Время демографических перемен. Избранные статьи - Анатолий Вишневский

В официальной Концепции демографической политики России предполагается, что в результате проведения эффективной пронаталистской социально-демографической политики к 2025 г. показатель суммарной рождаемости по высится до 1,95, т. е. до уровня, сейчас весьма редкого для развитых стран. Возможность столь эффективного воздействия на прокреативное поведение людей далеко небесспорна. Хотя активизация демографической политики с 2007 г. дала очевидные результаты, эксперты оценивают их с большой осторожностью, имея на то достаточно веские основания.

Давно известно, что и конъюнктура, и политика могут влиять на текущие показатели рождаемости, менять ее «календарь», так называемые «темпы формирования семьи», т. е. возраст при рождении детей в разных поколениях матерей, интервалы между последовательными рождениями, а тем самым и уровни рождаемости, фиксируемые в разные календарные годы. Однако на итоговой рождаемости женских поколений такие изменения сказываются мало. Рождаемость у реальных поколений женщин (когортная рождаемость) меняется эволюционно и достаточно плавно, не зная резких колебаний и скачков, хотя их и демонстрируют чувствительные к конъюнктуре «поперечные» показатели рождаемости календарных лет, к которым обычно приковано внимание непрофессиональных наблюдателей.

Игра же с «календарем» рождаемости, выступающая в качестве еще одного конъюнктурного фактора, может быть неудачной, а иногда и опасной из-за порождаемых ею демографических волн. Так было в 1980‑е годы, когда стимулированное мерами демографической политики кратковременное повышение «поперечного» коэффициента суммарной рождаемости, наложившись на рост числа женщин прокреативных возрастов (следствие высокой рождаемости 1950‑х годов), привело к значительному росту числа рождений и одновременно подготовило его резкий спад в 1990‑е годы.

Оценивая перспективы изменения итоговой рождаемости поколений под влиянием нынешнего цикла демографической политики, эксперты отмечают, что даже при благоприятном развитии событий полноценно отреагировать на меры пронаталистской политики смогут только женщины, родившиеся в 1990‑е го ды и позднее. Скажем, у поколений 1995 года рождения итоговая рождае мость может превысить 1,8 или даже 1,9 ребенка в расчете на одну женщину, но они вступят в период активного формирования семей только после 2015 г. Итог же прокреативной деятельности более ранних женских когорт уже в значительной степени предопределен, и у них либо вовсе нет резервов роста рождаемости, либо эти резервы крайне незначительны.

Это не значит, разумеется, что попытки проводить пронаталистскую политику не должны делаться, а ее формы не должны совершенствоваться. Следует только иметь в виду, что при самых оптимистических ожиданиях даже и успешная пронаталистская политика принесет плоды в достаточно отдаленном будущем, пока же придется мириться с относительно низкой рождаемостью, способной поддерживать только суженное воспроизводство населения.

Однако, помимо низкой рождаемости, которая долго не позволит избавиться от сохраняющейся с 1992 г. естественной убыли населения, есть еще одна причина пессимистического взгляда на будущие изменения численности населения России. Эта уже упоминавшаяся причина – сложившаяся возрастная структура населения страны.

Выше неслучайно было сказано, что 2,15 рождения на одну женщину – уровень рождаемости, соответствующий (в условиях современной смертности) простому замещению поколений теоретически. На практике это соответствие может наблюдаться только в том случае, если возрастная пирамида населения сформирована в результате длительного сохранения неизменного уровня повозрастной рождаемости и имеет плавные края без значительных деформаций. Между тем российская возрастная пирамида, как мы видели, совершенно не соответствует этим требованиям (см. рис. 1 на с. 165).

С точки зрения рождаемости, в ближайшие десятилетия особенно важна впадина в нижней части пирамиды, которая образовалась вследствие спада рождаемости в 1990‑е годы, наложившегося на все еще дающее о себе знать эхо Второй мировой войны, и потому оказалась особенно глубокой. В скором времени эта впадина передвинется вверх и захватит все основные возрасты деторождения, что предопределяет новый спад числа родившихся.

Если поколениям женщин, появившихся на свет в 1990‑е годы, и удастся реализовать свой шанс и родить больше детей в расчете на одну женщину, чем их предшественницам, их абсолютный вклад в общее число рождений не может быть большим, ибо сами эти поколения крайне малочисленны. Соответственно будет ограниченным и противодействие роста рождаемости (если он будет) общим депопуляционным тенденциям. Сейчас уже ясно, что даже если оправдаются самые оптимистические ожидания в отношении роста рождаемости и показатель суммарной рождаемости повысится до 1,95 в 2025 г. и до 2,0 в 2030 г., годовое число рождений едва ли достигнет 1,8 млн на пике 2012–2016 гг., а затем начнет снижаться (рис. 5).

Рис. 5. Число родившихся в России с 1900 г., 2010–2030 гг. – средний, высокий и низкий варианты прогноза Росстата, млн человек

4. Может ли дать ответ на демографические вызовы снижение смертности?[105]

Снижение смертности способно противодействовать депопуляции России, но не противодействует

На протяжении последних 100 лет Россия жила с непозволительной демографической расточительностью, которая крайне плохо согласуется с идеей сбережения народа. Главным проявлением этой расточительности были огромные демографические потери, обусловленные как относительно высокой смертностью в спокойные годы, так и всплесками катастрофической смертности в годы политических и социальных потрясений.

Выше уже упоминалась оценка потерь населения вследствие демографических катастроф первой половины XX в. (свыше 76 млн человек). Однако даже когда эпоха социальных потрясений закончилась, Россия продолжала нести огромные демографические потери из-за нараставшего с середины 1960‑х годов отставания от большинства развитых стран в снижении смертности. Если бы начиная с этого времени снижение смертности в России шло теми же среднегодовыми темпами, что и в странах Европейского союза, США и Японии с 1961 по 1996 г., «если бы кризис смертности в СССР не парализовал здесь ее общемировую тенденцию к снижению, то общее число россиян, умерших за 1966–2000 гг., было бы меньше фактического на 14,2 млн человек, или почти на 10 %. Эта величина превосходит возможную оценку людских потерь населения России во Второй мировой войне (если принять их равными половине потерь СССР)»[106].

Неблагоприятные тенденции смертности, сложившиеся в России в советское время, не удалось переломить и в постсоветский период. Если взять для сравнения 10 европейских стран с типичными для Западной Европы тенденциями смертности (Австрия, Великобритания, Германия, Ирландия, Испания, Люксембург, Нидерланды, Финляндия, Франция, Швеция) и добавить к ним США и Японию, то за период с 1991 по 2005 г. усредненный для 12 стран общий коэффициент смертности снизился на 23 %, что соответствует среднегодовому темпу снижения 1,9 % (2,0 % у мужчин, 1,9 % у женщин). В России же общий коэффициент смертности за то же время повысился на 40 % (среднегодовой рост на 2,4 %, в том числе на 3,1 % у мужчин и на 1,6 % у женщин).

Общий коэффициент смертности – грубый показатель, сильно зависящий от возрастного состава населения, он не позволяет проводить корректные сравнения. Но переход к возрастным коэффициентам смертности позволяет не только делать такие сравнения, но и дать приблизительную оценку демографических потерь, которые несет Россия вследствие того, что ей никак не удается выйти на траекторию снижения смертности, по которой уже много десятилетий движутся другие развитые страны.

Если предположить, что с 1991 по 2008 г. направление и темпы изменений возрастных уровней смертности в России были бы не такими, какими они оказались в действительности, а такими, какие зафиксированы в 1991–2005 гг. в среднем в 12 названных выше развитых странах (модель «Запад») (рис. 6), то можно исчислить гипотетическое число смертей, которое должно было бы наблюдаться в России при фактической численности и возрастно-половой структуре ее населения (рис. 7, левая панель).

Разницу между гипотетическим и фактическим числом смертей можно интерпретировать как «избыточные смерти» россиян, обусловленные неблагоприятными тенденциями смертности в России. Подчеркнем, что это избыточные смерти, полученные не при сравнении уровней смертности в России и передовых по уровню смертности странах, – в этом случае разница была бы намного большей. Предполагался только давно уже свойственный этим странам темп улучшений при весьма высокой исходной российской смертности начала 1990‑х годов.