Беспамятство как исток (читая Хармса) - Михаил Бениаминович Ямпольский

ангелы-хранители. Например, в «Исайе»: «На стенах твоих, Иерусалим, я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью» (62, 6). Хранитель возникает и в особенно значимой для Хармса книге Ветхого завета — «Книге Даниила»: «И видел я в видениях головы моей на ложе моем, и вот, нисшел с небес Бодрствующий и Святый» (4,10). «Бодрствующий» — все тот же ангел-часовой. Ангел впервые играет такую роль именно в «Книге Даниила»[246]. Неподвижность ангела позволяет времени состояться. Обэриутская метаморфоза ангелов, придуманная Липавским, — «вестники». Они также совершенно неподвижны и существуют вне времени. Друскин записал в 1933 году:

Жизнь вестников проходит в неподвижности. У них есть начала событий или начало одного события, но у них ничего не происходит. Происхождение принадлежит времени (Логос, 91)[247].

Сторожем в «Комедии» могут быть разные персонажи. Николай II, например, говорит:

Вон рыцарь ходит с алебардой

хранит покой чиновника.

Вон сторож, комсомолец Вертунов...

(1, 97)

Одновременно в пьесе фигурируют Сторож и Часовой. В одном из эпизодов комсомолец Вертунов назначает сторожем Крюгера, гибель которого — один из основных мотивов второго действия:

Царь не волнуйся.

Я приказал стоять у входа Крюгеру

он смел и безобразен

мальчишка не пройдет

и ветер не промчится[248]

он всякого поймает за рукав

толкнет в кибитку

свистнет пальцем,

не бойтесь!

Крюгер воин.

Он хранит.

(1, 101)

Гибель Крюгера — событие невероятной важности. Факельщики связывают с его смертью наступление ночи:

В небе лампа потухает

освещая Ленинград.

(1, 103)

Петр произносит отчаянно-трагические монологи, в которых странным образом путается минувшее и настоящее. И сам Петр как бы двоится, представая и императором российским, и апостолом, охраняющим небесные врата — также своего рода часовым. Во всяком случае, его обратимость в часового очевидна:

С тех пор как умер Крюгер

я опечален

<...>.

Тогда у Зимнего дворца печален

стоит как прежде Крюгер на часах

глядит в безоблачное небо Крюгер...

Тпфу-ты!

не Крюгер в небо посмотрел

а ты.

Часовой — Который час?

Петр — Четыре.

(1, 104-105)

То, что смерть Крюгера равнозначна исчезновению солнца, а сам он описывается как человек, глядящий «в безоблачное небо», связывает Крюгера с темой астрономии, тем более что сам выбор фамилии отсылал к русскому астроному XIX века Адальберту Крюгеру — директору обсерватории в Гельсингфорсе. Крюгер Хармса протягивает руку Босковичу Хлебникова.

Когда-то Аристотель видел в Боге своего рода неподвижного наблюдателя за космическими часами, обеспечивающего наличие объективного времени. Часовой у Хармса выполняет отчасти сходную роль. Неподвижность часового постоянно подчеркивается, как едва ли не основное его качество. В тексте 1933 года часовой выведен в качестве героя, постепенно замерзающего и превращающегося в кучу снега и льда (3, 68-69). Такое же одеревенение часового описано в стихотворении Заболоцкого «Часовой» (1927), который «стоит как башня» и одновременно ассоциируется с часами:

Там вой кукушки полковой

Угрюмо тонет за стеной.

(Заболоцкий, 22)

Наблюдение за планетами, конечно, связано с мотивом наблюдения и измерения времени. Такова основная и почти единственная функция хармсовского часового. В качестве наблюдателя-великана Крюгер появляется в загадочном стихотворении 1929 года «Папа и его наблюдатели». При этом «папа» в конце стихотворения оказывается просто «золотой звездочкой», летающей по небу (1, 78-79).

Сторож или часовой у Хармса охраняет ход времени. Часовой должен следить за временем, но быть, как «вестник», вне времени и движения. При этом переход из вневременного состояния к тикающим часам может пониматься как переход из позитивного в негативное. В стихотворении «Дни клонились к вечеру» (1931) упоминается дьявол, разгуливающий «по улицам в образе часовщика» (3, 104). От ангела-часового до дьявола-часовщика — один шаг. Выражение «стоять на часах» понимается в пьесе буквально. Характерно, что часовой при этом сам не знает времени, вместо пароля он спрашивает: «Который час?» — а Петр машинально отвечает: «Четыре».

В первоначальных вариантах пьесы связь Крюгера со временем еще более очевидна. Хармс обнажает ассоциацию Крюгера с пушкой, как известно, выстрелами отмечавшей ход времени в Петербурге. Петр в первоначальном варианте своего монолога замечает о Крюгере: «Не человек, а пушка!» (1, 190). Смерть Крюгера в черновых набросках связывалась с выстрелом отмечавшего ход времени орудия. Комсомолец Вертунов так характеризует Крюгера:

Смотрите.

Как свечка стоит и не вздыхает

пушку слушает, ушами востроглаз...

(выстрел. Крюгер падает.)

(1, 189)

При этом пушка не просто отмеряет время, она «называет» его. Хармс пишет в одном из стихотворений 1931 года: «...на Неве грохотала пушка, называя полдень...» (3, 104). Выстрел — это имя, подобное «раз» или «тюк». Выстрел «называет» момент и одновременно останавливает ход времени. В небольшом фрагменте 1933 года говорится:

Остановка истории!

<...>

На Неве стреляют из пушек!

(Х2, 60)

10

Крюгер — это своего рода часы «при оружии», своим ходом производящие подобие временного порядка. Одним из его «метрических» орудий, которыми он отмеряет время и охраняет его с чрезвычайной пунктуальностью, является сабля. Сабля, конечно, — очень странная мера времени. Возможно, первоначально она возникает как русская трансформация французского слова sable — «песок» и ассоциируется с песочными часами (sablier).

Сабля формой несколько напоминает часовую стрелку. В «Елизавете Бам», где тема времени играет существенную роль, Петр Николаевич сражается с Папашей Елизаветы за ее жизнь. И сабли, столкнувшиеся в поединке, напоминают стрелки часов, отмеряющих жизнь:

Прошу внимательно следить

За колебаньем наших сабель, —

Куда которая бросает острие

И где которая приемлет направленье...

(ПВН, 200)

Это сражение соотносимо с несколькими литературными сражениями сразу, например с битвой Смеха и Горя в хлебниковском «Зангези»[249], где сражение двух аллегорических персонажей описано как временной механизм. Смех говорит:

Час усталый, час ленивый!

Ты кресало, я огниво!

<...>

Час и череп, чет и нечет!

<...>

И, удары за ударом,

Искры сьпятся пожаром,

Искры сьпятся костром.

Время катится недаром,

Ах, какой полом![250]

Смерть Смеха («полом») предстает