Из жизни читательницы - Елена Лобанова

Старушка в полной беспомощности спрашивала у папы:

– Что же теперь делать?!

– Думаю, скоро узнаем, – поразмыслив, сказал он.

И оказался прав. В канун Нового года из Ростова были отправлены три телеграммы. Одна гласила: «Дорогие прошу окажите помощь маме собраться с детьми приехать к нам». Другая – «Между нами все кончено ко мне приехала семья». Третья, отправленная в официальное учреждение, – «Коммунист Назарова разбивает семью». Эта была подписана – «Мать двоих детей».

Через год Сергей и Светлана праздновали юбилей – десятилетие брака. Друзья сложились и подарили им деньги на машину.

– Но когда тебя перевели в Ташкент и они были там проездом – к нам не зашли. Только позвонили, – вспомнила мама с огорчением.

Лично я догадывалась, почему люди не зашли. Не очень-то любят люди воплощения правоты. Отсюда же, из этой серии, очевидно, и нелюбовь взрослых людей к слову учитель или, допустим, наставник. Хотя в раннем детстве эти слова, помнится, звучали совсем по-другому...

Как всегда, эта история подняла настроение родителей.

– Мариша, почему бы тебе не попробовать опять открыть лоб? Помнишь, как ты носила с длинными волосами? Немного уложить... – уже совсем мирно предлагала мама. Глаза у нее молодо блестели, и выражение лица стало привычно оживленным.

Не то что у меня.

– Мой лоб идет только в комплекте с тремя морщинами: двумя продольными, одной поперечной, – откинув челку, продемонстрировала я все это.

– Да ладно тебе, доча! – добродушно пробасил папа. – Такой лоб, как у тебя, еще поискать!

Они уже простили меня. Очень благородно! А может быть, я еще не чувствую себя достойной. И меня, может, бесит этот снисходительный тон! И то, как мама пододвигает «оливье». И, помимо этого, ее свитер с блестящим воротничком.

– А может, лучше бы ваша Светлана разошлась с супругом? – словно невзначай, с невинным лицом предположила я. – Такая красивая, порядочная... Может, нашла бы кого получше!

За столом на секунду воцарилось ошеломленное молчание. Это ведь, ни больше ни меньше, покушение на семейную легенду! И конечно, они тут же патетически воскликнули в два голоса:

– Да ты что?! А дети?!

А я, разумеется, делать нечего, – спасовала: кивнула с постным лицом. Справедливость восторжествовала. Броня крепка, и танки наши быстры. И далее мне, как не только не спасшей ни одной семьи, но даже не удосужившейся завести свою собственную, осталось только помочь маме разливать чай.

Домой – да, домой! К Валерию! – я возвращалась в маршрутке. Как милы, бесшумны, кротко-уютны эти миниатюрные пристанища на колесах! Люди в них располагаются рядом или лицом друг к другу на расстоянии, побуждающем к доверительным беседам и даже шепоту. Лица их видны во всех подробностях. Вот сейчас женщина на сиденье у окна читала маленькую книжечку – обложка была завернута, названия не видно, но очертания абзацев явно принадлежали художественной прозе. И как-то очень трогательно это выглядело: пышная, солидная дама среднего возраста, всецело погруженная в мир крохотных черных значков и отгородившаяся от окружающей действительности, в которой, если судить по одежде, прическе и пальцам в кольцах, жилось ей вполне благополучно.

И вдруг настала легкая минута!

Это удивительное блаженное состояние, о котором меня иногда подмывает спросить у Римуса или Людасика: бывает ли с ними такое? – но я как-то не решаюсь. Спросить у мамы я тоже не решаюсь, но по другой причине: она скорее всего не поймет – ведь в ее жизни все так убедительно и естественно, складно и логично.

Легкая минута случается непредсказуемо, в ничем не примечательный момент, когда, например, едешь в маршрутке, закончив главные дневные дела, а день еще длится, и вдруг оглянешься вокруг и даже поразишься – до чего хорошо! Улицы плывут мимо, и всюду кипит и плещется жизнь: смутно-таинственные силуэты за стеклами автомобилей, люди, идущие по тротуару, и люди, стоящие на остановках (но через мгновение и они двинутся по своим неведомым делам), девушки в черных или темно-синих джинсах, в легких курточках, отделанных мехом, тоненькие, стройные; молодые мужчины с кожаными папками, уверенными лицами, говорящие по сотовым телефонам, пока что несомненные хозяева своих судеб, кузнецы своего... нет, пожалуй, в этом контексте уместнее сказать – благополучия; и тут же у перекрестков примостились старушки с семечками, забавно-деревенские, с приветственным любопытством созерцающие всю эту текущую мимо суету иного века. И мы, проплывающие мимо в своем миниатюрном экипаже, словно объединяемся этим чутким молчанием, этим кратким, но блаженным положением привилегированных созерцателей бытия. И вот тут-то и настает эта минута (и ее можно легко уловить, если хорошенько прислушаться! причувствоваться!), когда каждый из случайных попутчиков с каждым кварталом становится все ближе и понятнее, независимо от возраста, пола и семейного положения...

Все испортила Метелкина.

Сначала ее рогатая шапка вполне органично вписалась в пейзаж и даже приятно оживила его. Но когда я, осторожно задвинув за собой дверь маршрутки (чтобы не спугнуть доверительного молчания внутри!), в несколько не совсем грациозных прыжков догнала ее и двинулась рядом, – эта девица одарила меня взглядом, каким школьники скользят по формулярам под конец экскурсии «Умение пользоваться библиотечным каталогом».

– Антонина?! – негодующе прикрикнула я.

И только тут поэтесса вздрогнула, остолбенела, ойкнула и вообще пришла в себя. Однако не до конца: разговор наш не забурлил, как обычно, ручьем, а вяло заструился по обмелевшему руслу в направлении «ну как дела» и «что новенького».

Дела оказались не блестящими: Метелкину отчисляли из института. Она, оказалось, провалила два зачета, а третий умудрилась не сдать с прошлой сессии.

– Ничего себе! – ужаснулась я. – Это на каком же ты курсе?

– На третьем. Между прочим, тройка – мистическое число! Божественная гармония! А может быть, это мне знак свыше! Знак, что я иду не своим путем! – с вызовом было заявлено мне.

– М-м... Как говорит одна моя знакомая учительница английского – мэйби-мэйби, пехэпс-пехэпс... Да подожди ты! Куда несешься?!

– Куда-куда... Живу я тут через дорогу. Хочешь – пошли! – с некоторым раздражением предложила она.

Я немного поразмыслила. Спросила:

– А чай у тебя есть?

– Даже кофе! – оскорбленно уточнила Метелкина.

Проживала поэтесса на квартире: по ее словам, то был когда-то купеческий дом. Снаружи этот дом выглядел так, словно его не реставрировали как раз с купеческих времен. Изнутри, впрочем, становилось ясно, что нет, реставрировали, и весьма активно: с размахом выстроенные купеческие хоромы приблизительно четырехметровой высоты были поделены на комнатушки площадью примерно в две просторные собачьи будки.