рулю.

– Им, наверное, там очень скучно, да?

– А вам в вашей жизни скучно?

– Н-не знаю...

– Вот и овцы так же, – кивнул овчар. – Над вопросами такими не задумываются, а если и задумаются – ответа все равно не знают. Жуют свое сено, мочатся в загонах, ссорятся друг с дружкой по-легкому, да ягнят в утробе вынашивают – так, глядишь, и проводят зиму...

Подъем становился все круче. Внезапно дорога вильнула в одну сторону, потом так же резко в другую – и выписала между сопками зигзаг наподобие латинской буквы "S". Луга за окном исчезли, и по обеим сторонам дороги непроглядными стенами потянулся лес. Лишь изредка в просветах между деревьями мелькали небольшие поляны.

– Когда снега побольше навалит – машине в этих краях вообще не проехать, – сообщил нам овчар. – Я уже не говорю о том, что ездить сюда некому и незачем.

– А что, альпинистских баз или лыжных курортов здесь не бывает? – спросила подруга.

– Да ничего здесь нет! Ничего нет, потому и турист не едет. И городок постепенно хиреет все больше. До начала семидесятых это был процветающий сельскохозяйственный центр – образцовый пример того, как возделывать землю в морозном климате. Но потом риса по всей стране стало производиться с таким излишком, что никто уже не хотел заниматься хозяйством в таком холодильнике. Понятное дело, чему тут удивляться!..

– А с лесными заводами что случилось?

– Людей не хватает, вот и начали все переносить в другие места, поудобнее.

Пара-тройка заводиков еще работает, но это уже курам на смех. Нынче лес даже в город не возят, сразу перегоняют до Асахигава или Наери. Поэтому за последнее время лучше стали только дороги, а город совсем захирел. Как ни крути – зимой отсюда могут выбраться разве что здоровенные грузовики с шипами на колесах... Я собрался было закурить, но, втянув носом пробензиненный воздух, передумал и спрятал сигарету в пачку. Вместо этого решил пососать лимонный леденец, завалявшийся в кармане. Я положил леденец на язык, и терпкий вкус лимона, ударив в нос, смешался с бензиновой вонью.

– А овцы между собой дерутся? – спросила подруга.

– Овцы дерутся так, что будь здоров! – ответил овчар. – Как и у всех стадных, у овец существует своя иерархия: чины и звания в стаде расписаны буквально по головам. Скажем, если в одном загоне содержится полсотни овец, то у них обязательно будет лидер – Первый Баран, а за ним – все по порядку до Номера Пятидесятого. И каждый член стада будет знать, кому подчиняться и кем помыкать...

– С ума сойти! – сказала подруга.

– А благодаря этому и мне с ними проще управиться. Вычислил самого главного барана – и веди куда надо, все остальные покорно за ним пойдут.

– Но если «звания расписаны», за что же тогда им драться?

– Овцы часто слабеют от ран, и тогда их положение в стаде может легко пошатнуться. Когда это происходит, те, кто стоял на ступеньку ниже, вызывают старших по рангу на бой. Случается, молодняк избивает старших трое, а то и четверо суток подряд, пока не победит.

– Ужас какой!..

– Но я же говорю – здесь все по кругу! Тот, кого свергли сегодня, сам в молодости не раз избивал других. И потом, тут кого ни жалей – под ножом мясника все будут равны, что Первый Баран, что Пятидесятый. «Всех друзей – на пикничок, на чудесный шашлычок!»...

– Фу-у! – не выдержала подруга.

– Хотя, конечно, если кого жалеть больше остальных – так это племенных баранов.

Вы что-нибудь слыхали про овечий гарем?

– Нет, – ответили мы.

– В разведении овец, пожалуй, самое главное – следить, чтобы они не спаривались как попало. Для начала самочек селишь с самочками, самцов с самцами. А уже потом в каждый загон к самочкам подселяешь по одному самцу, как правило – самому сильному, Первому в своем загоне. Чтоб он, значит, и осеменял всех по первому разряду, вы понимаете... И вот он там с месяц выполняет свои обязанности, а через месяц его возвращают обратно к самцам. Но за этот месяц в загоне уже устанавливается новая иерархия. После всех своих подвигов наш племенной теряет половину веса, и как бы он уже ни старался – даже обыкновенной драки ему не выиграть. Но как раз тут-то остальные самцы и набрасываются на него всем загоном... Душераздирающая сцена, доложу я вам!

– И как же они дерутся?

– Да крошат друг другу лбы! Лоб у барана твердый как чугун, а внутри – пустота...

Подруга замолчала и надолго о чем-то задумалась. Наверное, пыталась представить, как дерутся бараны, кроша своими чугунными головами лбы соплеменников. Асфальтовое шоссе, по которому мы ехали в общей сложности минут тридцать, неожиданно оборвалось, и дорога сузилась наполовину. Первозданный лес тяжело нависал над трассой и, казалось, так и норовил подмять ее под себя. Температура упала сразу на несколько градусов.

С дорогой стало твориться что-то ужасное. Мы то ныряли в какие-то ямы, то снова выныривали; капот машины мотало перед глазами вниз-вверх точно стрелку сейсмографа. Прямо у нас под ногами натужно завыло – казалось, чьи-то напряженно работающие мозги вот-вот разорвут на кусочки тесный череп и вырвутся на свободу. От одного этого воя раскалывалась голова.

Сколько длился этот кошмар – то ли двадцать минут, то ли тридцать – точно сказать не могу: как ни старался, я даже не смог разобрать время на циферблате часов. За весь этот отрезок никто не промолвил ни слова. Я изо всех сил сжимал ремень на спинке сиденья перед собой; подруга мертвой хваткой вцепилась в мою правую руку; овчар стискивал руль, сосредоточив внимание на дороге.

– Слева! – бросил овчар в мою сторону через какое-то время. Плохо соображая, что к чему, я взглянул налево. Ленту глухого леса по левую сторону дороги вдруг точно обрезали каким-то гигантским ножом – взгляд проваливался в распахнувшееся пространство, как в пропасть. То была огромнейшая долина. Совершенно грандиозных размеров – но страшно холодная и неприветливая на вид. Горный хребет, отвесный как причальная стенка в порту, был начисто лишен каких-либо признаков жизни – и словно окутывал своим загробным, леденящим душу дыханием весь раскинувшийся под ним пейзаж.

Долина тянулась слева, а по правую руку прямо на нас надвигалась странного вида абсолютно голая скала в форме конуса. Вершина у этого конуса выглядела так, будто какая-то могучая сила собиралась было отвинтить у скалы макушку, да бросила это занятие на полпути.

Сжимая в ладонях пляшущий руль и не сводя глаз с дороги, овчар мотнул подбородком в сторону скалы:

– Нам туда, за ту сопку!..

Тяжелый ветер, налетая с долины, ворошил на склоне справа густую траву – порывами снизу вверх, как гладят животное против шерсти. Мелкий песок неприятной дробью хлестал в лобовое стекло.

Выписывая один крутой поворот за другим, мы подбирались все ближе к вершине. Покатый склон справа сменили острые валуны, а чуть погодя и отвесные скалы. И вскоре машина уже еле ползла, вжимаясь покрепче вправо, по узенькому балкончику, вырубленному в плоском боку огромной скалы на головокружительной высоте. Погода портилась прямо на глазах. Небо словно устало долго выдерживать изысканную цветовую неопределенность и из утонченного бирюзовато-пепельного превратилось просто в пепельно-грязное, а кое-где – и с разводами черной сажи. А вслед за небом в угрюмые, мрачные тени укутались и горы вокруг. Ближе к конусообразной вершине воздух закручивался в воронку – казалось, это именно здесь ветер сворачивал трубочкой свой язычище и с душераздирающим свистом выпускал из гигантских легких миллионы тонн воздуха. Тыльной стороной ладони я вытер со лба испарину. Тело под свитером взмокло от холодного пота.

Овчар, сжав губы, вел машину, забирая все дальше и дальше вправо. Через какое-то время на лице его в зеркале заднего вида появилось озадаченное выражение, и он начал сбрасывать скорость. Наконец, он довел машину до места, где дорога становла пошире, и нажал на тормоз. Двигатель стих, и мы погрузились в ледяное молчание. Кроме ветра, свирепствовавшего над долиной, не было слышно ни звука. Овчар положил ладони на руль и с минуту сидел так, не двигаясь и не говоря ни слова. Затем выбрался из машины и несколько раз с силой потопал по земле сапогом. Я вылез следом, встал рядом с машиной и уставился на дорогу.

– Все! Дальше нам не проехать, – сказал овчар. – Снега навалило куда больше, чем я думал...

Я удивился: на мой взгляд, дорога вовсе не выглядела раскисшей. Во всяком случае, земля успела высохнуть и затвердеть.