Исторические корни волшебной сказки - Владимир Яковлевич Пропп

Неумывание также каким-то образом подготовляет к браку. «Его тело вымазывалось грязью, и от него требовали, чтобы он ходил по селению несколько дней и ночей, бросая грязью в сторону женщин. Наконец его передавали женщинам, которые его мыли, раскрашивали его лицо и плясали перед ним».[230] После такого возвращения юноша мог вступить в брак. Сравним с этим русскую сказку: «Привели его. Он весь оброс мохом. Она остригла его, обрила своими руками… Ну вот теперь я могу выйти замуж за вашего сына» (Худ. 83).

Запрет умыванья представляет собой этнографическую проблему, в суть которой мы здесь не можем входить, это лежит вне наших задач. В сказке нельзя провести точных границ между неумытым и животнообразным героем. Возможно, что вымазывание в грязи имеет какое-то отношение к воображаемому животному облику, есть своего рода маска. Девушка, например, не только не моется и вымазывает себя сажей, но и обмазывает себя медом и облепляет себя перьями (Гримм, 46). Там, где посвящения уже давно нет, или где оно утратило свою связь с наступлением половой зрелости, а приобрело другой характер, обмазывание и пачканье все еще держится. Так, в греческих мистериях посвящаемый обмазывался глиной, гипсом, или обсыпался мукой или отрубями. Некоторые авторы (Замтер и др.) хотят видеть в этом стремление сделать себя неузнаваемым, и действительно, как мы сейчас увидим, неузнавание есть непременная черта, непременное условие возвращения героя из леса. Таким образом, неумыванье есть очень сложное явление, связанное с невидимостью и слепотой, с животным обликом и с неузнаваемостью. Связано оно также с пребыванием в стране смерти. Замтер, цитируя Радлова, указывает, что сибирский шаман, отправляющийся в царство мертвых с душой умершего, вымазывает лицо сажей.[231] В свете этих материалов можно утверждать, что так часто встречающееся в фольклоре переодевание героя, обменивание одеждой с нищим и пр. есть частный случай такой перемены облика, связанной с пребыванием в ином мире. Странным образом в одной сказке у Коргуева мы видим не только переодевание, но и толкование его в этом именно смысле. «И сам пошел дорогой. Но платье у него, как у выходца из того свету, было уже другое, и было написано: „выходешь с того свету“, на спине, конешно» (К. 10).

14. Незнайка. Мотив «неумойки» тесно связан с мотивом «незнайки». Сущность этого мотива состоит в том, что герой прибывает домой (или в царство своей будущей жены) неузнанным. С одной стороны он притворяется, что он ничего не знает, не помнит. Царь его спрашивает: «А что, братец, из каких ты родов и как тебя зовут?» — «Я не знаю». Сколько царь не допытываетце, он все говорит: «Я не знаю, как мене зовут» (З. П. 2). Или: «Кто ты такой?» — «Я не знаю, откуда, не помню и родства». Здесь у героя отрублен палец (Худ. 41). Конь советует герою: «Ты иди к королю в сад, ляг в борозду и свое лицо закрой, не кажи (он весьма красив был). Что не спросят, что не скажут, а ты говори, что „не знаю“ (Ж. Ст., стр. 242). Таких примеров очень много. „Где ты бывал, что видел?“ — „Нигде не бывал, ничего не видал“. Сколько ни выспрашивали, а он ничего не помнит» (См. 5). «Как тебя звать?» «Откуда ты?» А он на все вопросы отвечал «не знаю», оттого его прозвали «Незнайкой» (См. 305). «Кто ты?» — «Не знаю». — «Человек ли?» — «Не знаю». (Сев. 47). С другой стороны, и родители не узнают вернувшегося сына. «Отец никак узнать его не мог» (Худ. 1). «Нехто не может его признать, што он сын их. Его потеряли, значит. Много годов он проживал там, оборвался, небось, обносился» (З. П. 12). Точно так же в вятской сказке отец не узнает своего сына. (З. В. 85).

Нет необходимости доказывать, что и здесь отражен один из моментов возвращения. В этих случаях своеобразный этикет требовал, чтобы вернувшийся «забыл» свое имя, своих родителей, свой дом. Он — новый, другой, переродившийся, умерший и воскресший человек с другим именем. С другой стороны, и родители делали вид, что не узнавали сына, а если отсутствие продолжалось несколько лет, то и действительно они могли не узнавать его.

15. Плешивые и покрытые чехлом. С мотивом неузнанного прибытия часто связан мотив покрытой или, наоборот, непокрытой, безволосой головы. Уже в приведенном примере мы видели: «а свое лицо закрой, не кажи». Герой часто надевает на голову какой-нибудь пузырь, или кишку, или тряпку. «Тогда выбрал требушину, взял кишки, вымыл как следует; образовалась шляпа у него, а кишками руки оммотал» (З. П. 2, стр. 16). Или: «Иван, купеческий сын отпустил коня, нарядился в бычью шкуру, на голову пузырь одел и пошел на взморье» (Аф. 165а). «Купила она три кожи воловых. Сработал он себе кожан, так что человека и не видно, и хвост пришил сажени в две» (Сев. 47).

Мы видим, что герой в этих случаях почему-то прячет свои волосы, прячет голову. Этот мотив покрытой головы странным образом часто связан со своей противоположностью — с мотивом открытой, плешивой, лысой головы. Часто этот мотив связан с «Незнайкой». «Пошел на бойню, где бьют скот, взял пузырь, надел его на голову. Пришел к царю за милостыней. Царь и спрашивает: „Как тебя зовут?“ — „Плешь!“ — „По отечеству?“ — „Плешавница!“ — „А откуда родом?“ — „Я прохожий, сам не знаю откуда“» (Худ. 4). Здесь герой, покрывший голову, называет себя плешивым. По-видимому, кишки или пузырь должны скрыть волосы, вызвать впечатление плешивости. Совершенно то же имеем и в дунганской сказке. «Некогда жили три брата… Младший на голове носил шапку, сделанную из бараньего желудка, и потому все называли его „плешивый“».[232] «А почему он у тебя платком закрыт?» — «А он у меня плешивой, так худо смотреть» (Сев. 91).

С другой стороны, герои сказки часто называются плешивыми. «Что бы тебя ни спрашивали, говори „Лысенький-Плешивенький“» (Ж. Ст. 334). Ответ этот в свете приведенных материалов означает: «Разве ты не видишь по моему головному убору, откуда я иду и что на мне лежит запрет слова». Именно плешивый разрешает иногда задачу царевны (Там же, 481). «Мои три загадки решил этот плешивый. Хоть он и плешивый, а я пойду за него», — говорит царевна в узбекской сказке. «Жили семеро глупых лысых и один хитрый растрепа» — так начинается халха — монгольская сказка.[233] Этот растрепа приводит на память немецкого Grindkopf — героя с колтуном в волосах. В чем здесь дело? Откуда