Успех (сборник) - Михаил Харитонов

— В-в-вы… зыыы… ввваю-ю…

Это было настолько абсурдно, что Герману вдруг стало весело.

— Так ты волкодлак? Ты меня вызываешь? На дуэль, да? Хорошо, я готов. Иди сюда, серый.

Небеса качнулись. Хмель вылетел из головы. Герман внезапно увидел окружающий мир неподвижным, маленьким, и очень чётким.

Ночь. Пустая дорога. Луна. Нож. Волк.

Герман взмахнул ножом.

Волк прыгнул.

Королевство Румыния, Валахия, 1899

Владение господина Георгиу Караджале. Усадьба, второй этаж, библиотека.

Коротко и пронзительно свистнула сталь.

Отрубленное серое ухо шлёпнулось на стол, испачкав кровью старинный пергамент.

Старик рассмеялся. Кисти шёлкового халата заколыхались.

— Ты плохой боец, — почти спокойно сказал он волку. — В других обстоятельствах ты уже был бы трупом.

Забившийся в угол зверь заворчал и попытался пошевелиться. Сабля опять свистнула.

— Сиди уж. Ты вызвал меня на Поединок, и я теперь связан. А ведь мне совсем не хочется натягивать на себя твою шкуру…

Волк дёрнулся, сабля описала полукруг — в трёх дюймах от серой морды.

— …чтобы меня потом затравили собаками вонючие крестьяне, — закончил старик. — К сожалению, я сам научил их, что делать с волкодлаками. А мой сын всё ещё ребёнок… Что же мне с тобой делать? Может, ты мне что-нибудь присоветуешь?

Волк оскалил зубы. Шерсть на загривке встала дыбом.

— Скорее всего, ты пришёл ко мне сам. Мои дорогие соплеменнички прислали бы бойца получше, если б знали, что я вернулся. Правда… — сабля описала в воздухе затейливую восьмёрку, заставив волка ещё глубже вжаться в угол, — кое-кого из лучших я уже… — старик осторожно, крохотными шажками, наступал, ни на миг не теряя бдительности, — прикончил. Без всякого Поединка. Их отлавливали и казнили мои воины. Обычно на колу. Некоторых сначала поджаривали, — ещё одно осторожное движение, — на медленном огне, это тоже приятно… Я ненавижу нашу породу, и намерен истребить её всю целиком…

Волк прыгнул прямо на острие сабли.

Лезвие вошло в брюхо, но жёлтые кривые клыки всё-таки дотянулись до горла.

Тело старика растаяло в воздухе, не успев коснуться пола. Через несколько секунд от него осталась груда тряпья. Последним исчезло красное пятно на рукаве халата.

Раненый волк лежал на боку, и смотрел, как с лап сходит шерсть.

Центральная Африка, 1974

Господин Герман Брюмель, профессор, доктор филологии, почётный председатель Немецкого филологического общества, автор пятнадцати монографий (включая знаменитое «Введение в индоевропейское языкознание», по мнению специалистов — сравнимое по значению с классическими трудами Мейе и Семереньи), и более сотни статей, посвящённых различным вопросам индоевропеистики, выхватил пистолет, и, почти не целясь, нажал на спуск. Бурое пятно в зелени дёрнулось и исчезло. Профессор на всякий случай выпустил ещё пару пуль куда-то в зелёную кашу: дикари имели скверную привычку нападать скопом. Послышался шум падающего тела и гортанные крики.

Профессор шёл — точнее, пробирался — вдоль узкой просеки, прорубленной в живом зелёном мясе. Высокие шнурованные ботинки по щиколотку утопали в мягком, пружинящем переплетении растений — травинок, усиков, лепестков, длинных корней, намертво сцепившихся друг с другом. Эта травяная сеть была довольно-таки коварной: уже дважды он чуть было не попал в хорошо замаскированные ямы-ловушки, вырытые унгклеле на дороге к логову дракона.

В принципе, унгклеле — вполне мирные люди. Не беззащитные, разумеется (беззащитные перевелись в этих местах ещё в допотопные времена), но, в общем, мирные. По крайней мере, они не вооружены поголовно «калашниковыми», которые теперь гремят по всему контитенту, разнося весть о «деколонизации», «третьем пути», «движении неприсоединения», или как они там ещё это называют. Господин Герман Брюмель уже успел насмотреться на таких — с русским автоматом за плечами и американской полевой рацией за поясом. Обе сверхдержавы исправно снабжают дикарей всем этим добром. Попросту говоря, бесцельно швыряют миллионы долларов в сырые вонючие джунгли и болота. Лучше тратили бы эти деньги на ракеты, раз уж они так любят ракеты. Вложения в прогресс рано или поздно окупаются. А вот вложения в регресс рано или поздно приводят к большим неприятностям. Эти обезьяны ещё себя покажут.

Та-ак, кто-то натягивает тетиву. Стрелять? Пока рано. К тому же, судя по ощущениям, дикарь целит в грудь. Попадёт в плечо или ниже…

Стрела клюнула в предплечье и отскочила. Профессор решил, что бронежилет, несмотря на свою тяжесть, в общем, не лишняя вещь.

Ещё три пули, выпущенные в джунгли, тоже оказались не лишними: кто-то громко завопил, а следующая стрела ушла далеко вверх. «V moloko», как говорил в таких случаях русский инструктор, у которого профессор год назад брал уроки стрельбы. Инструктор был очень толковый, хотя брал недёшево, к тому же пил дрянной бренди, и, пьяный, грязно ругался по-русски. Господин Герман Брюмель на дух не переносил русской брани: он провёл четыре года в советском концлагере, о чём сохранил самые неприятные воспоминания.

А вот и дерево. Здесь можно отдохнуть. Только недолго: дикари рядом, сейчас будут стрелять. Примерно оттуда…

Ага, вот они где.

Пиф-паф. Ещё один труп.

Инструктор, помнится, очень удивился, когда почтенный профессор лихо уложил тремя выстрелами четырёх крыс в тёмном подвале. Ну не объяснять же ему, что одно дело — мишени, и совсем другое — живые создания. Живое чувствуется на расстоянии, инстинктивно…

Хорошо, что большая часть инстинктов убийц передаётся, так сказать, вместе с телом. Плохо, что это не касается знаний. Герман очень дорого заплатил бы за кое-какие сведения, касающиеся его народа. Увы. А ведь когда-то у убийц была даже своя литература.

Опять стрела. Мимо. Не будем суетиться, побережём патроны.

Всё-таки огнестрельное оружие — очень интересная штука. А ведь раньше Герман долго не хотел даже брать в руки эти некрасивые, плюющиеся свинцом железки. Потому-то он и предпочёл провести войну в стенах аудитории, а не в окопе. Конечно, надо было и поберечься: бомбы не различают людей и убийц. Но настоящей причиной была всё-таки эстетика — стрельба представлялась ему вульгарнейшим занятием. Это, впрочем, не спасло его от лагеря. Но всё-таки…

А ведь высадили его здесь чертовски удачно. Через земли такара или мбоо белому человеку не пройти и мили. То есть убийца, может быть, и прошёл бы — но всё же неоправданный риск… — профессор ощутил знакомое гаденькое чувство, нечто среднее между страхом и жалостью к себе, но тут же его подавил. Человеческое, слишком человеческое. Каждый раз приходится напоминать себе: я не человек, я убийца… И всё-таки, положа руку на сердце: насколько же приятнее сидеть в университетской библиотеке! Или хотя бы в «Сарацине», за кружечкой пива. Правда, сейчас в «Сарацине» стало неуютно: студенты совсем потеряли совесть. Однажды они повесили над барной стойкой красный флаг.