ДВУХЭТАЖНАЯ ЯПОНИЯ: Две тысячи дней на Японских островах - Юрий Тавровский

Насколько сохранены традиции характерного для Киото стиля «юдзэн», зародившегося еще в XVII в.? На этот вопрос ответил управляющий мастерской Мицуя Китагава: «В целом вся производственная цепочка осталась без изменений. Но вместо натуральных красителей стали применять искусственные. Раньше шелка полоскали в текущей рядом речке Камо, а сушили на ее же каменистых берегах. Представляете, какая это была красота! В прозрачных струях извивались десятки длинных полотнищ. Теперь это стало невозможно. Камо заплатила дорогую цену за индустриализацию Киото. Пришлось построить бетонные бассейны с проточной водой прямо в мастерской. Что еще нового? Для нанесения контура рисунка стали использовать бумажные трафареты. Ради удешевления продукции часть шелков разрисовывают не поштучно, а, так сказать, печатают. Качество «печатных» кимоно пониже, рисунок на них только с одной стороны ткани. Как видите, ради того, чтобы сохранить традицию, мы вынуждены иногда отступать от нее, делать уступки современности…»

Делая уступки современности, приспосабливаясь к новому темпу жизни, Киото тем не менее остается бастионом японских традиций и явно гордится этой ролью. Эта мысль не выходила из головы при расставании с церемонно кланявшейся «Мисс Кимоно», которая пришла проводить нас на вокзал.

Хиросима и Нагасаки — товарищи по несчастью

…Все, как тогда. Утро. Безоблачное синее небо наливается августовской жарой. По мосту Айой катят на велосипедах стайки беспрестанно щебечущих школьниц в матросках и молчаливых бритоголовых парней в гимназических мундирах. Все, как тогда. Проводившие мужей на работу хозяйки заканчивают утреннюю уборку и уже поливают из леек асфальт перед дверями. Грохочет набитый до отказа видавший виды трамвай.

Все, как тогда. Восемь пятнадцать утра. Откуда-то сверху накатывается гул моторов. К мосту приближается черная точка. Она растет, превращаясь в четырехмоторный самолет. Серебристая машина разворачивается и уходит в сторону моря.

Нет, не все так, как тогда. Не блеснула вспышка «ярче тысячи солнц». Не взметнулся ввысь кроваво-красный, впитавший в себя десятки тысяч жизней кулак грибовидного облака. Просто приметный отовсюду мост Айой, как и в то страшное утро, послужил отличным ориентиром для пилота. Просто очередной мирный день пришел в Хиросиму.

Каждое утро в восемь пятнадцать утра раздается скорбная мелодия курантов на Часах мира у моста Айой. Сами часы шарообразные, похожие на глобус. А покоятся они на десятиметровой железной конструкции, средняя часть которой как бы закручена рукой великана. Символика вполне понятная. Ведь неподалеку был эпицентр того взрыва, что в восемь часов пятнадцать минут утра 6 августа 1945 г. стал точкой отсчета ядерной эпохи. От этих часов начинается хиросимский Парк мира. Он разбит на острове Накадзима на месте бывшего делового центра города, превращенного за несколько секунд в сгустки спекшейся земли, оплавленного бетона и теней испарившихся людей. Рядом с часами — Колокол мира. Каждый посетитель парка может раскачать подвешенное на тросах бревно и послать не нуждающийся в переводе призыв к миру. На скамейках под тенистыми деревьями сидят парочки, размышляют о чем-то одинокие седовласые горожане, накрывшись газетами спят бездомные.

Тогда, после нашествия всепоглощающего огня, после смертоносного «черного дождя», жители были уверены, что ни одна былинка не пробьется сквозь мертвую землю. В тот раз природа одержала победу. Небольшие рощи, аккуратные лужайки и клумбы заполнили всю северную часть острова Накадзима. Зелени много. Но это зелень не веселой детской площадки или романтичного городского парка над рекой, а хорошо ухоженного кладбища. Об этом ежеминутно напоминают памятники, курганы братских могил, Вечный огонь, проглядывающий сквозь листву остов Атомного дома.

Атомный дом… Построенное в 1915 г. чешским архитектором Яном Летцелем здание Зала развития промышленности было одним из красивейших в Хиросиме. Оно и сейчас элегантно своеобразной элегантностью скелета из анатомического театра. Известное всему миру как «Атомный дом», это здание получило право называться так потому, что оно одно оставлено таким, каким его сделала атомная бомба. Но атомных домов в Хиросиме на самом деле гораздо больше. Это не только бетонные здания, что были частично разрушены и восстановлены после войны. Это, по существу, все постройки в границах 1945 г. Только 8 % жилья осталось тогда в городе, чтобы дать приют обезумевшим от ужаса и страданий людям. Я прошел все кварталы, где была старая Хиросима, прошел с севера на юг и с востока на запад. Только такое путешествие позволяет осознать смысл слов: «полное разрушение в радиусе 2 км». Час ходьбы в одном направлении, еще час — в другом. Сотни, тысячи домов. И все это была пустыня! И все это наделала одна лишь маломощная по нынешним меркам бомба!

Конечно, сегодняшняя Хиросима — это не только Атомный дом и Парк мира, как Ленинград не может быть одним только Пискаревским кладбищем, а Сталинград — Мамаевым курганом. Город возродился, быстро растет. Накануне атомной бомбежки в нем жило примерно 350 тыс. человек. Сейчас население приближается к миллионной отметке. В Хиросиме строят океанские корабли и отличные автомобили «Мазда», варят вкусное пиво и плетут знаменитые «татами». Город по праву гордится Бульваром мира стометровой ширины, новыми парками и проспектами, стадионами и многоэтажными жилыми массивами, восстановленным из руин изящным замком. Деловой центр, примыкающий к Атомному дому, застроен теми же многоэтажными коробками из стекла и бетона, какие выстроились на центральных улицах любого японского города. На них развешаны вывески тех же банков, страховых компаний, универмагов.

Если сравнивать Хиросиму с другими городами-«мил-лионерами», то сравнение часто будет в ее пользу. Хиросима просторнее, в ней больше зелени и меньше машин, воздух чище, а люди, как мне показалось, спокойнее и приветливее. Если глядеть на город холодными глазами, то вообще можно заявить, как это уже делают в Соединенных Штатах, что в Хиросиме не произошло ничего страшного, что ее возрождение служит доказательством приемлемости «ограниченной ядерной войны». «Но так ли это?» — спросил я мэра Хиросимы Такэси Араки.

«С американской точки зрения, может быть, это и выглядит так. Но я думаю иначе, — говорил мэр, сам переживший бомбардировку 6 августа. — Если будет сброшена хотя бы одна атомная бомба, то начнут рваться и другие, все более мощные. Они будут рваться до тех пор, пока все страны, весь мир не будут уничтожены. «Ограниченной ядерной войны» быть не может. Касаясь же последствий атомной бомбардировки для развития нашего города, я, как глава администрации, хочу подчеркнуть, что они остро ощущаются до сих пор. Если перейти на цифры, то ущерб жилому фонду, транспортной системе, водоснабжению и другим муниципальным службам оценивался примерно в 900 млн иен в ценах 1945 г. Напомню, что тогда на душу населения в год производилось национального дохода чуть больше, чем на тысячу иен. Хиросиму пришлось восстанавливать в полном смысле слова с нуля. Мы до сих пор сильно отстаем от других городов в обеспеченности водопроводом, канализацией, транспортными артериями. Недостает учреждений культуры. Но суть трагедии Хиросимы, смысл предостережения Хиросимы остальному миру не только в этом. В отличие от разрушенных домов, парков и дорог, страдания жертв атомной бомбардировки не видны глазу, не поддаются измерению ни в каких известных единицах. Но от этого они не становятся слабее. Эти страдания не ушли в историю. Они — сегодняшний день многих «хибакуся».

«Хибакуся» — это дословно означает «подвергшиеся взрыву бомбы». В момент ядерного взрыва более 80 тыс. человек (точных данных до сих пор не существует) испарилось, превратилось в пепел, обугленные куски мяса, кучки костей. Через четыре месяца число жертв достигло 140 тыс. К 1950 г.- 200 тыс. человек. Болезни волна за волной стали атаковать оставшихся в живых. Сначала это была лейкемия. Собрав самый большой урожай смерти в начале 50-х годов, она притаилась, продолжая и сейчас выхватывать то одну, то другую жертву. Вслед за лейкемией начались различные формы рака. И по сей день рак возникает среди «хибакуся» в три раза чаще, чем в среднем по стране. В 1948 г. был описан первый случай «атомной катаракты» — увидавшие «одновременный блеск миллионов фотовспышек» стали терять зрение. На месте шрамов от заживших ран стали появляться уродливые наросты, неумолимо возникавшие снова даже после новых и новых операций.

«Хибакуся» страдали безмерно. Страдания умножались отсутствием квалифицированной медицинской помощи. И дело не только в том, что многие хиросимские болезни были ранее неизвестны медикам. Правительство Японии, находившееся под пятой американского оккупационного режима, предпочитало «не замечать» проблем «хибакуся». О них было запрещено говорить, писать. Американская контрразведка охотилась на отснятые тайком ленты фотографов, уничтожила подготовленный документальный кинофильм. Врачам подвергшегося небывалой напасти города остро не хватало лекарств, перевязочных средств, медицинской техники. А американские оккупационные власти отклонили предложения о помощи Международного Красного Креста. Зато на вершине горы Хидзияма уже в первые послевоенные недели появился американский госпиталь, ставший известным по первым буквам своего названия на английском языке «Эй-Би-Си-Си» (комиссия по исследованию жертв атомной бомбы).