Привидения в доме на Дорнкрацштрассе - Оллард Бибер

канделябр оставался в чемоданчике, радуя сердце наркомана не филигранными формами, а некоторой увесистой солидностью, обещающей продлить никчемное существование.

Чтобы не «светиться» лишний раз, Эрнест каждый раз менял антикварную лавку, в которую тащил очередные браслетик или брошку. Он доставал паспорт и, отводя взгляд, беспечно смотрел куда-нибудь в сторону, пока служащий выписывал квитанцию. Иногда антиквар вдруг восклицал:

– Господин Землянский, вы живете на Проспекте мира?

Эрнест вздрагивал и отвечал:

– Да, а что в этом особенного?

– Ничего, просто в вашем районе есть наш филиал.

Эрнест успокаивался и говорил:

– В вашем районе я по случаю. Ночевал у приятеля и решил совместить полезное с приятным.

Антиквар ничего не имел против, ему просто хотелось поболтать, а по спине наркомана в это время тек холодный пот. Потом Эрнест расписывался за полученную сумму и уходил на одну из «точек». Он чувствовал, что получает маловато за свой товар, но альтернативы у него не было.

Альтернативу могли бы подсказать другие наркоманы, но Эрнест как огня боялся их компании. Он знал себя и понимал, что в наркотическом угаре может пойти на все. Например, в добром настрое вполне мог бы притащить новых друзей в квартиру на Проспекте мира, и тогда возможность дальнейшего тихого пребывания там получала минимальные шансы. В дурном же настрое Эрнест запросто позволил бы себе развязать драку с непредсказуемым финалом, не исключающим поножовщину. В Висбадене ему частенько приходилось иметь дело с немецкой полицией, и он справедливо полагал, что московская, по меньшей мере, не мягче. Нет, никакого близкого общения с «коллегами по цеху»!

Однажды в дверь позвонили. Эрнест в это время был в квартире. Он страшно испугался и на цыпочках подошел к двери. В глазок он увидел неопрятного мужика под хмельком. Мужик слегка покачивался, потом прокричал в дверь: «Витька, ты дома?» Не дождавшись ответа, мужик махнул рукой и со словами: «Пропал ты что ли в этой Германии?» удалился. Эрнест понял, что это был неопасный визит, но поблизости есть люди, которые знают убитого человека и его предполагаемое место пребывания. В этом не было ничего удивительного, но наркоман из Висбадена воспринял пришествие мужика очень серьезно и решил еще больше усилить меры предосторожности. Только бы не подвела проклятая пагубная страсть!

34

Между тем, в «бестолковом деле» не появилось ни одного нового факта, побуждающего к новым обнадеживающим действиям. Рыженькая фрау Адамс не звонила и не рассказывала о вновь проявившихся проказах «привидений». Кузьма Спицын – вероятный «проказник» – более не оставлял в доме следов, а также не посылал сигналов своего присутствия никаким другим образом. Даже инспектор Брунс молчал, видимо удовлетворившись объявлением преступника в международный розыск. Все это давило на психику Макса и напоминало, что дело не движется дальше. Он затянулся сигаретой, выпустил дым и вдруг подумал, что при всей бестолковости дело «обросло» уже тремя трупами и надо что-то предпринимать, чтобы это число не увеличилось. Совет инспектора Брунса, конечно, заслуживал внимания, но ничего не гарантировал. Однако все надо проверять… Разве кто-то когда-то говорил, что его величество случай имеет ограниченное число явлений тому, кто его очень ждет? Но без Катрин здесь не обойтись: только она знает Кузьму в лицо.

Он набрал номер Катрин и сразу же услышал знакомое жужжание, заставляющее трепетать его сердце.

– Слушаю вас, Макс.

Он быстро рассказал ей о версии инспектора Брунса и спросил:

– Составите компанию, Катрин? Окажись все так, как предполагает Брунс, без вас мне Кузьму все равно не вычислить.

Она быстро согласилась. Чтобы не терять время, договорились встретиться на набережной Майна возле Железного моста. Потом они ехали в автомобиле сыщика и он слушал ее нежное жужжание, не очень вникая в суть рассказа, касавшегося новостей с ее юридического факультета. Ему просто нравился ее голос, а все остальное сейчас было неважно. Когда подъехали к Висбадену, Катрин спросила:

– Куда сейчас, Макс?

– Сейчас разберемся. Надо отыскать скверик в районе кладбища. Помните, Катрин?

Она помнила. Это было то кладбище, где начиналось это «бестолковое дело».

***

Кузьма Спицын продрал глаза и с трудом сел. Потом спустил ноги со скамейки и задрал голову – в глаза ударило яркое солнце, и Кузьма сразу же зажмурился. Он провел рукой по небритой щетине и медленно открыл глаза. Когда глаза привыкли к свету, Кузьма оглянулся по сторонам и, не заметив ничего достойного его внимания, залез в карман замусоленной куртки и извлек оттуда горсть монет. Пересчитав все евро с центами и подивившись ничтожеству суммы, Кузьма шумно втянул носом воздух и почувствовал запах собственного немытого тела. За считанные дни он сделался заправским бомжом. Правда, иногда, когда он залезал во внутренний карман куртки и пальцы натыкались на корку российского паспорта, он вспоминал, что ему еще предстоит дорога в Россию. Где взять денег на эту дорогу, он не представлял. О доме на Дорнкрацштрассе он больше не помышлял, так как при всяком воспоминании о нем душа Кузьмы наполнялась необъяснимым ужасом. Ужас этот не уходил и тогда, когда в голову робко заползала мысль о том, что он потомок фабриканта Севрюгина.

В минуты особой слабости Кузьме хотелось уничтожить российский паспорт и стать одним из многих болтающихся по Висбадену грязных существ неопределенного возраста, многие из которых уже не помнили, из какой страны Европы они прибыли в Германию. Зато – думал Кузьма в такие минуты – никаких забот: всегда можно попрошайничеством или собиранием бутылок и пивных банок заработать каких-то денег, съесть колбаску с булочкой и переспать на какой-нибудь скамейке. А если удастся закрепиться на постоянном месте обитания, то можно обзавестись теплым пледом или, например, какими-нибудь шикарными теплыми ботинками, которые несут сердобольные горожане, уже привыкшие к твоей небритой опухшей физиономии. Полиция не часто обращает на тебя внимание, главное – веди себя смирно, не напивайся до чертиков и не дерись с себе подобными. А если не повезет и тебя все же приволокут в участок, а потом дознаются, какого ты роду-племени, то это еще не факт, что удастся запросто выпереть тебя из этой страны. Все это Кузьма слышал от русскоязычных и других славяноязычных бомжей. Последних он понимал хуже, но тогда на помощь приходил язык жестов.

Потом слабость уходила, и потомок фабриканта Севрюгина вспоминал, с какой великой целью он сюда прибыл. Да, с коллекцией прадеда ничего не вышло, но где-то в Москве еще есть квартира, в которой он может жить. Нет, он не должен здесь бомжевать. Домой, только домой! А где взять денег? Кузьма еще не был готов