Преступный режим. «Либеральная тирания» Ельцина - Руслан Хасбулатов

Энергичное вмешательство Клинтона и Гельмута Коля в «русские дела»

Ельцин, как это отмечают многие наблюдатели, был болезненно-подозрительным человеком, причем в таких крайних формах, что это вызывало порой некоторые сомне­ния в его умении строить логические конструкции в поли­тической борьбе, с ее неизбежными альянсами и компро­миссами. Пример этого — его упорное нежелание в роковой для нас всех час — 19 августа — не упоминать в тексте на­шего «Обращения» имени президента Горбачева, заявления: «Я не хочу быть его спасителем», в то время, как имя Горба­чева нам было необходимо как знамя борьбы с путчистами. Тень подозрения, павшая на любого одаренного и преданно­го ему человека в личной к нему нелояльности, вызывало у него немедленное желание избавиться от него навсегда. Не­которая доля самостоятельности при этом как раз и рассмат­ривалась как «нелояльность». Это, кстати, очень осложняло мою работу с ним еще с первых наших совместных шагов, с мая 1990 года. А когда мы дружно подавили августовский мятеж и Ельцин вручил мне «Удостоверение» за № 2, как человеку, внесшему наибольший вклад в эту нашу победу, а я, в свою очередь, подписал «Удостоверение за № 1» и вру­чил его Ельцину, — многие, знающие президента, искренне удивлялись тому, «насколько затянулась эра наших хоро­ших взаимоотношений». Конечно, близкими эти отношения не могли быть — это была совместная, тяжелая работа ради Отечества, с коварно-хитрым, хотя и не очень способным и подготовленным к большой государственной деятельности, человеком. Ему надо было помогать. Я и помогал. Возмож­но, внутренне президент и сам осознавал, что попал на орби­ту власти в силу стечения множества исторических и иных обстоятельств, далеко не по заслугам и способностям. От­сюда — определенный, иногда проскальзывающий внешне, элемент комплекса неполноценности, возмещаемый созна­тельной жестокостью в отношении к людям (в том числе и к соратникам) «не угодившим» (порой — в мелочах); во вла­стных требованиях (буквально!) «относиться к нему с ве­личайшим почтением», болезненная тяга к торжественным церемониальным (царистским) играм и атрибутике и т.д.

Другая «болезнь» — это неприкрытое поклонение Запа­ду, восхищенное преклонение перед высказанными их пред­ставителями, порой, весьма банальных истин. Я сталкивал­ся с этой стороной президентского мышления часто, и когда Ельцин с почтительным придыханием говорил о нечто та­ком, «которое» я не мог не знать, десятилетиями занимаясь Западом, — я терялся, не зная, как реагировать: согласиться, словом или, как принято, одобрительно «кивать» — я не мог бесполезно возражать — уже не хотел, зная, что у собесед­ника испортится настроение.

Возможно, в связи с этой страстью, но в основе своей продолжение линии Горбачева на бесконечные уступки за счет России, в некоторых российских печатных изданиях, в разное время, высказывалась версия, что Ельцин являл­ся агентом иностранных спецслужб (как Ленин, Горбачев и др.). По мнению авторов версии, в противном случае не­возможно понять ни его внутреннюю, ни внешнюю полити­ку, направленную на откровенное подчинение России инте­ресам западных стран.

Я считаю такую точку зрения абсурдной, конечно, ника­ким «тайным агентом» иностранных спецслужб Ельцин не был (как и Горбачев, тем более Ленин). Его отношения с по­литической верхушкой США, как мне представляется, были иными: Ельцину внушили (прежде всего его неформальные соратники), что единственная возможность политически уцелеть в той сложнейшей обстановке (1990—1991 годы) — это «согласование» своих действий с высшими правительст­венными кругами Америки (отчасти — ФРГ). Этого было несложно добиться, учитывая, что, как я отмечал, Ельцин буквально преклонялся перед Западом, гордился тем, что его там «принимали», «дружбой» с Клинтоном, Г. Колем (который ранее не менее «горячо дружил с Горбачевым»).

Так, он с гордостью сообщил мне, как его «приняли» в конгрессе США, какими эпитетами его награждали конгрес­смены. В ответ на мой вопрос: «Борис Николаевич, а когда вы выступали в последний раз перед Верховным Советом» (дело было в конце 1992 года), он нахмурился, промолчал. Ему это было неинтересно.

Вполне допускаю, на высшем политическом уровне (Белый дом — Кремль, Бонн — Кремль) существовали не­кие договоренности по «согласованию» действий Ельцина (состав правительства, политический, экономический, со­циальный курс государства, его внешняя политика и пр.). Воздействие на Ельцина оказывалось через различные ин­струментарии.

Один из них предстает перед нами из записи, оставлен­ной покойным генералом Дмитрием Волкогоновым (ока­зывается, этот «принципиальный» генерал-демократ свой архив со многими краденными им материалами из секрет­ных фондов СССР продал США), обнародованной в статье Юрия Мурина.

Вот эта запись: «Тайны власти. 31 августа 1993. На днях, 24 августа, когда у меня были члены американской делегации по розыску сгинувших на территории СССР граждан США, в конце беседы полковник Пар и с ним еще один американский дипломат попросили несколько минут конфиденциального разговора. Пар сказал, когда мы остались втроем: «Посол США Пике ринг просил конфиденциально передать, что на­дежный источник в Москве их информирует, что в октябре оппозиция предпримет попытку переворота, возможно, пар­ламентского, с тем, чтобы сместить президента Ельцина. Мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть этой инфор­мации. Возможно, будут подняты люди, обвинив президента в нарушении Конституции, а затем последует объявление о лишении его власти. Возможно, и на съезде ведется интен­сивная подготовка. Вот такая информация...»

Я поблагодарил и при очередной встрече сказал Филато­ву и Илюшину (двум близким президенту людям), а затем и Б.Н. Он был спокоен: «Этого следовало ожидать...» Думаю, это лишь один из вариантов готовящегося реванша коммуни­стического Термидора...» (См.: Юрий Мурин. Двадцать цен­тов за гистамину. Совершенно секретно. № 01/ 224,1.01.2008, с. 14.)

Не надо обладать большим умом, чтобы понять, что все это — откровенная чушь, густо замешанная на достаточно примитивной игре спецслужб. Она была направлена, по моему убеждению, на создание соответствующего мнения в ближайшем окружении Ельцина. Скорее всего, как раз и учитывалась маниакальная подозрительность президента. При этом поражает ельцинское — «Этого следовало ожи­дать». Создается впечатление, что у него не возникло и тени сомнения в истинности этой «информации», сопровождаю­щейся оговорками типа «возможно», «мы не можем ни под­твердить, ни опровергнуть» и пр. По сути — весьма прими­тивный донос, рассчитанный на людей убогих, легковерных и болезненно-пугливых. У Ельцина — никаких эмоций, как будто ожидал именно этой информации.

Как должен был поступить президент (если он был че­стным человеком, лидером), получив такую информацию, в которой прозрачно намыкалось на причастность Верхов­ного Совета, а следовательно, его соратника Хасбулатова (кстати, трижды спасшего его от неминуемого отстранения от должности) к подготовке переворота? — Немедленно пригласить его к себе и выложить эту «информацию», пере­говорить со вторым по иерархии человеком в государстве! Задать прямой вопрос: «Как это понимать?» Вот что должен был делать президент.

Нет, этого и в голову не пришло ни ему, ни его «верным людям», ни старому генералу Волкогонову (при каждой встрече со мной заверявшему меня в самой горячей предан­ности и высоком уважении). Все они безоговорочно пове­рили ложному доносу провокатора-дипломата Пикеринга, единственной целью которого в тот период было сокруше­ние российского парламента.

Напомню — это было напряженное время, когда Ель­цин уже объявил о том, что «август — это артподготовка, а сентябрь — штурм». Видимо, Пикеринг боялся, что Кремль пойдет на мировую с парламентом. Отсюда — эта грязная провокация.

Как мне представляется, у разведывательного сообщест­ва Америки в тот период уже имелась конкретная задача в отношении России — возможно, о ней не был информиро­ван только что вступивший в должность президента моло­дой и неопытный Билл Клинтон — расчленение России на десяток квазигосударств. Единственным препятствием на этом пути оно рассматривало мощный Верховный Совет, который через Федеративный договор уже сумел нейтра­лизовать наиболее опасные сепаратистские тенденции. А с лета 1993 года сумел политически переиграть президентско-правительственную команду и достигнуть согласия относительно изменения модели экономической реформы, зафиксированной в заключительном документе «кругло­го стола», подписанного правительством Черномырдина и руководством Верховного Совета. Правящие круги США обоснованно встревожило это важнейшее событие, посколь­ку в документе было согласовано положение по отказу про­водить далее либеральные реформы по сценариям амери­канских специалистов, оккупировавших коридоры высшей исполнительной власти в стране, и ключевой элемент их политики — ваучерная приватизация.