Пока ты не спишь - Мишель Бюсси

Она примет любую судьбу, лишь бы ее сын остался жив.

Зерда остановился перед домом и послал Аманде с Малоном лучезарную улыбку, одновременно продемонстрировав рукоятку пистолета. Он читал Аманду как открытую книгу. Она паниковала, сомневалась, надеялась на передышку, на отсрочку. На то, что он пощадит малыша. Что трахнет ее, перед тем как убить. Что заберет спрятанную добычу и свалит.

Зерде это нравилось. У него нет причин менять свой план, но почему бы не поиграть в Мальчика-с-пальчик до самого конца, раз этот сопляк все равно считает его людоедом?

Все эти месяцы он только и делал, что проявлял терпение. Изображал сиделку, чтобы Тимо его не сдал. Не трогал товар. Ждал, когда этот недомерок все забудет, а легавые потеряют интерес.

Дом был деревянный, с оцинкованной крышей и совсем ветхий, как и десять других халуп на этом фальшивом пляже. Зерда поднялся на три ступеньки, достал из кармана ключ, хотя мог просто вышибить трухлявую дверь. Он старался совладать с возбуждением, не позволить чувствам взять над ним верх.

Нелегко.

Алексис знал, что из этой хибары, из убежища пиратов, где они с Тимо, Илоной, Сирилом и мальчишкой провели много недель перед ограблением, он выйдет через несколько минут богатым человеком.

Один.

Станция Сен-Лазар. 14-й путь. Вечер пятницы. Я – один из «хомяков», едущих на эскалаторе.

Желание убить

Я подложил бомбу. Они ни черта не понимают. Рассуждают об Аль-Каиде. А это я.

Не нравится: 335

Нравится: 1560

www.jelanie-ubit.com

Она всегда ненавидела парковки. Это была почти фобия.

Особенно гигантские, у торговых центров. Эти стальные равнины, где нельзя появляться пешеходам, а выезд затерян в конце лабиринта.

В детстве она однажды заблудилась на парковке.

В торговом центре «Мондевиль», в предместье Кана. Родители отказались купить ей очередной покебол[80], она обиделась и ушла через северный вход. Они с папой и мамой попали внутрь через похожую дверь. Южную. Взрослые целый час искали ее на стоянке S2 – лиловой, а она рыдала на зеленой N3. До ужаса перепуганная. Одинокая.

Там ее и нашли сотрудники службы безопасности.

Желание убить.

Стоянки… фобия.

Она выросла и теперь регулярно теряет тачку на разных стоянках.

Сегодня она теряет на одном из этих проклятых мест свою любовь.

Черная кровь медленно вытекала из раны. Темное пятно расплывалось по светло-кофейному сиденью «рено твинго». Лицо Тимо, его руки и шея стремительно теряли краски, становясь мертвенно-бледными.

Она нежным, успокаивающим движением гладила его по ноге. Пассажирское сиденье было откинуто, и Тимо лежал, пристегнутый ремнем. Случайные заблудившиеся покупатели увидеть его не могли, а если кто-нибудь вдруг поворачивал голову и вглядывался – машинально или из природного любопытства, – то видел мирно беседующую пару.

Губы Тимо двигались, дрожали, так что казалось, что человек произносит слова.

Вообще-то он и правда пытался, но ей удавалось разобрать только отдельные звуки, один-другой слог из трех, десяти. Тимо вздохнул, произнес что-то нечленораздельное и умолк.

Она улыбнулась в ответ и стала гладить его по груди. Тимо всегда был красавчиком. В те дни, когда он свободно ходил по улицам, до «события», девушки оборачивались ему вслед.

Что он пытается сказать?

Хочет пожаловаться на боль?

Поделиться страхом?

Проститься?

– Ты должен жить, Тимо. Слышишь меня? Должен жить…

Она старалась говорить тихо, четко произнося каждый слог, чтобы Тимо попробовал ответить так же.

Его губы лишь дрогнули.

– Ты должен жить, любимый. Ради нашего сына! Ты знаешь, что мне придется уйти и ты останешься один. Продержись несколько минут, потом я вызову «скорую», скажу, где стоит машина, они приедут и спасут тебя. Полежишь несколько недель в больнице, получишь срок, отсидишь и выйдешь – молодым! Твой сын немножко подрастет. Вы встретитесь, и мы снова будем вместе. Ты должен жить – ради нас!

Она не умолкала – уговаривала, заклинала, не сводя глаз со светящихся цифр на приборной доске.

14:13.

Тимо произнес какое-то слово, одно, судорожно сглотнул кровавую слюну, но она не смогла разобрать.

Что он сказал?

Люблю?

Пока?

Прощай?

Она прижалась губами к его губам. Сухим. Растрескавшимся. Под зеркалом раскачивалась елочка-отдушка, аромат ванили смешивался с запахом табака, но перебить его не мог.

Елочка напомнила ей о рисунке, спрятанном в альбоме сына.

Этот листок – единственное связующее звено между ними.

Все сделано. Запрограммировано. Остается надеяться на удачу…

Она убедилась, что Тимо не упадет, что ему удобно – насколько это возможно – на пассажирском сиденье, и опустила жалюзи: никто не должен его заметить.

Тимо может справиться. Тимо справится. Он держался много месяцев с того проклятого дня, когда сволочной доктор нарушил гребаную клятву Гиппократа и навредил ему. Тимо сумеет потерпеть еще несколько часов, всего несколько часов.

Желание-жить.

Она вышла из машины, послав Тимо прощальную улыбку. Глаза ее любимого снова закрылись, губы беззвучно дрожали.

Ее качнуло, она оперлась рукой о бампер и заплакала. Часы на запястье напоминали размокший блин с картины Дали.

14:23.

Автоматическая дверь в дальнем конце стоянки открывалась и закрывалась, пропуская людей.

Пора.

Дед в изумлении застыл перед провалом.

Пятьсот шестьдесят метров!

Все вокруг выглядело заброшенным. Он определенно потерялся. Старые карты навигатора не учитывали последних перемен в Потиньи, снесенных промышленных зон, улиц, проложенных на месте исчезнувших заводов, пустующих шахтерских поселков, заброшенных кирпичных зданий. Мороз по коже, как при встрече с призраком. Лейтенант выехал из поселка и вышел из машины, решив прогуляться перед возвращением на заваленную строительным мусором стоянку.

Он искал улицу Грызунов. Когда все шахтеры умрут, дома там тоже снесут и посадят на их месте яблоневый сад, в котором будут пастись коровы. Чтобы окончательно стереть с лица земли эту аномалию.

На севере страны находятся шахты, пирамидальные терриконы и красные дома на тенистых улицах, а в Нормандии – фермы, голубятни и колодцы в каждом дворе. В любом месте пейзаж меняется под влиянием коллективного воображения. Северянам ближе Золя, нормандцам – Флобер и Мопассан. Этакие пластические операции, которые люди проводят местам своего обитания. Ну раз уж нельзя изменить женщину, с которой спишь, почему бы не изменить спальню… Этот способ борьбы с быстротекущим временем не лучше и не хуже других и к тому же позволяет избавиться от всего самого уродливого, что было в прошлом.

Дед любил менять мир – в одиночку, у себя в голове, чтобы никто не мог возразить или поспорить.

Даже навигатор с медоточивым голосом, который посылал его на несуществующие улицы и приказывал «немедленно повернуть назад».

Идиотка!

Вообще-то лейтенант Паделу напрасно возводил напраслину на своего GPS-поводыря – он не слишком внимательно слушал указания, потому что просматривал сообщения Марианны: рисунки Малона и все те же реперные точки.

Корабль.

Лес, ракета.

Замок с четырьмя башнями.

В приписке майора сквозило все больше нетерпения.

Проклятье, Дед, ты живешь в устье больше 50 лет, так включи мозг и выдай идею!

Хорошенькое дело…

Пусть рисунками мальчишки занимаются его коллеги в Гавре, их там пятнадцать человек. Каждый должен делать свою часть работы. Расследование – коллективный труд, а лейтенант Паделу был одиночкой вроде частного сыщика. Он решил, что может позволить себе эту роскошь – до отставки всего несколько месяцев! – и напрямую связался со стажером Люкой Маруэттом, «озадачил» его и теперь бомбардировал вопросами. Он должен иметь максимум сведений к моменту, когда наконец попадет на гребаную улицу Грызунов, в квартал, где родились Тимо, Илона, Сирил и Алексис. Они выросли, а шахты закрылись. Эти четверо уподобились детям войны: родную деревню разбомбили, они играют в развалинах, и их смех заглушает стенания стариков. Так вели себя дети в Орадуре и Хиросиме, не ведавшие, что творят, когда резвятся «на костях».

Сейчас он стоял на краю могилы глубиной в пятьсот шестьдесят метров, куда сбросили сто лет местной истории.

Лейтенант вышел из машины, прочел текст на табличке и наклонился взглянуть. Колодец д’Эзи был последним материальным свидетельством шахтерской деятельности в деревне. Ствол пяти метров в диаметре и практически без дна, а над ним что-то вроде бетонного блокгауза тридцатиметровой высоты – башенный копер[81]. До конца 1980-х, пока шла добыча руды, здесь размещались подъемные установки. Теперь башня смотрела на мир подслеповатыми глазами бойниц с выбитыми стеклами.