Святилище - Уильям Фолкнер

— Тебя не уволят? — спросила она.

— Кто? — сказал штрейкбрехер. Они шли рядом. Он был хорошо одет. Другие тут же возьмут меня. И они это знают.

— Кто тебя возьмет?

— Забастовщики. Мне все равно, для кого водить трамвай. Что один, что другой. Только лучше бы ездить по этому маршруту в это же время.

Они шли рядом.

— Ты шутишь, — сказала она.

— Нет, разумеется. Он взял ее под руку.

— Тебе, наверно, точно так же все равно, что жениться на одной, что на другой, — сказала она.

— Кто тебе сказал? — спросил он. — Эти гады болтали обо мне?

Через месяц она сказала ему, что они должны пожениться.

— Как это должны? — спросил он.

— Я не могу сказать дома. Мне придется уйти. Не могу.

— Ну, не расстраивайся. Я охотно. Все равно каждый вечер проезжаю здесь.

Они поженились. Вечерами он проезжал мимо. Названивал. Иногда заходил домой. Деньги отдавал ей. Матери ее он нравился. По воскресеньям в обеденное время являлся с шумом, окликая жильцов, даже уже седых, по имени. Потом однажды не вернулся; трамвай, проезжая, больше не звонил. Забастовка к тому времени уже кончилась. На Рождество жена получила от него открытку из какого-то городка в Джорджии; на картинке были изображены колокол и тисненый позолоченный венок. На обороте было написано: «Ребята собираются устроить это и здесь. Только здешний народ ужасно тупой. Наверно, будем разъезжать, пока не нападем на хороший город, ха-ха». Слово «нападем» было подчеркнуто.

Через три недели после бракосочетания у нее обнаружилась болезнь. Она была уже беременна. К врачу не пошла, одна старая негритянка объяснила ей, в чем дело. Лупоглазый родился в день Рождества, когда пришла открытка. Сперва решили, что он слепой. Потом оказалось, что нет, однако говорить и ходить он научился лишь к четырем годам. Тем временем второй муж ее матери, невысокий, хмурый человек с густыми усами — он чинил сломанные ступеньки, прохудившиеся трубы и прочее, — как-то вышел с подписанным незаполненным чеком, чтобы уплатить мяснику двадцать долларов. И не вернулся назад. Забрал из банка все сбережения жены, тысячу четыреста долларов, и скрылся.

Дочь по-прежнему работала в центре города, а мать нянчила ребенка. Как-то один из жильцов, возвратясь домой, обнаружил в своей комнате пожар. Он погасил огонь; а через неделю заметил, что из его мусорной корзины поднимается удушливый дым. Бабушка нянчила ребенка. Повсюду носила его с собой. Однажды вечером она исчезла. Все жильцы поднялись. Кто-то из соседей включил пожарный сигнал, и пожарные нашли бабушку на чердаке, она затаптывала горящую пригоршню древесных стружек, рядом на брошенном матраце спал ребенок.

— Эти гады хотят убить его, — заявила старуха. — Они подожгли дом.

На другой день все жильцы съехали. Молодая женщина бросила работу. И все время сидела дома.

— Вышла бы подышать воздухом, — говорила бабка.

— Мне хватает воздуха, — отвечала дочь.

— Пошла бы купила продуктов, — говорила мать. — Посмотрела бы, купила подешевле.

— Мы и так покупаем дешево.

Дочь следила за всеми печами; в доме не было ни одной спички. Несколько штук она прятала в наружной стене за вынимающимся кирпичом. Лупоглазому тогда было три года. Выглядел он годовалым, хотя ел уже хорошо. Доктор велел матери кормить его яйцами, приготовленными на оливковом масле. Однажды едущий на велосипеде рассыльный бакалейщика резко затормозил и упал. Из пакета что-то потекло.

— Это не яйца, — сказал рассыльный. — Видите? Разбилась бутылка с оливковым маслом.

— Покупали бы в жестяных банках, — сказал рассыльный. — Он все равно не заметит разницы. Я привезу вам другую бутылку. Только почините ворота. Хотите, чтобы я сломал себе шею?

До шести часов он не вернулся. Стояло лето. В доме не было ни огня, ни спичек.

— Я вернусь через пять минут, — сказала дочь.

Бабка наблюдала за ней, пока она не скрылась. Потом завернула ребенка в легкое одеяло и вышла. Улица их проходила рядом с главной, где находились продовольственные магазины, богатые люди в автомобилях останавливались там по пути домой и делали покупки. Когда бабка дошла до угла, у обочины притормозила машина. Оттуда вылезла женщина и направилась в магазин, шофер-негр остался за рулем. Бабка подошла к машине.

— Мне нужно полдоллара, — сказала она.

Негр взглянул на нее.

— Чего?

— Полдоллара. Мальчишка разбил бутылку.

— А, — сказал негр. Полез в карман. — Как это понимать? Она послала вас сюда за деньгами?

— Мне нужно полдоллара. Он разбил бутылку.

— Раз так, я, пожалуй, пойду туда, — сказал негр. — Наверно, вы замечали, что старые клиенты, такие, как мы, платят за все, что берут.

— Полдоллара, — сказала бабка. Негр дал ей полдоллара и вошел в магазин. Бабка проводила его взглядом. Потом положила ребенка на сиденье машины и пошла вслед за негром. Это был магазин самообслуживания, вдоль барьера медленно двигалась очередь. Негр стоял возле женщины, вылезшей из машины. Бабка видела, как та передала негру несколько бутылок соуса и кетчупа.

— Это будет доллар с четвертью, — сказала бабка.

Негр отдал ей деньги. Она взяла их и отошла в другой конец зала. Обнаружила там бутылку итальянского оливкового масла с ценником.

— Остается еще двадцать восемь центов, — сказала бабка и пошла вдоль полок, приглядываясь к ценникам, пока не нашла одного с надписью «двадцать восемь». В упаковке лежало семь кусков банного мыла. Из магазина она вышла с двумя свертками. На углу стоял полицейский.

— У меня кончились спички, — сказала она ему.

Полицейский полез в карман.

— Чего ж не купили там? — спросил он.

— Да вот, забыла. Знаете, как это в магазине с ребенком.

— Где же ребенок? — спросил полицейский.

— Сдала в счет уплаты, — ответила бабка.

— Вас бы на эстраду, — сказал полицейский. — Сколько спичек нужно? У меня всего одна или две.

— Одну, — сказала бабка. — Я всегда развожу огонь с одной.

— На эстраду бы вас, — сказал полицейский. — Там бы весь дом разнесли.

— Да, — сказала бабка. — Я разнесу.

— Это какой? — взглянул он на нее. — Богадельню?

— Разнесу, — сказала бабка. — Завтра прочтете в газетах. Надеюсь, там не переврут моего имени.

— А что у вас за имя? Кальвин Кулидж?

— Нет, сэр. Это мой мальчик.

— А-а. Так вот почему у вас столько хлопот с покупками. На эстраду бы вас… Двух спичек хватит?

Пожарных вызывали по этому адресу уже трижды, так что они не спешили. Первой там появилась дочь. Дверь оказалась заперта; когда пожарные прибыли и выломали ее, весь дом был охвачен пламенем. Бабка высовывалась из верхнего окна, откуда уже вился дым.

— Гады, — сказала она. — Думали, смогут добраться до него. Но я сказала, что задам им. Так и сказала.

Мать думала, что Лупоглазый тоже погиб. Ее пришлось держать, пока лицо кричащей бабки не исчезло в дыму и остов дома не рухнул; только тогда женщина и полицейский с ребенком на руках нашли ее: молодую женщину с безумным лицом, не закрывающую рта, глядящую на ребенка отсутствующим взглядом и неторопливо закручивающую обеими руками распущенные волосы. Полностью она так и не оправилась. Из-за тяжелой работы, недостатка свежего воздуха и отдыха, болезни — наследства беглого мужа, мать не смогла вынести такого потрясения, и временами ей опять казалось, что ребенок погиб, хотя она при этом держала его на руках и напевала над ним.

Лупоглазый еле выжил. До пяти лет у него совсем не росли волосы, к этому возрасту он был уже чем-то вроде питомца одного лечебного учреждения: недорослый, слабый ребенок с таким нежным желудком, что малейшее отклонение от предписанной врачом строгой диеты вызывало у него судороги.

— Алкоголь убьет его как стрихнин, — сказал врач. — И он никогда не станет мужчиной в полном смысле слова. Прожить может довольно долго. Но взрослее, чем теперь, не будет.

Говорил это он той женщине, что нашла ребенка в своей машине, когда бабка сожгла дом, по ее настоянию Лупоглазый находился под присмотром врача. На вторую половину дня и на выходные она приводила его к себе, и он играл там в одиночестве. Ей пришла мысль устроить для него детский праздник. Она сказала ему об этом и купила новый костюмчик. Когда наступил день праздника и гости начали собираться, Лупоглазый куда-то пропал. Наконец служанка обнаружила, что дверь в ванную заперта. Ребенка окликнули, но он не отозвался. Послали за слесарем, но тем временем испуганная женщина взломала дверь топором. Ванная была пуста. Окно распахнуто. Оно выходило на крышу пристройки, с которой спускалась до земли водосточная труба. А Лупоглазый исчез. На полу валялась плетеная клетка, где жила пара попугайчиков; рядом с ней лежали птицы и окровавленные ножницы, которыми он изрезал их заживо. Через три месяца Лупоглазого по требованию соседки отправили в колонию для неисправимых детей. Он таким же образом изрезал котенка.