Герцен - Вадим Прокофьев

Наталья Александровна слегла. Подобные потрясения оказались ей не по силам. Тем более что она была на последнем сроке беременности. Через несколько дней родился сын, его успели наречь Иваном. Но жить ему не было суждено. Герцен поневоле не мог выехать к месту новой ссылки.

Виссарион Григорьевич, вставший во главе журнала "Отечественные записки", вскоре превратил этот журнал в самый популярный в России. Рост влияния "Отечественных записок" был теснейшим образом связан с нарастающей проповедью Белинского. Журнал публикует песни и думы Кольцова, ранние стихотворения Тургенева, повести Соллогуба, Панаева, Галахова, главы "Героя нашего времени" Лермонтова.

В № 12 "Отечественных записок" за 1840 год появляется первая часть "Записок" одного молодого человека, озаглавленная "Из записок одного молодого человека". А в № 8 того же журнала за 1841 год — и вторая часть, которая носила название "Еще из записок одного молодого человека". "Записки" Герцен предварительно показал Белинскому. И Виссарион Григорьевич всячески содействовал их скорейшему опубликованию, сам носил их цензору, прежде чем официально обратиться в цензуру. Надо полагать, что именно по совету этого цензора были сделаны купюры, о которых сожалела Наталья Александровна. Если первая часть "Записок" — новая редакция повести "О себе", то вторая, "Малиновская часть", впитала в себя ранние работы Герцена, "Первую встречу", "Вторую встречу". Германский путешественник в первой встрече уступит место помещику Трензинскому. Его спор с автором о действительности и отношении к ней — отголосок тех споров, которые Герцен слышал вокруг, споров по поводу "плохо понятого Гегеля". И это лишний раз доказывает, что "Еще из записок одного молодого человека" писалось в 1840 — 1841 годах, когда Герцен еще только чутко прислушивался ко всем разговорам о явлениях повседневной русской общественно-политической жизни. О грустном скептике Трензинском Огарев писал Герцену: "Чтоб создать это лицо, надо было пережить его в себе. И ты его в себе пережил, и я тоже". Скептицизм Трензинского сходен со скептицизмом Чаадаева. И недаром Герцен говорил, что хотя он и не написал чаадаевского портрета, но его Трензинский имеет "художественное сходство" с ним. Белинский в письме к Кетчеру от 3 августа 1841 года рукоплещет Герцену: "Статья Герцена — прелесть, объядение". "Давно уж я не читал ничего, чтобы так восхитило меня". Можно только сожалеть о том, что Герцен перед ссылкой в Новгород сжег какие-то куски "Записок", где рассказывалось об университете и университетском кружке.

У Герцена была органическая потребность все время заводить все новые и новые знакомства, и в основном литературные. Он гость Жуковского, и вполне вероятно, что именно в это время он встретился у него с Михаилом Лермонтовым, если, конечно, не был знаком с ним ранее по университету. Герцен непременный участник и всех дискуссий, неизбежно возникавших на подобных вечерах, особенно если на них присутствовал Белинский. Ведь Белинский был боец. После примирения с Герценом Белинский частый его гость. Здесь он отдыхал, набирался сил. Он мог часами лежать на ковре, играя с двухлетним Сашей. "Пока мы были втроем, дело шло как нельзя лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его и он беспокойно оглядывался я искал шляпу; потом оставался, по славянской слабости". Если же разгорался спор, если Белинского что-то задевало в словах собеседников, он вспыхивал и, преодолевая свою застенчивость, бывал порою резок и беспощаден.

В Петербурге Герцен сошелся и с теми, кто окружал Белинского, близко стоял к редакции журнала "Отечественные записки". Панаев вспоминает, что около Белинского составлялся мало-помалу кружок из тех, кто высоко ценил его как писателя и глубоко уважал как человека. Этот кружок стал как бы "теневой редакцией" "Отечественных записок". Михаил Александрович Языков особенно привлек внимание Герцена. Человек остроумный, веселый, тот не казался чужеродным телом в кругу по преимуществу литераторов. А ведь он одно время занимал должность директора императорского стеклянного завода в Новгороде. В том же городе Языков основал библиотеку. И Герцену, судя по всему, не миновать этого города.

В письме к Огареву 11 февраля 1841 года Герцен упоминает имя князя Владимира Федоровича Одоевского. И надо полагать, что Александр Иванович был с ним знаком довольно тесно. В "Былом и думах" Герцен с юмором описывает сцену новогодней вечеринки в доме князя, когда Белинский облил вином Жуковского и бежал. Эта сцена написана так живо, что, надо думать, она сделана с натуры.

Владимир Федорович Одоевский был и публицистом и детским рассказчиком, музыкальным критиком и автором повестей. Он дружил с Пушкиным и Глинкой, Жуковским и Верстовским, Крыловым и Даргомыжским. На его "субботы" сходились люди всех рангов и званий. Панаев писал: "Одоевский принимал каждого литератора и ученого с искренним радушием и протягивал дружно руку всем вступающим на литературное поприще, без различия сословий и званий". "Здесь сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими сузившимися глазками, _ писал Михаил Погодин в "Воспоминаниях о кн. В.Ф. Одоевском", — толстый путешественник, тяжелый немец — барон Шиллинг, воротившийся из Сибири, и живая миловидная гр. Ростопчина, Глинка и проф. химии есс, Лермонтов и неуклюжий, но много знающий археолог Сахаров, Крылов, Жуковский и Вяземский были повинными посетителями. Здесь впервые явился на сцену большого света и Гоголь". Иными словами, Герцен завязывал прочные литературные связи, осваивался в той среде, которая во многом определяла направление общественно-политической мысли России.

Вряд ли можно буквально понимать слова Панаева, когда он говорит, что Белинский "часто скучал в своем кружке". Но Белинский неизменно оживал, лишь стоило только появиться Герцену. Виссарион Григорьевич, сблизившись с Герценом, очень быстро распознал в нем человека будущего. "Герцен большой человек в нашей литературе, — писал Белинский, — у него страшно много ума, так много, что я и не знаю, зачем его столько человеку… Он может оказать сильное и благодетельное влияние на современность".

Как близко принял к сердцу Белинский Герцена, свидетельствует любопытный эпизод, рассказанный Виссарионом Григорьевичем в письме: "В одно прекрасное утро, когда в одиннадцать часов утра в комнате было темно, кик в погребе, слышу звонок, — кухарка (она же и камердинер) докладывает, что меня спрашивает г. Герц. У меня вздрогнуло сердце: как, Герцен? быть не может — субъект запрещенный, изгнанный из Петербурга за вольные мысли о будочниках, — притом же он оборвал бы звонок, залился бы хохотом и, снимая шубу, отпустил бы… с полсотни острот, — нет, это не он!" Действительно, это был не Герцен.