Белогвардейщина. Параллельная история Гражданской войны - Валерий Шамбаров

17.08 Деникин торжественно въехал в город, встреченный Филимоновым и кубанским правительством, а 18-го приехал Алексеев, которому наконец-то придумали официальное название должности – Верховный руководитель Добровольческой армии. Его старая болезнь почек серьезно обострилась, но, тем не менее, он продолжал заниматься финансами, снабжением и политическими вопросами. 31 августа в Екатеринодаре при нем было сформировано временное гражданское правительство – Особое Совещание во главе с генералом от кавалерии A. M. Драгомировым с участием известных общественных деятелей России М. В. Родзянко, В. В. Шульгина, П. Б. Струве, Н. И. Астрова. О политической направленности своего правительства Деникин писал: «Во главе правительственных учреждений должны ставиться люди по признаку деловитости, а не по признаку партийности. Недопустимы лишь изуверы справа и слева».

29. Партизан Шкуро

Андрей Григорьевич Шкуро (по-настоящему Шкурб, фамилию себе он изменил) был одной из ярких фигур, характерных для российской гражданской войны, стихийным вожаком и народным героем, таким же, как у красных Чапаев, а у зеленых Махно. До революции его считали социалистом и опасным элементом, так как монархию он ненавидел и открыто заявлял «Я хочу свободы для всех граждан России».

Но все равно ценили за лихость, и он дослужился от рядового казака до полковника. Его отчаянные разведчики прославились дерзкими рейдами по тылам противника, на Закавказском фронте доходили до Персидского залива. Он и команды подбирал под стать самому себе, бесшабашных рубак, для которых в жизни не существовало ничего достойного внимания, кроме наградных крестов, баб и водки. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. И еще во время войны на родине о нем слагались легенды.

Когда после Октябрьского переворота он вернулся домой, большевики стали звать его к себе на службу. Но его вольнолюбивая душа с коммунистическими порядками никак не стыковалась, и он отказался. Теперь открыто называл большевиков сволочью и узурпаторами и почти в открытую повел подготовку к созданию «независимых» казачьих отрядов. Понятно, арестовали. Выпустили под надзор, чтобы проследить подпольные связи. Тут-то его и видели. Его ж в каждой станице знали, и «связи» у Шкуро были почти в каждой хате. Он скрылся в горах, обрастая «волчьей сотней» из своих бывших отчаянных разведчиков, а потом повел партизанскую войну. К нему примкнули казаки Суворовской, Баталпашинской, Бугурусланской станиц – как раз в промежутке между Кубанью и Тереком. От кубано-черноморских большевиков партизаны уходили во владения терских, и наоборот.

Командуя тысячами повстанцев, Шкуро повысил себя в чине до генерал-майора (когда где-то нашел генеральский мундир). Да что с него взять? Уж такая натура – авантюрист был, каких поискать. Ему, кстати, всего 30 лет было. Когда сил стало достаточно, захватил Кисловодск, где объявил себя властью. Даже свои деньги пустил в ход, «шкуринки» – найденные на складах этикетки от минеральной воды. Большевики были в трансе от его наглости – ведь совсем рядом, в Пятигорске, располагались все Северокавказские советские учреждения и войск было видимо-невидимо. Двинули на него части и из Пятигорска, и из Армавира, даже из Астрахани подтянули подкрепления. Да он плевать на них хотел. Выскользнул из клещей и ушел на север. Многих спас, выведя из района Минвод огромный обоз беженцев, в том числе князей Голицыных, Волконских, Оболенских, графов Воронцовых-Дашковых, Бенкендорфа, Мусина-Пушкина, промышленников Нобеля, Гукасова, Манташева, Рябушинского, застрявших на курортах и обреченных на уничтожение.

Сначала Шкуро просто в целях самосохранения гулял по Ставрополью. Крестьяне на его казаков нарадоваться не могли. Передавали на ухо: «Не грабит! За все платит! Пролетел, точно тихий ангел!» Ну это, предположим, было исключение. Платил Шкуро щедро, потому что уволок Кисловодское казначейство, а его казаки набрали там у красных столько барахла, что грабить еще что-то им было некуда, тем более в походе. Но былины о нем пошли гулять, как о святорусском богатыре.

А на Ставрополье, вклинившемся между Доном и Кубанью, обстановка царила жуткая. Террор перешел все границы. Калмыков вырезали целыми улусами. В Ставрополе в Юнкерском саду палач Ашихин каждую ночь казнил партии «буржуев», их рубили шашками. В большом селе Безопасном вечно пьяный комендант Трунов истреблял всех неугодных проезжих – мужчин, женщин, подростков. Его суд сводился к двум фразам: «Покажи руки!», а если руки казались слишком «белыми» – «Раздеть!» И подручные, сорвав одежду, изощренно умерщвляли обнаженную жертву штыками. Упившись до чертей, расправился точно так же с собственной женой. В ответ на ее ругань приказал обычное: «Раздеть!..» В селе Петровском, расстреляв всю «буржуазию», красноармейцы прямо на месте казни перенасиловали учениц местной гимназии, сопровождая это истязаниями.

4 июля, после победы Деникина под Тихорецкой, офицеры Ставрополя подняли восстание. Сговорились с «интернациональным» немецким батальоном, с рабочими дружинами. Захватили центральные казармы, склад пулеметов. Но восставших оказалось слишком мало, а пулеметчиков среди них не нашлось. Красные отсекли им пути к немцам и рабочим, выставив грузовики с пулеметами, а потом перебили. Штаб повстанцев во главе с братьями Ртищевыми пробился до леса, но был схвачен и казнен. Шкуро в этот день проходил всего в 14 км от Ставрополя, но не знал о восстании, а связные, посланные к нему, были перехвачены большевиками.

Зато через несколько дней Андрей Григорьевич дал красным жару. В селе Кугульта он поймал ставропольского комиссара Петрова, повесил его, а труп отправил в город с запиской, что в ближайшее время весь ставропольский Совнарком ждет та же участь. В городе начался переполох. А Шкуро еще немного продвинулся на восток и разъездами установил связь с Деникиным, объявив себя в его подчинении. Из села Донское он по телеграфу передал большевикам ультиматум – в 48 часов оставить Ставрополь. Иначе, мол, его армия начнет артиллерийский обстрел. Стоял он в 30 км от города, а его артиллерию составляли 2 декоративные пушки, негодные к стрельбе. Тем не менее красные побежали. Многие бросали оружие, сдавались в плен городскому населению. Быстрым маршем уводили войска, увозили орудия. Безоружные горожане обступили автомобиль Ашихина и доставили его в тюрьму.

22 июля в город въехала единственная машина с деникинцами во главе с ген. Уваровым, назначенным губернатором. Он немедленно объявил мобилизацию офицеров и классных чиновников – они и составили первоначально всю городскую оборону. Чуть позже прикатил Шкуро. К его сожалению, Уваров уже занял караулами банки и казначейство. Потом подтянулись подразделения полковника Слащева, занимая фронт. Бежавшие красные опомнились, пытались контратаковать. Их командующий Шпак, поставив орудия на грузовики, неоднократно заскакивал в городскую черту и бил наугад шрапнелью, пока казаки не подкараулили его и не зарубили.

Кто сразу понял значение успехов Деникина, так это отнюдь не большевики. В Москве еще даже имени его не знали. Опасность почуял германский Генштаб. Он пришел к выводу, что, если Деникин захватит Черноморский флот и высадит десант на Украине, это обернется для Центральных держав бедствием – население там и без того было недовольно немцами. Поэтому в июне последовал ультиматум Москве – либо перевести флот в Севастополь и сдать Германии, либо война.

Официальная версия очень сомнительна. Резолюция Ленина о потоплении флота, во-первых, датируется 24 мая, во-вторых, даже в ПСС приводится со ссылкой на малоавторитетный «Морской сборник», а не обычные в таких случаях партийные издания и архивы. Что по радио передали флоту приказ сдаться, а с приказом топить корабли послали уполномоченного – тоже сомнительно. Пробраться кружным путем через Царицын, тем более что Деникин уже перехватил железную дорогу? Ну-ну… Да и расстреляли бы такого уполномоченного не только белые, но и красные. ЦИК Кубано-Черноморской республики считал корабли своей собственностью и запрещал флоту выполнять приказы Москвы. Похоже, ленинский приказ был один – о сдаче. А патриотический глупый жест моряков был стихийным.

Мнения на флоте разделились… Председатель Кубано-Черно-морского ЦИК Рубин, прикатив в Новороссийск, запрещал как уход к немцам, так и потопление, грозясь направить сюда полевые войска, которых у него уже не было. Часть флота ушла в Севастополь – дредноут «Воля» и 6 эсминцев. А не ушли те корабли, на которых уже не осталось экипажей. Они даже с места тронуться не могли. На дредноуте «Свободная Россия» из 2 тыс. чел. осталось меньше 100, на эсминце «Килиакрия» – двое, на «Фидониси» – шестеро. Аналогичная ситуация сложилась на «Капитане Баранове», «Сметливом», «Стремительном» и др. Поделив судовые кассы, матросы давно уже гудели на берегу. Дееспособная часть команд осталась лишь на эсминцах «Керчь» и «Лейтенант Шестаков». Они и совершили потопление мертвого флота, в то время как остальные герои размазывали на берегу пьяные слезы и клялись мстить неизвестно кому. Поэтому и пришлось «Керчи» с «Лейтенантом Шестаковым» для собственного затопления уходить в Туапсе. Жить-то хочется.