Поэтка. Книга о памяти. Наталья Горбаневская - Людмила Улицкая

Наташа взяла меня с собой на воскресную литургию в «свой» храм. У них в храме тоже было как-то легко, после службы всех-всех (!) угощали чаем с кексами и бутербродами там же, в притворе, и это было непривычно, суперприветливо и чинно. Батюшка тоже был приветливым и интеллигентным, со всеми беседовал (по-русски, но с характерным эмигрантским грассированием), во время этого скромного чайного фуршета Наташа общалась и с ним и с другими прихожанами.

Та неделя была для католиков Страстной, и в католическую Великую пятницу в Нотр-Дам выносили для общего поклонения хранящиеся там святыни. Весь огромный собор был заполнен людьми. Когда я уже выходила из собора, ко мне по-русски обратилась незнакомая женщина, извинилась, сказала, что поняла, что я русская, и ей захотелось подойти, познакомиться. Расспрашивала меня про московскую жизнь, про себя рассказала, что уже давно живет во Франции, профессиональная певица, выступает с концертами. Поинтересовалась, где я остановилась в Париже; узнав, что мои парижские друзья имеют отношение к «Русской мысли», заметно разволновалась и спросила, не могут ли они быть знакомы с поэтом Натальей Горбаневской, которая, она знает, тоже работает в «Русской мысли». Оказалось, она исполняет цикл песен на стихи Горбаневской и мечтает пригласить ее на свой концерт. Вечером я рассказала Наташе про случайное знакомство, и Наташа захотела с этой женщиной, Ольгой, созвониться. Уже гораздо позже в Москве при встрече я вспомнила про тот случай и спросила Наташу, и она сказала, что они с Ольгой познакомились и подружились.

Мы гуляли по городу, погода за час менялась от дождика к солнцу и обратно, и Наташа то повязывала на коротко стриженную голову шарф, то снимала и с нежностью говорила как раз о том, как в Париже действительно мгновенно и много раз за день меняется погода. Говорила она с приятной картавостью, «р» – как будто камешек перекатывается. И с веселой гордостью: «Знаешь, Катька, ведь Париж – самый маленький из больших городов». И еще, помню, сказала, когда шли по рю де Сенн: «Вот рю де Сенн, а мы с Ясиком говорим “Сенная”».

В ноябре 2001 года мы с дочерью приехали в Париж всего на два дня из Бельгии и собирались ночевать у Наташи, о чем с ней заранее договорились по телефону. С вокзала сразу к ней не поехали, а, наоборот, гуляли по городу, потому что моя дочка попала в Париж впервые, где-то ужинали, а потом позвонили Наташе. «Ну куда же вы пропали?! – возмущалась она. – Я же котлеты приготовила!!» Нам стало стыдно, мы немедленно метнулись к ней и еще раз поужинали, и Ясик приехал к нам на велосипеде, и Толя Копейкин на машине, и был еще кто-то, к сожалению, не помню кто. А совсем поздно Толя предложил показать моей дочке ночной Париж, и мы с ним и с Наташей поехали кататься. Конечно, было здорово, очень красиво, как и положено ночному Парижу, а на одной плохо освещенной и уже совсем пустынной улице Толя вдруг резко затормозил. На противоположной стороне меняли вывеску магазинчика, прежняя, видимо, уже ненужная, стояла рядом. Это была длинная и широкая лента плотного белого пластика, по ней темно-синими крупными буквами было написано “tzaritza”. Царица. Толя с Наташей очень воодушевились, посовещались и решили, что надо брать. Толина машина была совсем маленькой, и “tzaritza” поначалу никак в нее не влезала, но потом упругой дугой встала между нами, уперлась в потолок, прижав нас всех к дверцам. Мы еще где-то останавливались, сидели в кафе, гуляли, видно было, что Наташа с Толей очень хорошо понимают друг друга, они все время находились в диалоге, и им было хорошо, и нам с ними тоже.

Не могу сказать, что я хорошо чувствовала Наташу, я не угадывала ее настроения, она как будто была отделена невидимым воздушным слоем, возможно, и моего собственного поверхностного отношения, но рядом с ней было спокойно и как-то просторно и легко дышалось.

Моя тетя, младшая мамина сестра, много лет работала библиографом в Книжной палате, а устроила ее туда Наташа Горбаневская, которая работала там библиографом, а до этого там много-много лет работала Евгения Семеновна. Наташа мою тетю не знала и сказала своему начальнику: «Я с ней незнакома, но если мозгов у нее хотя бы вполовину, как у ее сестры, она нам подойдет». Тетя рассказывает: «Где-то году в 1964-м директор Книжной палаты увольнял одну женщину, руководителя отдела статистики, которую весь коллектив очень ценил за профессионализм и эрудицию, и было общее возмущение и общее “бурление”, потом общее собрание, на котором лишь одна Наташа Горбаневская встала и, “невзирая на чины и звания”, очень резко, громко и категорично выступила в защиту этой сотрудницы». После этого Наташе пришлось уйти из Книжной палаты, и она долго была без работы.

Илья Иослович

История с логарифмической линейкой

Вообще-то я в жизни мало встречал людей с такой здоровой психикой, как у Горбаневской. И Наташа всегда была в абсолютно рабочей форме.

Вот небольшая личная история.

У меня было трудное время в весеннюю сессию на мехмате в 1958 году. Разные личные обстоятельства, то да се – было не до занятий. А тут еще сокурсник Коля Опыхтин со своей кулацкой гнилой идеологией частника написал на меня злобный донос, что я не принимал участия в расчетах по групповым лабораторным работам по аэродинамике, – и мне на кафедре велели все эти пять работ пересчитать самому. И всё это еще до зачетной сессии. Немыслимое дело. Я был убит – вылететь из МГУ, идти в армию… В полной апатии я сидел в общежитии в комнате у Наташиной близкой подруги Иры Максимовой. Тут вошла Наташа и спросила: «Что у тебя такой вид, в чем дело?» Я объяснил. Она спросила: «А что, собственно, надо сделать?» Я ей показал формулы и таблицы для заполнения. «А как считать?» – «На логарифмической линейке». – «А как на ней считают?» Я объяснил. «Так, начали!» – она взяла линейку и стала считать, я заполнял таблицы. За три часа мы всё это закончили, она сказала: «Привет!» – и пошла дальше.

Литературный круг

В шестидесятые, семидесятые годы было в Советском Союзе несколько человек (как считать? Десятка два, быть может, на всю страну?), которые были, каждый в своем сообществе, абсолютными моральными авторитетами. Позицию этих выдающихся людей нельзя назвать «антисоветской», она была скорее «поверх-советской», потому что явления культуры или науки, которой занимались пока не названные поименно люди, рассматривались глубоко, талантливо, иногда даже с учетом той деформации, которую вносила советская идеология во все те области, куда вторгалась. Таким безусловным моральным авторитетом у биологов, у генетиков послевоенного поколения был Владимир Павлович Эфраимсон, математикам достался академик Петр Сергеевич Новиков, физикам – Михаил Александрович Леонтович. У ленинградских филологов был академик Лихачев, у востоковедов – академик Конрад, для многих гуманитарных людей нашего поколения – Юрий Михайлович Лотман. Ну, конечно же, Сахаров, Солженицын, отец Александр Мень – я очень люблю называть эти имена в такой сцепке, у меня есть на это свои основания. Я сказала – десяток? Нет, глупость! Гораздо больше. Забыла про Лидию Корнеевну Чуковскую, Лидию Яковлевну Гинзбург и еще про многих, разбросанных по городам и городкам страны, о которых мы просто не знали.