Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Важное дело случилось, юноша. Наш Никола отправился утром на свидание в наемной карете. Великий князь поехал без охраны, но с портфелем, в котором, видимо, лежат большие деньги. Пробудет Его Высочество наверняка в этом гнездышке любви до утра. Дом сейчас окружен. Когда наш клиент покинет гнездышко, будем брать голубицу… Свидетели постыдного романа не нужны, так что… – Он не докончил.
Я понял: решено ее застрелить.
После чего Кириллов сказал, что я не буду непосредственно участвовать в операции, но должен присутствовать – наблюдать из квартиры в доме напротив. Учиться. Так впервые меня впутали в дело, грозившее убийством…
Это тоже из инструкции: «замазывать» начинающего агента участием в делах, связанных с убийствами».
В Петербурге есть печальные места, замечательно описанные моим родственником. Это был один из таких безысходных петербургских домов. Располагался он недалеко от Семеновского плаца – места, где казнили… И где, как много раз рассказывал Федор Михайлович, стоял он на эшафоте, ожидая казни, в накинутом на голову балахоне.
Вот в этот дом и приехал Никола с портфелем.
Агент, следовавший за ним, определил номер квартиры, куда вошел Великий князь и где ждала его в гнездышке преступная голубица.
Мы с Кирилловым подъехали к дому в восемь утра.
Лже-Кириллов руководил агентами на улице.
Те, с удивительно одинаковыми стертыми лицами – точнее, будто без оных, – дежурили вокруг дома. Доложили: Никола из «гнездышка» не выходил…
Мы с Кирилловым расположилась в доме напротив – в дворницкой, окна которой выходили на интересующий нас подъезд.
Разместившись у окон, провели утро за кофеем и игрой в карты, пока Великий князь наслаждался любовью с той, для которой она станет последней и которая так мне нравилась. Впрочем, сейчас я ее ненавидел – как всякий мужчина ненавидит желанную самку, спящую с другим.
В девять утра увидели, как Великий князь вышел на улицу.
Он был без портфеля. Сие вызвало торжество Кириллова.
– Голубица, стало быть, осталась с большими деньгами. Точнее, с большими уликами.
Никола остановил проезжавшего извозчика (излишне говорить, что извозчиком был переодетый жандарм). На нем Никола отбыл домой, в Мраморный дворец.
Несмотря на подлость ситуации, она захватила меня, как всякая охота.
Операция началась. В доме, где было любовное гнездышко, не оказалось черного хода.
По приказу Кириллова агенты поднялись к нужной квартире. Позвонили в дверь, ответа не последовало. Начали споро ломать дверь. Быстро взломали. Ворвались!
В квартире… никого!
После обыска в стене за занавесом обнаружили замаскированный проход в квартиру, находившуюся в соседнем подъезде! Проклятая голубица перешла туда и благополучно исчезла с деньгами. Упорхнула птичка!
На следующий день принесли очередную запись в дневнике Великого князя.
Мне, как обычно, велели переводить.
«Какое было счастье! Сумел дать ей лишь малую часть суммы. Она «поблагодарила и за то».
Утром узнал: за мной (или за ней?) следили!
Отец взбешен:
– Тебе третий десяток! Связался сначала с кокоткой, теперь еще интересней… Поздравляю! Любовница моего сына – революционерка!
Итак, смели следить! Теперь мне остается только достать ей недостающие деньги. Иначе может подумать, что выдал ее я. И никогда ее не увижу.
Отец еще что-то говорил, наставлял, учил уму-разуму! Я расхохотался!
Он:
– Ты безумный! – И… дал мне пощечину.
Как достать деньги? Дикая мысль не дает покоя!
Я хохотал, потому что представил семейные лица после того как осуществлю задуманное».
Москва, 1919 год
Забавно, все, что случилось дальше, я узнал… из дневника отца Николы, Великого князя Константина Николаевича, опубликованного… большевиками!
С каким интересом я читал этот дневник, с какой пользой прибавляю его к моему повествованию!
«10 апреля. Утром Санни (мать Николы, великая
княгиня Александра Иосифовна) меня призвала к себе, чтобы показать, что на одной из наших свадебных икон отодрано и украдено бриллиантовое сияние и что с другой пробовали то же самое, но безуспешно, и только отогнули… Просто ужас! Немедля сообщил графу Шувалову!»
Я был в кабинете Кириллова, когда Шувалов вызвал его к себе.
И вскоре раздался громовой рев Шувалова, слышный на весь этаж:
– Найти немедленно! Найти, кто это сделал! Найти любой ценой!
Но после грозного крика Кириллов вернулся в свой кабинет загадочно радостным. И сказал, улыбаясь:
– Ну что ж, найдем вора, господа! Думаю, найдем довольно быстро. – И расхохотался.
Лже-Кириллову вместе с агентами было велено проехать по петербургским ломбардам.
Уже через день настоящий Кириллов доложил графу Шувалову о великом успехе поисков.
Шувалов велел соблюдать тайну. Но в России, как я уже писал, «все секрет и ничего не тайна». Вскоре столицу потрясла новость, которую передавали шёпотом: Никола, внук Императора Николая Первого, сын ближайшего сподвижника Государя, любимый племянник царя, оказался вором. Причем вором-богохульником, посягнувшим на святые иконы отцов!
Из Дневника Великого князя Константина Николаевича:
«12 апреля… Санкт-петербургский градоначальник генерал Трепов сообщил мне, что бриллиантовые лучи с иконы найдены заложенными в ломбард и что заложил их туда адъютант моего сына.
15 апреля… Страшная сцена допроса Николы Шуваловым (шефом жандармов) и мною… Никакого раскаяния… Ожесточение и ни одной слезы…
16 апреля… У Николы ожесточение, фанфаронство… и нераскаянность. Чистосердечные рассказы адъютанта, закладывавшего в ломбард украденные вещи, позволили восстановить картину содеянного.
Никола сознался в краже, но более ничего не объяснил.
18 апреля… Что делать с Николой? После долгих колебаний решились сперва выждать, что скажет докторское освидетельствование, и, какой бы ни был его результат, объявить Николу для публики больным душевным недугом и запереть его… и этим для публики и ограничиться. Но для самого Николы устроить заточение в виде строгого одиночного заключения с характером карательным и исправительным…
19 апреля… Вчера последовало нужное заключение врачей. По окончании конференции сказал себе: «…Как оно ни больно и ни тяжело, я могу быть отцом несчастного и сумасшедшего сына, но быть отцом преступника, публично ошельмованного, было бы невыносимо и сделало бы мое будущее невозможным».
Да! Чтобы продолжать руководить реформами, Великий князь согласился объявить любимого сына психом. При дворе было сказано, что Великий князь – душевнобольной. А шепотом добавляли, что все это проделки роковой американки. Будто бы Фанни свела бедного Николу с ума и заставила совершить кощунственную кражу.
Государь сам определил наказание для Николы – Великого князя отправили на лечение за тысячи километров от опасной для него столицы – на Урал, в Оренбург, лишив орденов и звания полковника, полученного им в походе на Хиву. (В дальнейшем до меня доходили слухи, что в ссылке он продолжил скандальные похождения, как будто мстил предавшей его семье. Сначала женился на дочери простого казачьего офицера. За сей морганатический брак его сослали еще далее – в Ташкент, в ту самую Среднюю Азию, где он когда-то воевал. Князь жил в Ташкенте царьком. Получал положенное ему огромное содержание. Деньги тратил щедро. Устраивал множество научных экспедиций, оросил голодную степь – построил канал и на скале возле него выбил литеру Н с короной!.. В Ташкете построил великолепный дворец – этакую ожившую сказку из «Тысячи и одной ночи». Был по-прежнему безумен в любви. Похитил пятнадцатилетнюю гимназистку и даже хотел с ней обвенчаться, хотя уже был женат. Но обряд был вовремя прерван появившимися родителями… Приревновав какую-то очередную пассию, велел зашить ее в мешок и бросить в канал, к счастью, ее спасли.
Мне сообщили, что он умер совсем недавно – 14 января 1918 года. Умер счастливо – от болезни и своей смертью, в отличие от большинства расстрелянных Романовых.)
А тогда, услышав решение Императора о высылке Николы, Кириллов стал очень мрачен и сказал загадочные слова:
– Ну что ж, это значит, пожертвовали Николой, чтобы оставить при себе братца-реформатора, – и добавил глухо: – Боюсь, подписали себе смертный приговор…
Скоро я узнаю, о ком и, главное, почему он так говорил.
В 1874 году случилось событие, перевернувшее мою тогдашнюю жизнь.
Ночью от апоплексического удара умерла тетушка.
Меня разбудила горничная:
– Отходит!
Бросились за священником…
Я поспешил в ее комнату. Тетка лежала в белых кружевах. Я наклонился – недвижный взгляд был бессмысленно устремлен в пространство… И тут я понял – умерла.
