Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт

Я почувствовал, как мои руки и ноги наливаются тяжестью, как у меня сохнет во рту, но никакого дискомфорта при этом не ощутил. Все это уже не имело для меня никакого значения. Я вдруг понял, что могу преобразить существующий мир, сделать его лучше. Я видел, как Акинлей сделала укол себе, а потом и служанке, которая вскоре после этого положила голову хозяйке на колени, словно ласковая кошка. Мне захотелось рассказать им, что мне пришла в голову замечательная идея, что моему уму открылась суть всего сущего, но я понял, что вряд ли смогу им что-то растолковать.

Опиаты подавляют сексуальное влечение, но я почувствовал, что Акинлей поцеловала меня. Мы уже не были молодыми любовниками, но это не имело никакого значения – наша любовь представляла собой нечто такое, что было так же трудно объяснить или описать, как состояние эйфории. Служанка начала танцевать, и вскоре мы с Акинлей присоединились к ней. Через какое-то время служанка, продолжая кружиться в танце, оказалась на носу яхты. Мои ноги были словно налиты свинцом, поэтому я последовал за ней ползком. Акинлей, подойдя к девушке, поцеловала ее в шею и стала шептать ей что-то на ухо. Служанка рассмеялась, затем перелезла через бортовое ограждение и головой вниз бросилась в воду.

Ее тело прибило волнами к берегу два дня спустя. Полиция пришла к выводу, что девушка покончила с собой.

Ее похоронили в безымянной могиле. На похороны никто не пришел, даже родственники, да и были ли они у несчастной девушки – неизвестно. Акинлей на своей яхте покинула порт, так и не сказав мне, как звали погибшую. Через три часа после того, как гроб с телом утопленницы опустили в землю, я отправился в Израиль и обосновался в одном из поселений на Голанских высотах. Я не был евреем и не испытывал особых симпатий к израильскому режиму, но ничего лучше не придумал. Какой-то фермер нанял меня ухаживать за апельсиновыми деревьями и собирать урожай. В течение семи месяцев я просыпался на рассвете, целыми днями занимался физическим трудом, питался одним хлебом, не читал газет, не смотрел телевизор, не слушал радио и не разговаривал ни с кем, кроме обитателей поселения. Жил я в деревянной хижине вместе с тринадцатью другими рабочими, спал на жестком деревянном топчане. Когда фермер был недоволен моей работой, он отчитывал меня, словно мальчишку. Члены его семьи считали меня сумасшедшим, потому что не могли понять, с какой стати светловолосый англичанин приехал в чужую страну, чтобы ползать в пыли под палящим солнцем. Иногда из соседних деревень приходили мальчишки и молча пялились на меня. Никто из нас не выходил за границы поселения в одиночку из страха, что на нас нападут люди, чьи земли мы заняли. Потом мы вообще перестали покидать его, прячась за белым каменным забором.

Я работал на плантации до того самого дня, когда ко мне подошла жена нанявшего меня фермера, села рядом и сказала:

– Я думаю, вам надо постараться забыть все плохое.

Это была крупная женщина в черном парике. На животе у нее был повязан черный передник.

– У вас на душе какая-то тяжесть, – сказала она и провела рукой по внутренней стороне моего бедра. – Я не знаю, что стало тому причиной. Но прошлое – это прошлое, Гарри. Вы должны жить настоящим. – Рука женщины скользнула выше. – Не надо ни о чем жалеть. Жалеть о прошлом бессмысленно.

Прежде чем женщина добралась до цели, я взял ее за запястье и осторожно положил ее руку ей на колени. Она вздохнула и посмотрела в сторону.

– Это была всего секунда, – сказала она. – Всего секунду ваша рука прикасалась к моей, но эта секунда прошла, и все кончилось. Прикосновение оборвалось, и оно уже никогда не повторится. Все позади, в прошлом. Оставьте то, что мучает вас, позади.

Потом женщина резко встала, отряхнула передник, одернула юбку и отправилась по своим делам.

Ночью я уехал, ни с кем не попрощавшись.

Глава 42

Пятнадцатью годами раньше и на несколько прожитых мной столетий позже Петрок-112 напомнил мне то израильское поселение. Ночной тишиной, бараками и хижинами, в которых жили работающие в нем люди, забором, отгораживающим поселок от остального мира. В Израиле над нашим поселением, словно монумент, возведенный в честь чуждого мне бога, нависали Голанские высоты. В Петроке-112 ту же роль выполняли огромные строения из серого бетона, храмы, построенные во славу новых божеств – атома и цифры.

Я шел по территории поселка не торопясь, вальяжно – так, как обычно ходят высокопоставленные проверяющие. В Петроке-112, объекты которого уходили в глубь земли как минимум на столько же этажей, насколько и вверх, к серому северному небу, охранники и часовые попадались мне на каждом шагу. Они бросали на меня подозрительные взгляды, но поскольку со мной был сопровождающий, который к тому же то и дело демонстрировал почтительное ко мне отношение, вопросов не задавали.

Мы вошли в какое-то здание с бетонными коридорами, ярко освещенными люминесцентными лампами. В коридорах не было никаких указателей, кроме малопонятных обозначений на стенах вроде В-1 или М-2. Зато я заметил предупреждающие таблички, на которых было написано, что все, кто находится в здании, должны постоянно носить счетчики радиации. Меня это несколько удивило – ведь я был не на ядерном полигоне. В одном месте я увидел на стене большой плакат с изображением ученого, солдата и рабочего, которые со счастливым видом шли по полю, залитому солнечными лучами. Навстречу нам то и дело попадались люди, в том числе гражданские. Они были одеты не в лабораторные халаты, как я ожидал, а в неуклюжие ватные телогрейки, словно мы находились не на режимном объекте, а на каком-нибудь складе промышленной продукции. Время от времени мы проходили мимо тяжелых бронированных дверей с надписью: «Посторонним вход воспрещен».

Кабинет командира спецобъекта был небольшой комнатушкой, расположенной рядом с платформой для доставки грузов. На столе в комнате стояла большая черно-белая фотография, на которой был запечатлен мужчина, держащий на весу ручной пулемет. Туловище мужчины было крест-накрест опоясано пулеметными лентами. Командир оказался болезненно худым человеком. Голова с острым, выдающимся вперед носом сидела на таком тщедушном теле, словно его обладатель пережил многомесячный голод и так и не смог восстановиться. Он сидел за столом, на котором выстроилась целая вереница телефонов. При нашем появлении глаза его злобно сверкнули.

– Это еще что такое? – сердито рявкнул он.

Я решил продолжать действовать в том же стиле, в каком начал. Роясь в карманах в поисках документов и делая вид, что никак не могу их найти, я так же громко, как хозяин кабинета, пролаял: