Почти живые - Сергей Дышев

— Она контужена! — тихо, как мне показалось, сказал я Леве.

Она поняла то ли по губам, то ли я сказал достаточно громко — я ведь и сам оглох.

— Я не контужена… Все нормально. Только заложников убило: молодой парень и еще двое, они из Кизляра все. А я была в другой комнате, и мне повезло…

Я не знал, как на нее повлияет контузия, люди ведут себя по-разному: кто впадает в тяжкую депрессию, у кого начинается яростный психоз, паника, из-за чего многих бедолаг стреляли на войне без суда и следствия за паникерство и трусость…

Она очень тихо сказала:

— Если со мной что-то случится, возьмешь ключи, — она показала связку, — в моем сейфе в редакции документы, о которых я тебе говорила.

— Ты не в себе! — ответил я.

Знал бы я, чем обернется контузия Ксении Черныш, девчонки из «Дорожной газеты», с которой судьба свела меня самым странным образом. Я сентиментален и влюбчив. И если с женщиной провел ночь, даже самую целомудренную и честную во всех отношениях ночь, в моей душе появляется неизъяснимая свежесть, будто принесенная таинственным ветром, я прихожу в легчайшее жизнерадостное расположение духа, меня будто что-то подстегивает и приподнимает. Я решил, что обязательно встречусь с Ксюшей в Москве, мы заберемся в какой-нибудь уютный ресторанчик и будем вспоминать эти черные дни, которые поблекнут, потеряют свои краски и станут уже чем-то далеким и только лишь чуть-чуть волнующим.

Мы пошли дальше, но нас остановили двое русских бойцов — при полной форме, но замызганные и без знаков различия. Пока еще не стемнело — определить их принадлежность к Российской армии можно было уже издалека.

— Не ходите туда! — крикнули они нам. — Там на окраине села наши. Подстрелят в темноте.

— А вы кто? — спросил я.

— Пленные мы! — просто ответил один из них.

— Оттуда? — удивился я спокойному ответу.

— Да нет, нас уже полгода за собой таскают. Мы в засаду попали. Командира нашего сразу убили. А мы и выстрелить не успели, на нас автоматы наставили…

— А родом откуда? — спросил Лева.

— Я из Рязанской области, Олег меня звать, фамилия Новых. Напишите про нас, чтоб мать с отцом знали, что живы.

— И про меня тоже, — тут же попросил второй. — Паша Просиненок из Почепского района Брянской области.

— Ну и как вам, плохо? — сделав видимое усилие, спросила Ксения. Я ее поддерживал под руку. Мне казалось, что даже среди пожарищ это выглядело вполне нормальным.

— Сначала побили нас, в подвале держали… Мы боялись, что нас кастрируют. Были такие случаи в начале войны. Но ничего, терпеть можно. Обзывают всякими словами. Заставляют работать на них, ну, боеприпасы таскать, посуду мыть, здесь окопы рыли. Во — мозоли кровавые.

— А кормят как? — спросил я, стараясь найти на лицах следы голода.

— Как кормят… А что у них есть — то и нам дают. Мяса много. В полку так не давали.

— Значит, жизнью довольны и бежать не собираетесь? — мрачно спросил я приспособленцев.

— А куда? — философски рассудил Паша Почепский. — Если они не поймают, значит, попадем к нашим. А наши начнут разбираться, еще под суд отдадут, скажут: дезертиры. Нам ведь еще по полгода дослуживать до дембеля.

— Справок, что были в плену, пока не дают! — весело добавил Олег. — Да и какая разница, где перекантоваться: там или здесь? Война несправедливая, вы сами, журналисты, об этом пишете. Вы ведь из газеты, верно? Не-е, с телевидения — камера у вас.

Паша поправил свой грязный бушлат, вытер рукавом черный лоб, решительно попросил:

— Снимите нас. Пусть родичи увидят!

Они стали по стойке «смирно», выпятили животы и помахали руками в объектив.

Потом мы сели на уцелевшую скамейку возле уцелевшей стены, я достал оставшиеся сигареты, и мы все впятером закурили. Справа от нас шла стрельба; там, на окраине села, закрепились наши бойцы и теперь держали оборону. В небе что-то глухо разорвалось, будто прозвучал недалекий гром — и в облаках повисла гирлянда из семи огней, потом мы различили гул улетающего самолета. Пощипывал мороз, что-то накатило, вспомнилось, мимолетно, от Рождества, от Нового года, бесшабашного прошлого, со снежками и шампанским… Огни медленно плыли на парашютах, заливая поле битвы серым безжизненным светом. Ветер относил это созвездие, тени удлинялись и медленно затухали.

— Домой бы сейчас, — не сказал — простонал Паша.

Олег безнадежно вздохнул.

— Первый месяц к нам вообще как к скотам относились, — прорвало вдруг Пашу. — Без пинка или тычки ни одного дня не проходило. Держали в подвале, потом в яме, кричали, что русские солдаты — трусы, они воюют против женщин и детей… Несколько раз обещали расстрелять как военных преступников.

— А я им сказал один раз, что у них весь народ бандитский, — вспомнил Олег. — Так они меня целый час ногами кантовали, пока я не признал свою ошибку и не извинился перед великим народом… Вот такие дела…

— Потом самые злобные куда-то исчезли, может, удрали или их наши поубивали… — добавил Паша, судорожно высасывая последние капли никотина из сигареты. — А сейчас вроде как свои уже стали. Привыкли к нам.

Я не удержался от вопроса:

— Что — и ни разу о побеге не думали?

— Когда мы хотели убежать — нас тогда сильно охраняли. Потом уже привыкли, слышали, что пленных обменивают…

— Ну а сейчас чего ждете? Вон она, свобода, — триста метров прямо, — баранье долготерпение ребят вывело меня из себя. — Хотите — прямо сейчас выведу вас? А то сидите — сопли распустили…

— Такой крутой — да? — презрительно ухмыльнулся Олег. — Ты журналист, тебе чо, житуха не дорога? Свобода, ха! На кой черт мне такая свобода с дырой во лбу? Подождем со всеми заложничками, пусть нас освободят. Вон сколько федералов нагнали… Нам теперь некуда торопиться.

Тут и Паша поддержал:

— Ты, мужик, видно, человек неопытный, гражданский, войны толком не видел, а хочешь учить нас…

— Я бывший офицер спецназа, — решил я внести ясность. — И отвечаю за каждое свое слово.

— В таком случае я — космонавт номер один, а Паша — номер два, — продолжал ухмыляться Олег. Вероятно, он считал, что косая сажень в его плечах позволит ему раскатать меня по стене, возле которой мы прятались от выстрелов. Он даже потрепал меня по плечу.

Отлупить наших военнопленных в тылу врага — это было бы слишком экстравагантным поступком. На их счастье, из темноты вынырнул Шамиль. Вероятно, он слышал последние слова и пытался понять суть нашего разговора, но как истый восточный человек сделал вид, что ничего не слышал. Иначе зачем тогда нужно подслушивание?

— Это что за посиделки? — спросил он грубо. Над нами как раз вновь зависло «созвездие», сброшенное с самолета. Я увидел вблизи глаза Раззаева, злые, скорее даже зловещие, и еще — фатальную неизбежность в их черной глубокой бездне. «Он скоро умрет, и умрет нехорошо», — отчетливо и ясно, будто стал ясновидящим, понял я.

— Вы почему бездельничаете? Почему не на окопах? Все пошли за мной!

Не задавая вопросов, все потянулись за ним. Позади нас неслышной походкой вышагивал пакистанец Алихан. Он конвоировал нас…

Смерть ходила и рыскала над нами. И вовсе не количество мин, пуль, снарядов были эквивалентны ее дьявольской силе. Смерть накапливала свою энергию, выбирая вместе с Судьбой нужных ей людей, кому-то уже сыграв предупредительные «звоночки», а кого-то, возможно из-за нехватки времени, и без этого внеся в похоронные скрижали.

Смерть была вечной противоположностью времени. Время не сжималось, не растягивалось, оно шло своим чередом. А в полутора километрах или в трех, где расположился командный пункт, принималось решение о судьбе блокированного села. Полевой командир Салман Радуев, зажатый в угол, тоже просчитывал варианты и тоже надеялся повлиять на Судьбу, которая давно уже определила жертвы — великую дань Смерти. И случилось это раньше, намного раньше сегодняшнего дня. Но даже тем, кто назвал себя смертниками, отдавшись воле Аллаха, хотелось, чтобы время не исчезало в Смерти…

Возбужденный Шамиль рыскал среди обломков, его заместители клацали зубами и затворами, пытались загнать ошалевших заложников под полуразваленные стены дома, где их можно было подвергнуть или счету, или наказанию.

Внезапно загрохотало со всех флангов и сторон, Шамиль рванулся, исчез в темноте, над нашими головами, затмевая созвездия люстр, промчались жгучие ракеты. Опять разорвалась земля, трещина поглотила мой слух, разум, я катался по огненной земле, пытаясь спастись от огня, очнувшись, я понял, что все привиделось, что наступает время малого Апокалипсиса, что белоснежные кобылицы с ногами — молниями от стратосферы — предвестницы хаоса и божьего суда, непременно поскачут, вздымая полынь, калган, сникший камыш, траву-мураву в единое перекати-поле, в клубок летнего зноя, убегающее пространство. Огонь проскакал мимо, меня не задел…