Жена изменника - Кэтлин Кент

Утром пятого дня Уилл почувствовал себя лучше, лихорадка спала, и озноб бил его меньше. Очнувшись, мальчик попросил хлеба и горько заплакал, когда услышал, что можно только бульон. Блестящими глазами он смотрел, как женщины перемещаются по комнате, но был слишком слаб, чтобы двигаться самому, и лишь глотал жидкость, которую ему по ложечке вливали в рот. К полудню у него опять начался жар, дыхание стало более тяжелым, а когда мать, сидевшая на краю постели, наклонилась, чтобы его погладить, прошептал:

— Позови Марту.

Марта стояла в изножье кровати, но, прежде чем подойти к мальчику, непроизвольно посмотрела на кузину. Спина Пейшенс словно одеревенела, голова склонилась ниже, плечи напряглись. Не оборачиваясь, она проговорила:

— Принеси воды.

Это было сказано тихо, но всю комнату, точно тлетворный запах, заполнила ярость, Марта поспешила выйти, чтобы налить еще миску воды.

На мгновение она остановилась у входной двери и увидела, как Томас взволнованно мерит шагами двор. Заметив ее, он тоже взглянул ей в лицо, чтобы понять, как обстоят дела. Покачав головой, она повернулась и направилась к двери спальни, где ее ждала Пейшенс.

Марта наткнулась на кузину у самой двери и резко остановилась, так что из миски на пол пролилась вода. Она сразу заметила играющие желваки на лице и натянутые жилы на шее разъяренной женщины. Одной рукой Пейшенс опиралась о косяк, другой держала дверь, загораживая собой дорогу в спальню. Когда она попыталась заговорить, губы ее дрожали. Наконец, прерывисто дыша, Пейшенс произнесла:

— Почему у меня умирают дети?

Злобно посмотрев на Марту, она захлопнула дверь, а потом заперла ее на засов.

Уилла не стало в ту же ночь. Марта явственно почувствовала момент его смерти, хотя, не имея доступа в спальню, сидела за столом в общей комнате. До нее донеслось тихое, сдавленное стенание, когда Пейшенс уткнулась головой в одеяла, бесконечно повторяя: «Нет, нет, нет...» Вскоре ее голос стал громче, потом перешел на крик и причитания по умершему, продолжавшиеся, пока не появился Даниэль, который, услышав, как она голосит, выскочил из хлева и чуть не вышиб дверь. Отодвинув засов, Пейшенс свалилась к его ногам, а Марта, спотыкаясь, побрела к своей кровати. Она надеялась, что придет сон, потому что была совершенно измотана, но на подушке увидела игрушку-дикобраза, забытую там Джоанной, ту самую, которую Уилл с таким увлечением пытался разобрать, и разрыдалась, кусая подушку.

На рассвете Уилла, завернутого в стеганое одеяльце, повезли хоронить. Даниэль сидел на месте возницы, а Пейшенс брела рядом, как кающаяся грешница. На Марту она не смотрела и злобно отпрянула, когда та попыталась положить руку ей на плечо. Когда повозка скрылась из виду, Марта осталась стоять, глядя на бледные кучевые облака и летящий на юг косяк птиц, подобный волнам, расходящимся от носа большого корабля, и ей захотелось опуститься на землю и остаться так на всю зиму под покровом тяжелого снежного одеяла. Впервые за эти дни к ней вернулись тревожные мысли о наемных убийцах, смешавшиеся с горем, как гибельная отрава.

Так стояла она во дворе, пока не почувствовала, что рядом появился Томас. И не успел он обнять ее, как она, открыв рот, зарыдала во весь голос, и ниточки слюны смешались с ручьями слез на ее подбородке. Накануне ночью она тоже плакала, долго переживая невозвратимую утрату. Но сейчас это были бесполезные слезы кормилицы, у которой из набухших грудей льется ненужное молоко, слезы той, кто была и няней, и ночной сиделкой умершего ребенка, это был плач мачехи, опекунши, чьи сетования не должны раздаваться громче, чем стенания беспомощных родителей.

Взяв за руку, Томас повел ничего не видящую, спотыкающуюся Марту по тропинке к реке. Они медленно поднялись по берегу, и их одежда промокла от густой росы на листьях папоротника, что пучками рос по склону. Томас усадил Марту прямо на эти листья у края воды. Они сидели рядом, и Марта вытирала лицо передником, который очень быстро насквозь промок от слез. Они бездумно смотрели на омуты и мелкие водовороты, еще не наполненные осенними листьями.

— Я говорил тебе, что в Англии у меня была жена, — начал Томас. Он повернулся к ней лицом, осторожно обняв ее за плечи. — Но у меня был еще и сын. Он умер вместе с матерью.

Марта подняла глаза — удивленная и пораженная, но в то же время не понимая, почему раньше ей не приходило это в голову. Он был женат несколько лет, так почему у него не могло быть ребенка? Однако это известие теперь только усилило чувство утраты, и она ощутила себя окончательно раздавленной горем. Марта отвернулась и прикусила губу, боясь, что снова не выдержит и разрыдается. Тогда Томас убрал руку с ее плеча, и она поняла, что своим жестом обидела его. Снова придвинувшись ближе и обхватив его руками, она уткнулась лицом ему в грудь. Вдохнула запах мускуса и костра и прижалась ногами к его длинным и сильным ногам.

Через некоторое время Томас заговорил, его слова зазвучали для прильнувшей к его груди женщины, подобно гулу из горной шахты.

— Я сражался за Кромвеля семь лет, убивая своих соотечественников, я убил человека, который был королем. Мне казалось, я видел все самые низкие деяния, которые люди могут совершить по отношению к себе подобным. Но я ошибался. Кромвель послал меня в Ирландию подавить сопротивление католических повстанцев. Тех, кто бросал оружие, убивали наряду с теми, кто отказывался сдаваться. Сопротивлявшихся сжигали живьем в церквях, на рыночной площади священников насаживали на вертел, как молодых барашков, женщин насиловали на телах их убитых детей, младенцев швыряли о камни.

Марта зашевелилась на его груди, как будто протестуя, но он успокоил ее, прошептав, словно ребенку, «ш-ш-ш», и продолжал:

— Меня послали в деревню неподалеку от города Дрогхеда, чтобы очистить от смутьянов тамошние жалкие хижины. Даже не дома, а какие-то пещеры, вырытые в склонах холмов и обмазанные глиной с соломой. У последней хижины на меня выскочил человек в одной льняной сорочке и в войлочных сапогах и ударил меня в руку старым дедовским кинжалом. Я никогда не видал, чтобы человек кидался на врага с таким неистовством. Я убил его, но кинжал до сих пор ношу с собой как напоминание, что ожесточенней всего люди сражаются за свой дом.

Тогда-то я и услышал детский плач, доносившийся из глубины пещеры. Двери там не было, вместо нее висела овечья шкура. Я заполз внутрь пещеры, в которой пахло дымом и смертью, и обнаружил маленького мальчика лет четырех, прижавшегося к телу матери. Женщина перерезала себе горло, чтобы не достаться нам.

У загнанного оленя меньше ужаса в глазах, чем было у того мальчика. Спрятав в ножны саблю, я протянул ему руку. Он оскалился, потому что ирландские священники говорили ему, что англичане его съедят. Мальчик был уверен, что я сейчас начну рвать его плоть, чтобы поужинать, и, схватив нож, еще теплый от материнской крови, он бросился на меня.

Я говорил с ним час, а может, и больше. Рассказывал про скот и поля, про сбор урожая. Хотя я не говорил по-ирландски, мой валлийский происходит из того же источника. Я рассказал ему о своем погибшем брате, о своем сыне, которому столько же лет, сколько ему, и через некоторое время он подполз ко мне и стал есть хлеб, который я протянул. Когда я вышел из хижины, он пошел следом за мной.

С того дня я решил, что больше не буду никого убивать. Моя рана загноилась и никак не затягивалась, поэтому меня признали негодным к службе и отправили в Англию вместе с другими, чьи конечности не могли гноиться, ибо были отрублены ирландскими повстанцами или отрезаны английскими врачами. Вернувшись в Лондон, я узнал о смерти моей семьи. Уже три месяца как их не было на этом свете.

Прервавшись, Томас глубоко вздохнул, словно воздух стал реже, и плотнее прижался подбородком к голове Марты. Его пальцы крепко сжали ее тело, и она затаила дыхание, чтобы не дрогнуть под его рукой и не мешать рассказу.

— Моя жена, Палестина... — Голос Томаса прозвучал более хрипло, чем раньше. — Моя жена умерла ради человека по имени Лилберн, вождя левеллеров, которого бросили в Тауэр за то, что он выступал за права всех людей. Ходатайствуя за его освобождение, она бросила вызов самому Кромвелю прямо перед палатой общин. Схватив его за плащ, она призвала лорд-протектора к ответу за то, что он убил короля и заключил в темницу людей доброй воли. Можешь себе представить? Девчонка призывает к ответу человека, который тогда был сам как король. Ни один мужчина не решился поднять руку на лорд-протектора, а моя жена смогла. Господь свидетель, смогла. — Послышался короткий хриплый выдох, напоминавший смех, и в нем звучала гордость. Марту пронзило молнией ревности или близкого к ревности чувства, но она отогнала его, чтобы Томас, прижавшись к ее голове, не ощутил охватившего ее жара. — Жену и сына бросили в Тауэр люди Кромвеля. Подонки дождались, когда я уеду в Ирландию. Они только хотели попугать ее, чтобы она перестала обвинять Кромвеля в том, что он сам стал тираном, но Черный Пес пришел к ним, распространяя заразу своим зловонным дыханием, и они с мальчиком умерли в камере от этой тюремной скверны.