Янычары - Василий Сергеев

Что касается хлеба, то было решено договориться с ближайшей деревней, чтобы оттуда возили лаваш. Вопрос оказался сложнее, чем предполагали, пришлось вести переговоры, но не о самих поставках, против которых возражений не было, а о порядке их оформления. Крестьяне требовали, чтобы сами поставки зачли им в счет налога кара салгун , который они платили в числе прочих текалиф-и шерие , а подвоз хлеба на своих волах учитывали особо, как ресм-и ыргадие . Диздар же текке утверждал, что намного удобнее, чтобы все шло чохом как ресм-и чифт ... Кетхуда орты сгоряча сунулся за разъяснениями в дефтерхане , там его отпасовали в мукабеле калеми , а оттуда завернули, заявив, что прежде нужно договориться с мюльтазимом , взявшим на себя труд платить на условии макту налоги этого мукатаа . Ибн Инджиль, сопровождавший своего командира, осознал, что в налоговых делах он не понимает самого первого слова...

Ибн Инджиль, предпочитавший не сидеть, обсуждая бессилие командиров наладить порядок и ожидая обещанных благ, принял горячее участие в благоустройстве текке, и потому был замотан не менее офицеров орты. Некоторые из них уже заметили энергичного, расторопного и сообразительного янычара и чаще, чем к другим, обращались к нему за помощью. Несмотря на усталость, ибн Инджиль не то что не видел причин отказывать своему десятнику в этой услуге, но обязан был оказать ее своему собрату. Немаловажной услуге – вряд ли можно было найти здесь еще у кого-то и молоток, и подковные гвозди. Ибн Инджиль уже «отвоевал» угол на нарах в казарме; под ними стоял его сундучок, а в нем, в числе прочих «сокровищ», – инструменты.

День был настолько насыщен занятиями, разводами и построениями, что свободная минута у обоих появилась лишь вечером, когда в небе уже сияли звезды. В конюшню ибн Инджиль шел с мыслью убедить Кара-заде в необходимости организации при текке небольшой кузницы. Она могла бы обслуживать не только внутренние нужды орты, но и ближайшие деревни, в которых, как ему уже точно было известно, кузницы отсутствовали.

Янычары – пехотное войско, лошади были не у каждого офицера, и оттого конюшня, дверь которой отчаянно скрипнула, была невелика и пуста. Кара-заде уже ждал его, сидя в углу на душистом ворохе сена. Смоляной факел, который он принес и закрепил на стене, бросал колеблющиеся блики на стены, станки и переступавших в них лошадей. Пахло свежим сеном – им был завален угол сарая – и конскими яблоками.

– Который? – коротко и просто спросил ибн Инджиль, имея в виду – который из жеребцов. Внятного ответа, однако, он не услышал.

– Иди сюда, ибн Инджиль! Вот наргиле, я приготовил его еще днем; садись рядом, покурим, поговорим... Есть и вино – цвета журавлиной крови, с гвоздикой и мускатом! Разве не о чем поговорить двум умным людям, заброшенным в пустыню холодного, бессердечного мира... Нехорошо в нем поодиночке. Один пропадет, а двое выберутся. Стать спина к спине – и тогда ото всех отбиться можно... Как прекрасно сказал Омар Хайям:

Всех нас, помимо воли, втолкнули в мир людей.И выйдем из него мы по воле не своей.Так будь проворней, мальчик, неси вино скорей,Чтоб смыть вином могли мы тоску и тяжесть дней ...

– Но жеребец? – спросил Абдаллах.

– Жеребец? – десятник досадливо встал, подошел. – Вот он...

Здесь, в темноте, Абдаллах ничего не видел и нагнулся, чтобы пощупать подкову. Она была на месте, сидела не шевелясь, как влитая... Абдаллах не успел еще удивиться, как почувствовал, что руки Кара-заде обнимают его, пробираясь куда-то к животу...

– Я придержу, чтоб ты не упал, – проникновенно сказал десятник. – О, мой Аяз ! О, мой Гилас !

Ибн Инджиль, наконец-то понявший, зачем его звали в конюшню и почему подкова оказалась в порядке, резко разогнулся, локтем ударил Кара-заде в лицо и молча пошел к двери. В его руке был молоток...

– Берегись! Я приду с ребятами! – бесновался десятник. – Завтра же! Сегодня же ночью! Порвем твою целку на лоскуты! Хором!

– Сопли подотри, – заботливо сказал ибн Инджиль. – От тебя воняет. И факел не забудь убрать, сожжешь тут еще все... – И вышел, не слушая, как Кара-заде заходится в сквернословии, хлюпая кровью из носа.

***

...Ночь ибн Инджиль почти не спал, с тоской слушая, как ветер, словно в барабаны, бьет в затянутые пузырями окна текке. Он не боялся десятника и его «ребят», скорее всего, мифических, ибо в такой короткий срок не могла еще сложиться здесь никакая группировка... Он недоумевал, как человек со столь явным отклонением от нормы, по сути – калека, мог пройти посвящение, а перед тем многолетнее воспитание, наблюдение...

«Потому и прошел, что его наставник был таким же...» – это был простейший, естественнейший ответ, – и так оно и было, – но ибн Инджиль пытался выдумать хоть какую-нибудь иную причину, иначе ему пришлось бы признать, что братство, которое казалось ему до сих пор средоточием мудрости и чистоты, на самом деле так же, как и все остальное в этом мире, было заражено гнилью и мерзостью.

Кабан

Между краем чаши и губами – большое расстояние .

...Утро началось со слишком ранней побудки, когда восточный горизонт даже не начал сереть. Над головами построенных янычар фосфорическим блеском полыхали груды звездного огня.

– В этом болоте непременно есть кабаны! – отрывисто выкрикивал «гордый владетель славы и чести, объединяющий людей на великие дела, избранник, всегда заслуживающий благосклонности богохранимого владетеля» , – ага орты Акче-Коджа, едва видный на плацу в неверном, вздрагивавшем под порывами ветра свете факелов, отчего казалось, что он подпрыгивал:

– Мы должны выгнать их оттуда! Вот к тому лесочку!

К нему подошла группа офицеров, и выкрики прекратились. Результатом совета стало то, что четыре первых десятка отправили в лес рубить жерди, которыми загонщикам нужно будет энергично шуметь в камышах, выгоняя кабанов. Эти же жерди должны были стать страховкой на случай, если в болоте откроется окно воды или начнет засасывать трясина.

Пока ждали жердей, по рядам прокатился слух о причинах суеты: шахзаде Сулейман хочет поохотиться на кабанов и к утру будет здесь. К этому времени нужно было: спланировать все мероприятие, – по сути, картировать болото, до которого до сих пор все никак не доходили руки; расставить в нужных местах загонщиков-егерей и организовать систему команд и связи между ними, чтобы одновременно и в нужный момент начать облаву; оборудовать охотничьи позиции, основную и две-три запасных, для принца крови, и обеспечить его безопасность... Выяснилось, что охота тянула на хорошие командно-штабные учения, причем на подготовку оставалось не более двух часов...

Если офицеры не сошли с ума и не погнали янычаров голодными на верную смерть в неразведанное болото, то лишь потому, что вскоре прискакал новый гонец, передавший, что Сулейман будет здесь лишь через три дня.

...Три дня эти использовали по полной программе. На громадном пергамене, из целой бычьей шкуры, подготовлена была карта озера, которое облазали вдоль и поперек, распугав, возможно, три четверти бывших там кабанов. Карту эту хотели вызолотить и вручить после охоты принцу. В лесочке, к которому предполагалось гнать кабанов, сколотили три беседки, оборудованные валами, заостренными кольями и позициями для стрельбы из лука. На ближайшем холме воздвигли несколько флагштоков, видных с любой точки болота, разработали систему флажной сигнализации. Обучили янычар системе звуковой сигнализации охотников при помощи рогов. Каждый янычар «знал свой маневр» – по какому сигналу и куда ему нужно было идти... Их в эти дни кормили, как на убой, чтобы они в любую минуту были способны вынести многочасовую охоту.

Нарочный в Бурсу отправлялся три раза в день: как здоровье сиятельного принца, каково его настроение, собирается ли он на охоту? Но, как всегда бывает, это не помогло: Сулейман отправился на охоту одновременно с тем посыльным, который повез весть об его отправлении. Лишь на последнем фарсанхе он позволил посыльному немного обогнать себя, – нельзя же совсем без встречи – да и это сделал не для себя, а для очаровательной своей Аталанты , которую он вез с собой. Ее-то и встретили офицеры в текке, ее-то и повезли на оборудованную позицию, а Сулейман, видя, что загонщики уже отправились в болото, направился туда вслед за ними, верхом, как и был, не заезжая в текке, отворив лишь колчан со стрелами... Мехтеран-и алем играли бравурные мелодии для его свиты.

...Еще в начале охоты ибн Инджиль заметил, что Кара-заде старается оказаться рядом с ним, соседним в цепи (десятники должны были лично вести своих людей). По своей наивности и доброте к людям он считал, что тот ищет случая загладить вину, и досадовал, ибо Кара-заде как человек для него больше не существовал. На самом же деле Кара-заде искал случая сбросить ибн Инджиля в трясину. Вот и теперь он был неподалеку; но когда слева, со стороны берега, раздался слишком громкий треск и ибн Инджиль с раздражением повернулся поглядеть, чем и почему он так шумит, то с изумлением увидал, что там, верхом на изумительном гнедом жеребце, с изготовленным к стрельбе луком, в костюме тюркешбенда и роскошном тюрбане с тремя павлиньими перьями восседает наследник престола. Кара-заде держал его жеребца под уздцы.