Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Теперь мы смогли подойти к нашему 60-тонному колоссу. Мы вытащили из него экипаж и положили на траву. Никто из танкистов не был мертв, как это немыслимо ни звучит, но и долго никто не прожил. Ударной волной взрыва им повредило внутренние органы. Причина взрыва заключалась в том, что во время ведения беглого огня произошла осечка. По инструкции было необходимо выждать определенное время, и только после этого открывать затвор. Но в горячке боя заряжающий, очевидно, открыл его слишком рано, и снаряд «выстрелил» в башне танка.

После окончательного поражения русского наступления в районе Харькова, четвертого города в Советском Союзе по численности населения, направление нашего марша изменилось на 180 градусов: мы пошли на север. Позади остались недели боев на окружение, когда в молниеносном темпе, когда окруженные советские объединения были буквально размолоты между тремя мотопехотными дивизиями СС. Кульминация этих сражений произошла 5 марта 1943 г. под Еремеевкой, где части двух советских танковых и одного кавалерийского корпусов и трех стрелковых дивизий истекли кровью в окружении дивизии «Мертвая голова» и нами были захвачены большие количества техники и вооружения.

Затем мы переживали период весенней распутицы. Харьков был снова захвачен теми же дивизиями СС, которые его недавно оставили, — это был крупный стратегический успех. Затем 1 — я мотопехотная дивизия «Лейб-штандарте Адольф Гитлер» быстрым ударом из Харькова захватила Белгород, куда выдвинулась и наша дивизия, чтобы в нем разместиться. В конце марта колонна нашей дивизии стояла на южной окраине Белгорода. Невзрачные низкие дома из кирпича тянулись вдоль некрасивой улицы.

Мне понадобилась вода для радиатора «Шкоды». С брезентовым ведром в руке я зашел в ближайший дом. В скромном, но чистом помещении я встретил старушку и молодую симпатичную женщину, которая сразу же заговорила со мной по-немецки. Пока она наливала из колодезного насоса воду в мое ведро, я коротко с ней поговорил. Она жила в Москве. В неразберихе войны она решила навестить свою мать и осталась здесь. Меня удивило, что такая симпатичная женщина, свободно говорящая по-немецки, просто так была оставлена здесь советскими властями. Это совсем не соответствовало их обычным действиям.

Наш батальон разместился в западной части Белгорода и выставил свои роты в охранение на берегу Северского Донца. Командный пункт разместился почти с комфортом в солидном здании. Быстро отступая перед «Лейбштандарте», русские не успели заминировать дома, как это они часто делали.

При узле связи штурмбаннфюрер Кнёхляйн хотел иметь хорошего переводчика, но из-за потерь найти такого было негде. Я рассказал о моей встрече с молодой русской (о чем сразу же пожалел), и мне тут же приказали «немедленно ее доставить».

Мне было нетрудно снова найти ее дом. Хотя я посоветовал ей при первой встрече сменить квартиру, чтобы ее больше нельзя было найти, к моему удивлению, она сразу же согласилась поехать со мной и постоянно работать переводчицей. Ей выделили отдельную комнату рядом с комнатой командира. Потом она переводила допросы пленных, прослушивала перехваченные русские телефонные и радиопереговоры. Командир отдал приказ не беспокоить ночью ни его, ни переводчицу, независимо от того, насколько важно сообщение. Естественно, другие офицеры батальона были покорены шармом молодой русской и названивали ей по телефону, мешая командиру. Поэтому телефонистам было приказано ночью ни с кем не соединять.

Война на нашем участке в некоторой мере успокоилась. Так что можно сказать, мы могли отдохнуть. Однако действия мелких разведывательных и ударных групп, а также пролеты разведывательной авиации были призваны время от времени напоминать нам, что война еще не кончилась. Противник и мы истощили друг друга.

Из тыла прибыло пополнение, плохо подготовленное и не всегда добровольно поступившее в войска СС. Жесткая дисциплина и применение дивизий СС в качестве «пожарной команды» пугали и воодушевляли одновременно.

Особенно сильно проявляла себя нехватка младших командиров, опытных «старых обер-ефрейторов», наших роттенфюреров, образовывавших «корсет» войск. Этих «стариков», на которых можно было положиться, не хватало ни в одном подразделении, какую бы должность они ни занимали.

Вышел приказ по дивизии, что добровольно изъявившие желание роттенфюреры могут получить подготовку младших командиров и офицеров. В надежде убежать от Кнёхляйна я подал рапорт на эти курсы.

В то время как пополнение проходило доподготовку позади позиций и познавало военную действительность, чтобы просто научиться выживать, меня произвели в унтершарфюреры (унтер-офицеры).

Город жил прифронтовой жизнью. В пустом зале разместился фронтовой театр и заботился о досуге, в то время как в Донбассе русские и немцы продолжали атаковать друг друга, чтобы улучшить свои позиции или захватить пленных. Когда вечером при аншлаге доносились залпы артиллерии противника, ни актеры, ни зрители даже не поворачивали головы.

С родины я получил стопку писем. Это была почта, скопившаяся за все время наших подвижных боевых действий. Естественно, письма от Элизабет были для меня самыми важными. Я наслаждался каждой их строчкой и буквой. Один товарищ как-то пошутил:

— Гляньте-ка, Крафт опять учит свои письма наизусть.

И это было именно так.

В середине весны курсантов отправили в небольшую чистую деревню западнее (Белгорода. С другими я стоял на квартире в крестьянском доме у приветливых хозяев. Мы жили в одной из комнат, спали на куче соломы. Между нами и местными жителями не было ни злобы, ни ненависти. Из квартировавших десяти человек половина находилась на службе, занятиях или выполняла письменные работы, в то время как остальные были заняты на полевых и строевых занятиях. Поэтому крестьянской семье от квартирантов не было тесно.

По воскресеньям у нас был выходной. Когда у меня скапливалось достаточно зачитанных писем от Элизабет, я их перевязывал шнуром и отправлял на родину. Когда состаримся, достанем их, перечитаем, вспомним молодость с ее красотой и огорчениями.

Случайно Мик оказался в соседней деревне. Он рассказал мне о гибели нашего друга Цигенфуса, попавшего к русским в плен и убитого ими.

Из «стариков» набора 1938 года почти никого не осталось. Куда ни глянь — всюду новые лица. На некоторых война не успела наложить свой отпечаток. У других — серьезность в глазах, как знак тяжелых переживаний. Скольким молодым снова удастся увидеть свой дом? Ведь в России так много места для наших могил.

Подготовка младших командиров была жесткой и полностью основанной на опыте предыдущих кампаний. Прежних шаблонов уже не было. Руководитель курса унтерштурмфюрер Пац во время подготовки уделял исключительное внимание тому, чтобы из заданной обстановки каждый мог сделать свои собственные правильные выводы и самостоятельно принять решение. Времена расписанного обстоятельного командного языка для него прошли. Дослужившись до командира роты, он продолжал говорить «по-староавстрийски». Стало обычным, что командир роты обращался к своим людям на «ты», чтобы формально подчеркнуть общность интересов в боевой обстановке. Однако такого поведения младших по отношению к старшим еще никто не допускал. Дисциплина от этого ни в коей мере не страдала.

После четырехнедельной подготовки я перед проверяющими офицерами из штаба полка командовал отделением в составе взвода, выполнявшего задачу штурмовой группы. Потом я руководил моторизованным разведывательным дозором, выполнявшим задачу разведки дорог и моста (я мог бы его еще и взорвать!). Все это я умел. На третий день я должен был проводить занятия с ротой: подготовленное занятие по устройству вооружения и неподготовленный десятиминутный доклад «о перчатке». Последний мне не удался. В конце концов я закончил курс с отличием и мне обещали дать трехдневный отпуск.

Всеобщее одобрение я снискал, когда во время учебного штурма полевых укреплений вместо команды: «Первый номер, прямо сто, дзот противника. Огонь по амбразуре все время штурма!» крикнул: «Ханнес, иди сторонкой туда вперед, выбери позицию для твоего «шприца»! Когда пойдем в атаку, сыпь хорошенько вон по той амбразуре! Но не стреляй по нашим задницам! Будь внимателен. Эй, Густ! Сцепи три ленты вместе, чтобы стрелять без перерыва. И прикрой нас сбоку! Пойдете за нами по моему знаку!» Такая была команда моим первому и второму пулеметчикам.

Штурмбаннфюрер Кнёхляйн не был доволен моим решением, так как оно позволяло мне на некоторое время уйти из его подчинения. Я надеялся, что где-нибудь в полку удастся получить должность погибшего командира отделения. А остаться с ним значило, что однажды придется погореть. Даже железные кочережки перегорают, если их постоянно суют в жар.