Отель с привидениями и другие таинственные истории - Натаниель Готорн

— Я не могу сама, — объяснила она, — у меня дрожат руки.

Эту странную смесь она выпила с жадностью, обжигаясь.

— Мараскиновый пунш, — сказала она. — Не желаете попробовать? Я наследую патент на этот напиток. Когда ваша королева Каролина[36] жила на континенте, мою матушку определили к ее двору. В счастливую минуту обиженная жизнью августейшая особа изобрела мараскиновый пунш. Сердечно привязавшись к этой милостивой государыне, матушка усвоила ее вкусы, а от нее в свою очередь я переняла. Итак, мистер Уэствик, позвольте теперь сказать о деле. У вас театр. Вам нужна новая пьеса?

— Мне всегда нужна новая пьеса — хорошая, разумеется.

— Если она хорошая, вы платите за нее?

— Я плачу щедро, это в моих интересах.

— Если пьесу напишу я, вы ее прочтете?

Фрэнсис опешил.

— Что вас надоумило писать пьесу? — спросил он.

— Случай, — ответила она. — Мне довелось рассказывать покойному брату о визите к мисс Агнес в последний приезд в Англию. Его не заинтересовало содержание разговора, но поразил сам рассказ. Он сказал: «Происшедшее между вами ты изложила точным и выразительным языком театрального диалога. У тебя есть сценическая жилка. Попробуй написать пьесу. Можешь заработать на этом деньги». Вот это меня и надоумило.

Последние слова его потрясли.

— Но вам же не нужны деньги! — воскликнул он.

— Мне всегда нужны деньги. У меня расточительные вкусы. А имею я жалкие четыреста годовых и что осталось от других денег — фунтов двести в кредитных письмах.

Фрэнсис понял, что речь идет о тех десяти тысячах, что она получила от страховых контор.

— Профукать все эти тысячи! — воскликнул он.

Она дунула поверх сложенных пальцев.

— Вот так это делается, — холодно ответила она.

— Барон Ривар?

Она подняла на него вспыхнувшие гневом темные глаза.

— Мои дела — это моя тайна, мистер Уэствик. Я сделала вам предложение, и вы пока не ответили мне. Не говорите «нет», сначала подумайте. Вспомните, какую жизнь я прожила. Мало кто, включая драматургов, столько же перевидал. Я изведала удивительные приключения, наслушалась замечательных историй, я присматривалась, я запоминала. И что же, в моей голове не наберется материала на пьесу, представься мне возможность написать ее? — Минуту помолчав, она снова проявила непонятный интерес к Агнес: — Когда вы ожидаете здесь мисс Локвуд?

— Какое это имеет отношение к вашей будущей пьесе, графиня?

Та словно бы затруднилась подходящим ответом. Наполнив второй стакан мараскиновым пуншем, она на добрую половину опустошила его, прежде чем заговорить.

— Это имеет самое прямое отношение к моей будущей пьесе, — отрезала она. — Отвечайте же.

И Фрэнсис ответил:

— Мисс Локвуд может быть здесь через неделю, если не раньше.

— Отлично. Если через неделю я буду жива и на воле, а иначе говоря, в здравом рассудке — не прерывайте, я знаю, о чем говорю, — у меня будет готов набросок, по которому можно будет видеть, на что я способна. Еще раз спрашиваю вас: вы прочтете?

— Безусловно, прочту. Но я не понимаю, графиня…

Подняв руку, она призвала его к молчанию и допила второй стакан пунша.

— Я — живая загадка, — сказала она. — И вам хочется меня разгадать. Что ж, вот вам отгадка. Широко распространена глупая идея, что-де уроженцы теплых стран обладают богатым воображением. Это глубочайшее заблуждение. Таких прозаических людей, как в Италии, Испании, Греции и других южных странах, вы больше нигде не встретите. Мир фантазии и духа от рождения недоступен им. Редко-редко, однажды в несколько столетий, среди них рождается гений, и это то исключение, что подтверждает правило. Так вот, я хоть и не гений, но, на свой скромный лад, тоже, думается мне, исключение. Мне перепала толика воображения, которым столь щедро одарены англичане и немцы в ущерб итальянцам, испанцам и прочим. Каков же результат? Мое воображение приняло болезненный характер. Меня томят предчувствия, превратившие грешную мою жизнь в один нескончаемый ужас. Но речь сейчас не о том, что они собой представляют, мои предчувствия. Достаточно того, что они совершенно подчинили меня себе. По собственному страшному произволу они гонят меня за моря и земли, они терзают меня даже сейчас! Отчего я им не противлюсь, вы скажете? Ха! Я противлюсь. И сейчас, с помощью доброго пунша, пытаюсь противиться. Я пестовала в себе труднейшую добродетель: здравый смысл. И здравомыслие порой внушает мне, что я небезнадежна. Был случай, когда окружающую меня явь я посчитала бредовым измышлением, — и я даже советовалась с английским врачом! И вообще трезвые сомнения посещают меня. Но что толку говорить сейчас об этом! Кончается это всегда теми же неотступными кошмарами. Через неделю я буду знать: судьба решает мое будущее, или оно в моих руках? Если последнее, то я намерена загрузить мое изболевшее воображение работой, о чем я вам уже сказала. Вы понимаете меня хоть чуточку лучше? О деле мы договорились, и не выйти ли нам теперь, дорогой мистер Уэствик, из этой душной комнаты на свежий воздух?

Они встали. Про себя Фрэнсис заключил, что мараскиновый пунш — другой причины он не видел — развязал графине язык.

Глава 5

— Мы еще увидимся? — спросила она, протягивая ему на прощание руку. — О пьесе, я считаю, мы договорились?

Фрэнсис вспомнил вечернее происшествие в перенумерованной комнате.

— С моим пребыванием в Венеции все неопределенно, — ответил он. — Если вы еще что-то имеете сказать об этой вашей театральной затее, то лучше сделать это сейчас. Вы остановились на каком-нибудь сюжете? Я лучше вас знаю английскую публику, и, если ваш сюжет не годится, я мог бы сберечь вам и время, и силы.

— Когда я пишу, мне неважно, о чем я пишу, — не задумываясь, ответила она. — Если у вас есть свой сюжет — милости просим. Я отвечаю за характеры и диалоги.

— Вы отвечаете за характеры и диалоги! — повторил Фрэнсис. — Смело сказано для начинающего автора. Интересно, поколеблется ли ваша самонадеянность, предложи я вам рискованный сюжет, какой только возможен на театральных подмостках? Не желаете ли, графиня, потягаться с Шекспиром и испытать себя в драме с призраком? При этом — доподлинный случай, события происходят в этом самом городе и прямо касаются нас с вами.

Схватив его за руку, она потянула его из-под людной колоннады на пустынную площадь.

— Говорите! — приказала она. — Здесь нас не слышат. Каким образом это касается меня?

Она нетерпеливо встряхнула его, ожидая признания. Он был в нерешительности. Пока его забавляла ее неискушенная вера в свои силы, он отчасти валял дурака. Теперь он видел всю серьезность ее намерений, и ему было не до шуток. Ведь она знала все, чем жило старое палаццо до своего преображения в отель, и, вполне возможно, предложит хоть какое-то объяснение случившемуся с его братом и сестрой, да и с ним тоже. А нет — так, может, проговорится о чем-то своем, личном? И опытный драматург с ее подсказки сделает пьесу. У него была одна забота в жизни: благополучие его театра. «Может, сами „Корсиканские братья“[37] идут мне в руки, — думал он. — Этакая новинка соберет мне десять тысяч фунтов, не меньше!»