Воспоминания о службе - Борис Шапошников

Слушатель штабс-капитан Борхсениус должен был докладывать тему о победе русского оружия под Ларгой и Кагулом. Перед докладом он зашел в буфет, выпил две рюмки коньяку и отправился в аудиторию. Главным оппонентом был тот же скучный Баиов. Мы сидели понуря головы, ожидая услышать давно известные истины. Но вот заговорил Борхсениус, и аудитория замерла. Он так ярко и красочно, с такими приемами столичного адвоката нарисовал Ларгу и Кагул, что «за красноречие» ему поставили 11 баллов.

В аудитории против докладчика висели стенные часы, по которым он мог следить за временем. Допускались 5 льготных минут сверх 45, после чего докладчика останавливали. За это ему ставился минус: не сумел уложиться в отведенное время. Если докладчик заканчивал свое изложение ранее 45 минут, ему могли указать, что у него осталось свободное время, и он не осветил тот или иной вопрос. Таким образом, время играло большую роль при докладе. К докладу нужно было самому подготовить большие схемы. Богатые офицеры отдавали их чертить частным чертежникам и иногда, не проверив выполненной работы, за сделанные ошибки краснели перед комиссией. Нам, армейцам, жившим на скромном бюджете, приходилось, конечно, эту нелегкую работу выполнять самим, но зато уж схемы мы знали хорошо.

Со мной учился потомок героя войны 1812 года лейб-гвардии поручик Кульнев. Красивый мужчина, интимный друг сестры Николая II, Ольги Александровны, Кульнев учился плоховато. Готовясь к докладу, Кульнев карандашом что-то надписывал на схемах, а затем при содействии поручика Харламова, будущего командующего 7-й Красной армией, перевертывал лампочки, чтобы не так были освещены схемы с надписями. Однако эта мастерская работа не помогла Кульневу, и он получил за первую тему 8 баллов.

В один из вечеров докладывали Врангель и Сулейман — яркий гвардеец и степенный армеец. Темой обоих докладов были действия русских на Кавказском театре в Крымскую войну. Врангель докладывал первую половину, а Сулейман — вторую. Оппонентами были генерал Колюбакин и полковник Ниве. Врангель доложил посредственно, но комиссия ему поставила 12 баллов. Сулейман докладывал отлично, по нашему мнению, но оппоненты придирались к мелочам. Как только комиссия вышла за двери, чтобы обсудить отметку, раздались аплодисменты и крики: «Браво, Сулейман!» В аудиторию сейчас же вернулся Ниве и заявил: «Господа, вы не в Александрийском театре!» Однако наше выступление все же заставило комиссию поставить Сулейману 11 баллов. Этот эпизод еще лишний раз показывает, как враждебно курс был настроен к Врангелю.

Приближалось время моего доклада. Продумывая операцию, я обратил внимание, что Драгомировская 14-я пехотная дивизия при наступлении на Сандепу все время сбивалась с направления, уходила южнее и попадала под фланговый огонь японцев. Я заинтересовался этим и разыскал среди слушателей младшего курса участника боя — офицера одного из полков этой дивизии. На мой вопрос, почему так происходило, он ответил, что из-за тумана наступали по компасу и карте, и обещал принести карту. Когда я сличил эту карту, изданную штабом главнокомандующего маньчжурских армий, с позднее вышедшими, оказалось, что она составлена неверно — Сандепу указано южнее, чем было в действительности.

На доклад мы должны были приходить в мундирах с погонами (но не с эполетами), чем пользовались кавалеристы, производя впечатление своей формой на таких конников, как профессор Елчанинов.

Данилов отчеркнул мне доложить о действиях 8-го армейского корпуса под Сандепу. В назначенный для меня день доклада я за час был в аудитории, развесил схемы, повесил и карту, взятую у участника боев, и приготовился к докладу, ожидая прихода комиссии. Наконец она появилась. В комиссию входили начальник академии Щербачев, профессор Данилов и какой-то полковник из Генерального штаба, фамилию которого сейчас не помню. 46 минут занял доклад. Профессор Данилов предложил мне модный по тем временам вопрос: где был резерв маневренный и резерв старшего начальника (для парирования случайностей)? Я ответил, что маневренным резервом (для развития успеха) был 1-й Сибирский корпус, чем удовлетворил Данилова. Никто, конечно, не подозревал, что мне приходилось докладывать о своих однополчанах — генералах Куропаткине и Гриппенберге.

Младший оппонент признал мою работу отличной. Данилов присоединился к нему. Щербачев присоединился к обоим. Нашлись лишь маленькие шероховатости в конспекте, больше редакционного характера. Комиссия ушла для выставления балла, а мы все собрались перед комнатой, где они заседали. Ожидали недолго. Вышел Данилов и объявил, что комиссия оценила мой доклад в 11 баллов. Нечего и говорить, что по русско-японской войне, да еще у «рыжего» Данилова получить 11 баллов было достижением. Товарищи поздравили меня, и я, довольный, вернулся домой.

Вскоре закончились доклады по исторической тематике, и предстояло разбирать темы докладов по теории военного искусства. Обычным порядком в аудитории собрался весь курс, пришел начальник академии, начальник учебной части полковник Баиов. Он разложил на столе билеты и начал вызывать по алфавиту слушателей. Я вытащил тему «Подход к полю сражения и усиленная разведка на основании Бородино и Вафангоу»[11] — руководитель полковник Беляев, оппонент — полковник Добрынин. Когда тянули билеты, я заметил, что большинство слушателей вытаскивали темы к «снисходительным» профессорам, особенно гвардейцы. Выйдя в коридор после окончания разборки тем, я попечалился на судьбу своему товарищу туркестанцу Филаретову, что вторую тему приходится защищать снова у «строгого» профессора. Филаретов, смеясь, спросил меня, какой билет я тянул. «Как какой? — удивился я. — Тянул вообще билет, который лежал на столе». — «Эх ты, простота. Не нужно было тянуть билеты, которые сильно пробиты на машинке, так что на обратной стороне чуть не вываливались буквы». И продемонстрировал свой билет, на котором следов букв не было, — это была тема «снисходительного» профессора. Оказывается, особое сообщество, состоявшее главным образом из гвардейцев и некоторых близких им армейцев, договорилось за плату с писарями учебной части, печатавшими на машинке билеты, пробивать темы «строгих» профессоров — Данилова, Беляева, Незнамова — так, чтобы остались следы на противоположной стороне. Член «сообщества», подходя к столу, тянул непробитый билет, а мы, по неведению, тянули первый попавшийся. Стыдно и досадно было за такое мелкое жульничество, которое, правда, ни Кульневу, ни Филаретову пользы не принесло.

Начал работать над второй темой. В списке литературы по Бородино я приводил французские книги, а из русских — Богдановича, Михайловского-Данилевского. Беляев утвердил список, не дополнив его.