Былое — это сон - Аксель Сандемусе

На столе стояли две рюмки. Две рюмки — это улики, и я уже потянулся, чтобы убрать одну, но, глянув в окно, так и окаменел с протянутой рукой. Волосы у меня поднялись дыбом — в стекло смотрело чье-то лицо, мертвенно-бледное, обрамленное темнотой, глаза прятались в тени, рот был сведен судорогой, Медуза не умерла.

Я узнал Йенни. Страх сменился неукротимой яростью, но, несмотря на бурлящий гнев, я не забыл подкрасться к другому окну; у меня мелькнула безумная мысль — может, Йенни все-таки в Осло, может, она прислала сюда только свое лицо, чтобы оно подглядывало за мной?

Лицо мгновенно исчезло. Я уже не верил, что оно было тут. Меня слегка трясло, я налил себе коньяку. Все правильно — Йенни замешана в этом деле, мне открылось лицо убийцы. Я опустил занавеску.

В окно тут же постучали:

— Джон, мне надо поговорить с тобой! Открой дверь!

Я провел рукой по лбу, до меня с трудом дошло, что со мной хочет поговорить живая Йенни. Должно быть, она пробыла в Гране весь вечер. Я дрогнул при мысли о том, что меня ожидает. И потому снова рассвирепел.

Я вышел в прихожую. Отрицать? Упрямо твердить, что каждое ее слово ложь? Нет, я не могу отрицать очевидные факты, пусть уж так поступает Сусанна или вообще женщины. Йенни все известно, она знает, что я был не один. Я чувствовал себя маленьким испуганным мальчиком, которого мать застала над банкой с вареньем. Страшась встречи с Йенни, я распалялся еще больше, — в таком положении бесполезно взывать к рассудку. У нее нет никаких прав на меня. Ее не касается, чем я занимаюсь в Гране или где бы то ни было, как днем, так и ночью, — но что толку хорохориться, если все равно чувствуешь себя побитой собакой. Слава богу, при любых жизненных обстоятельствах я испытываю страх только на расстоянии. Нет, лучше всего взять себя в руки и поскорей открыть дверь. Пусть говорит и делает что хочет. Я разжигал свой боевой дух, чтобы подавить страх.

С порывом ночного ветра Йенни влетела в прихожую. Голос ее дрожал от слез и ярости, но, по-моему, и от страха передо мной.

— Так вот чем ты занимаешься в Гране!

Я взял ее за плечи и втолкнул в комнату.

— Вон оно что! — шипела она. — Ты… ты…

— Замолчи! — приказал я — Ты тоже приехала в Гран, чтобы навестить могилу Антона Странда?

Я хотел перевести разговор на другую тему, с моей точки зрения менее неприятную.

Она подняла руку:

— Американская свинья!

Нельзя сказать, чтобы в ту минуту чувство юмора во мне взяло верх. Я был напуган и потому страшно зол, и злость моя росла с каждой минутой. Только я открыл рот, как Йенни вцепилась мне в горло. У нее была железная хватка.

Бить ее мне не хотелось, но и умирать я тоже не собирался. В глазах у меня потемнело — и я ударил. Она покачнулась, пальцы ее разжались — я уже совсем терял сознание, но она тут же снова навалилась на меня. Мы покатились по полу, увлекая за собой бутылку и рюмки. Я не мог бить в полную силу, но понимал, что придется, — дело касалось жизни, моей жизни. Заломив Йенни руки, я уперся коленом ей в спину. Она шипела, уткнувшись лицом в пол, волосы растрепались, глаза метали молнии, из носа и изо рта текла кровь.

— Ну и герой! — простонала она. — Ну и герой!

— Я тебе покажу героя! — фыркнул я и шлепнул ее ладонью. Она извивалась, выла и, повернув голову, плюнула в меня, но попала в пол. Я бил ее по заду так, что рука у меня горела.

— Выродок! — кричала она. — Вот ты зачем поехал в Гран! Куль с дерьмом! Бей, бей, старый извращенный идиот!

— Я тебе покажу старого извращенного идиота! — зарычал я. — Мало тебе, что ты убила Антона Странда? Что же ты не пристрелила в придачу и меня?..

И вдруг я увидел себя со стороны — как я в нижней рубашке дерусь с женщиной. Но отпускать ее было еще рано, она плакала, чертыхалась и грозилась меня убить. Сердце мое бешено стучало от напряжения. Я быстро перекинул ногу и сел на нее верхом.

— Ну, Йенни, хватит, возьми себя в руки!

Она даже не слышала. Я, точно фавн или вечный шут, сидел верхом на женщине, но если сидеть долго, она задохнется.

— Во мне больше восьмидесяти килограммов, ты задохнешься под такой тяжестью.

Хорошенькая история! Выдающийся сыщик, воспитанный человек, сидит верхом на плачущей женщине, а ведь арестом тут и не пахнет. Если кто-нибудь услышит шум и явится сюда, мне будет нелегко объяснить, в чем дело, но я не мог отпустить ее, пока она была в таком состоянии. Я не хотел, чтобы она выцарапала мне глаза. Коньяк разлился и подтекал ей под щеку. Комната пропахла коньяком. На полу поблескивали осколки стекла.

— Чертов американец! — кричала она без передышки.

Положение мое было смешно, во мне проснулась прежняя симпатия к ней. Ей-то уж точно нужны были не только мои деньги, в противном случае она вела бы себя потише. А как она была хороша в своем неистовом гневе, — глаза горели безумием, плечи вздрагивали, она брыкалась. «Хороша», может, и не совсем подходящее слово, но Йенни была искренна. Она напоминала норку, у которой тельце движется как бы отдельно от шкурки. Человек похож на свою душу. Глупость костенеет в самодовольстве.

— Прекрати, Йенни, хватит уже, — сказал я. — Мне надоело так сидеть. Сама подумай, вдруг кто-нибудь придет и сфотографирует нас. Мы попадем в газеты.

Мне не следовало шутить. Йенни взбесилась еще больше, изо всех сил она старалась освободиться. Я заломил ей руки так, что она взвизгнула, но оставлять скамью пыток не пожелала. Ей удалось немного приподняться и сдвинуться в сторону, но и был начеку и снова прижал ее к полу. Наконец она заплакала уже тихо и перестала биться.

Я встал и, не говоря ни слова, начал прибирать в комнате. Йенни доползла до стены и прислонилась к ней спиной. Я вышел победителем, хотя был неправ. Правый всегда в невыгодном положении, — ведь, кроме всего прочего, его угнетает мысль, что случилось невозможное.

Убирая, я покосился в ее сторону.

— Встань и умойся! — сказал я. — А потом подумаем, как тебе вернуться в Осло. Здесь, в усадьбе, тебе, разумеется, нельзя оставаться, да и вообще в Гране, вспомни об Антоне Странде.

Она с трудом поднялась и начала умываться. Я спросил, почему она приехала, не предупредив меня заранее.

— Я позвонила в Гран, к лавочнику. Нет, нет, не бойся, о тебе я не спрашивала, я знала, что тебе это не понравится.

— Будь любезна и расскажи, о чем же ты беседовала с местным лавочником.

— Понимаешь… когда меня уже соединили, я испугалась, что тебе это не понравится. И потому спросила Нирюдов. Просто так, чтобы что-то спросить и дать отбой. Понимаешь? Я боялась звонить и очень нервничала, а позвонив, разнервничалась еще больше. Ведь ты мне не писал и не звонил. И вдруг мне говорят, что Нирюдов нет, что у них во всей усадьбе остался только гость. Какая-то охота на оленей, домой вернутся только завтра. Вот я и подумала: раз ты в усадьбе один, то хорошо бы… Конечно, я идиотка, но у меня не было на уме ничего дурного, я села в поезд…

Она жалобно плакала над тазом для умывания:

— Другой такой дуры больше нет.

Я стоял и смотрел на ее спину. Она спустила с плеч платье. Ее мягкий стан белел над юбкой, словно береза на холме.

— Это ты убила Антона Странда? — спросил я.

Перестав плакать, она застыла над тазом, и ее позвоночник напомнил мне змею.

— Думай что хочешь, меня это не касается, — наконец проговорила она, голос ее охрип от долгих рыданий. — Теперь ты небось чему угодно поверишь. Ты такой же страшный человек, как отец. Не все ли равно, кто убил Антона? Мне это безразлично!

Я хотел огорошить ее, пока она не успокоилась, но оказался сам огорошенным. Ей безразлично! Меня поразило, что и мне это тоже безразлично. Наряду с интересом к этому делу я испытывал к нему глубочайшее равнодушие и в душе был с ней согласен. Не все ли равно, кто стрелял? Может, я и задал-то свой вопрос, чтобы перевести разговор на другую тему, лишь бы не возвращаться к тому, как я провел этот вечер.

— Значит, все равно, кто отбывает наказание за убийство?

— Мне безразлично, кто стрелял, и мне наплевать на твоего брата! Если хочешь, я могу завтра же пойти и сказать, что стреляла я. Теперь я понимаю, зачем я тебе понадобилась, — чтобы вытащить из тюрьмы твоего братца.

— Перестань! Значит, стреляла ты?

— Мне плевать, что ты думаешь!

— Не волнуйся, я ничего не думаю. Так кто же все-таки стрелял, ты или нет?

— За убийство осужден Карл! — сказала она, расплескивая воду. — Чего ты еще вынюхиваешь? Все, что мне было известно, я сказала на суде, ты это прекрасно знаешь и катись к черту.

Я закурил сигарету и замолчал. Кто бы ни убил Антона, она или нет, Йенни все равно не скажет, — зачем ей терять меня, тем более что тут примешался страх перед другой женщиной.

Наклонившись над тазом, Йенни вертелась во все стороны. Купающаяся выдра.

Не знаю, кто убил Антона Странда, но, думаю, не она. Впрочем, это не так важно.