Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 4 - Генрик Сенкевич

— Не баба она, а вишенка, — сказал Кмициц. — Но мое дело сторона! Велели везти — привез, велели отдать — отдаю!

Старый гетман взял тут Кмицица за ухо.

— А кто тебя знает, разбойник, какую ты ее привез! Избави бог, станут болтать, что горой ее дует от опеки Сапеги, как мне, старику, в глаза тогда людям смотреть, сраму-то не оберешься! Ну-ка, что вы там на стоянках делали? Говори сейчас же, нехристь ты этакий, не перенял ли ты от своих татар басурманских обычаев?

— На стоянках? — весело переспросил Кмициц. — На стоянках я приказывал слугам плетьми себе спину полосовать, чтоб изгнать греховные помыслы, кои под кожей имеют обиталище и, confiteor[82], как слепни меня жалили.

— Вот видишь! Хорошая ли девка-то?

— Э, коза! Но очень пригожа, а уж ласкова…

— Это ты уж успел узнать, нехристь ты этакий!

— Какое там! Добродетельна она, как монашенка, тут уж ничего не скажешь. Ну а коль горой дуть ее станет, так это скорей от опеки пана Замойского может приключиться.

Кмициц рассказал Сапеге всю историю. Гетман со смехом похлопал его по плечу.

— Ну и дока же ты! Не зря про Кмицица столько рассказывают. Но ты не бойся! Пан Ян не злой человек и друг мой. Остынет первый гнев, и он сам еще посмеется и тебя вознаградит.

— Не нуждаюсь я в его наградах! — прервал Кмициц Сапегу.

— Это хорошо, что гордость есть у тебя и людям в руки не смотришь. Ты вот так же усердно помоги мне бить Богуслава, не придется тебе тогда приговоров бояться.

Сапега взглянул на Кмицица, и его просто поразило лицо молодого воителя, за минуту до этого такое открытое и веселое. При одном упоминании имени Богуслава Кмициц побледнел и оскалился, как злая собака, готовая укусить.

— Чтоб этому изменнику собственной слюной отравиться, только бы перед смертью он еще раз попал мне в руки! — сказал он угрюмо.

— Не удивительно мне, что так ты на него злобишься! Помни только, не теряй в гневе рассудка, с Богуславом шутки плохи. Хорошо, что король прислал тебя сюда. Будешь набеги учинять на Богуслава, как когда-то на Хованского.

— Такие набеги буду учинять, что не тем чета! — так же угрюмо ответил Кмициц.

На том разговор кончился. Кмициц уехал к себе на квартиру поспать, он очень утомился от дороги.

В войске между тем разнеслась весть о том, что король прислал любимому военачальнику великую булаву. Радость, как пламя, обняла тысячи людей.

Шляхта и офицеры из разных хоругвей стали толпами собираться у квартиры гетмана. Город пробудился ото сна. Зажглись огни. Прибежали знаменосцы со знаменами. Запели трубы, загремели литавры, грянули залпы из пушек и мушкетов, а Сапега роскошный устроил пир, и на пиру всю ночь кричали «виват!» и пили за здоровье короля и гетмана и за грядущую победу над Богуславом.

Пана Анджея, как уже было сказано, на пиру не было.

За столом гетман завел разговор о Богуславе; ни словом не обмолвился он о том, что за офицер прибыл с татарами и привез булаву, а заговорил о коварстве князя.

— Оба Радзивилла, — говорил он, — строили козни; но князь Богуслав превзошел своего покойного брата. Вы, верно, помните Кмицица или слыхали о нем. Представьте же себе, князь Богуслав распустил о нем слух, будто сулился он руку поднять на нашего короля и повелителя, а оказалось, все это ложь!

— Но Кмициц помогал Янушу истреблять доблестных рыцарей.

— Да, помогал, но и он спохватился, а спохватясь, не только оставил Януша, но, будучи человеком смелым, попытался похитить Богуслава. Худо пришлось молодому князю, еле вырвался он живым из рук Кмицица.

— Кмициц был великий воитель! — раздались многочисленные голоса.

— Из мести взвел на него князь (Богуслав такой страшный поклеп, что душа от него содрогается.

— Сам дьявол хуже не выдумал бы.

— Знайте же, есть у меня свидетельства, черным по белому они написаны, что месть эта была за то, что Кмициц стал на правый путь.

— Такое бесчестье нанести человеку! Один Богуслав на это способен.

— Втоптать в грязь такого воителя!

— Слыхал я, — продолжал гетман, — будто Кмициц, видя, что делать ему тут больше нечего, бежал в Ченстохову и там великие оказал отчизне услуги, а потом собственной грудью заслонил государя.

Те самые офицеры, которые за минуту до этого изрубили бы Кмицица саблями, стали с приязнью о нем отзываться.

— Кмициц ему этого не простит, не такой он человек, он и на Радзивилла не побоится напасть!

— Все рыцарство князь конюший опозорил, бросивши такую тень на одного из нас!

— Своевольник был Кмициц, изверг, но не предатель!

— Он отомстит, он отомстит!

— Мы раньше за него отомстим!

— Коль ясновельможный гетман честью своей за него поручился, стало быть, так оно и было!

— Так и было! — подтвердил гетман.

— За здоровье гетмана!

Еще немного, и на пиру стали бы пить за здоровье Кмицица. Правда, раздавались и негодующие голоса, особенно среди старых радзивилловских офицеров.

— А вы знаете, почему я вспомнил про этого Кмицица? — сказал гетман, услышав эти голоса. — Бабинич, королевский гонец, очень на него похож. Я сам в первую минуту обознался. — Суровым стал тут взгляд Сапеги, и заговорил он уже построже: — А когда бы и сам Кмициц сюда приехал, то, раз он раскаялся, раз с беззаветной отвагой защищал святыню, как-нибудь сумел бы я охранить его своей гетманской властью, а потому, кто бы ни был этот гонец, прошу никакого шума не поднимать. Помните, что приехал он по поручению короля и хана. Панов ротмистров ополчения особо прошу это запомнить, с дисциплиной у вас дела плохи!

Когда Сапега держал такие речи, один только Заглоба осмеливался, бывало, ворчать себе под нос, все остальные сидели смирным-смирнехонько. Так было и теперь; но вот лицо гетмана снова прояснилось, и все тоже повеселели. Чары все чаще двигались по кругу, пир горой шел, и весь город шумел до утра, так что стены ходили ходуном, а дым от салютов, как после битвы, окутал весь город.

На следующий день утром Сапега отослал Анусю с Котчицем в Гродно. Из Гродно уже давно ушел Хованский, и там жила семья воеводы.

Вскружил-таки голову бедной Анусе красавец Бабинич, и прощалась она с ним очень нежно; но он холоден был и только в минуту прощанья сказал:

— Не будь одного лиха, что как заноза в сердце сидит, влюбился бы я в тебя, панна, по уши.

Ануся подумала про себя, что нет такой занозы, которую, запасясь терпеньем, нельзя было бы вытащить иглой; но робела она Бабинича, поэтому ничего не сказала в ответ, тихо вздохнула и уехала.

 ГЛАВА XXXVII

После отъезда Ануси с Котчицем стан Сапеги еще неделю простоял в Белой. Кмициц с татарами тоже отдыхал неподалеку, в Рокитном, куда был послан подкормить лошадей после долгого путешествия. Приехал в Белую и сам владетель, князь кравчий, Михал Казимеж Радзивилл, богатый магнат из несвижской линии, которая, по слухам, после одних только Кишков получила в наследство семьдесят городов да четыреста деревень. Ничем не походил Михал Казимеж на биржанских своих родичей. Только кичлив, может, был так же, как они; но иной он был веры и, будучи горячим патриотом и приверженцем законного короля, с жаром присоединился к Тышовецкой конфедерации и всемерно ее поддерживая. Огромные его поместья были, правда, сильно разорены в последней войне с московитами, и все же войско у князя было еще немалое, и привел он гетману крупные подкрепления.

Но чашу весов в этой войне могло перетянуть не столько число солдат князя кравчего, сколько то, что Радзивилл поднялся тут на Радзивилла и тем самым действия Богуслава утратили последнюю видимость законности, стали явно изменническими.

Вот почему Сапега с радостью встретил в своем стане князя кравчего. Теперь он был уверен, что одолеет Богуслава, ибо превосходил его силами. Но замысел свой он, по обыкновению, обдумывал медленно, колебался, взвешивал и вызывал на советы офицеров.

На этих советах бывал и Кмициц. Он так возненавидел самое имя Радзивиллов, что, увидев в первый раз князя Михала, затрясся от гнева и злобы; но у Михала было такое красивое и приятное лицо, что одним своим видом он располагал к себе; к тому же великие доблести, тяжкие дни, которые он недавно пережил, защищая страну от Золотаренко и Серебрянного, неподдельная любовь к отчизне и королю, все делало его одним из самых достойных рыцарей своего времени. Само присутствие его в стане Сапеги, врага дома Радзивиллов, свидетельствовало о том, что молодой князь ради общего блага умеет жертвовать личным. Все, кто знал Михала, любили его неизменно. И хоть пан Анджей в первую минуту отнесся к нему неприязненно, но и он с его пылкой душой не мог устоять.

Окончательно князь покорил его сердце своими советами.

А советовал он не только идти, не теряя времени, в поход на Богуслава, но и не вступать с князем ни в какие переговоры, а прямо ударить на него и не давать ему отвоевывать замки, ни отдыху, ни сроку ему не давать, воевать с ним его же средствами. В этом решении видел князь Михал залог скорой и верной победы.