Круговой перекресток - Елена Гайворонская

– Санька-Александра! – дурачился Вадик. – Кто тебя так назвал? Тебе абсолютно не идет это имя. Санька – что-то мужеподобное в стиле женщины-молотобойца или шпалоукладчицы…

– Меня в честь прадеда так назвали, – зачем-то сказала я, – он был воином.

– Гы! Значит, ты амазонка? – сыпал остротами Вадик. – Прекрасная воительница? Нет, амазонка скорее Крис. А ты – Елена Прекрасная… Изнеженная, утонченная… Я вижу тебя гуляющей по парку в длинном светлом платье с зонтиком, прикрывающим белое личико от коварных солнечных лучей… – Вадик декламировал и дирижировал бутылкой в такт безудержным фантазиям, ставшим достоянием всех посетителей кафе.

– Тебе зрение никогда не изменяет? – ехидно осведомилась я. – Иногда форма не совпадает с содержанием.

– А по-моему, тебе здорово идет это имя, – вдруг негромко произнес Сергей. – Саня, Александра… Ты не из тех, кто прячется от солнца и вообще от чего-либо… Ты мчишься в автомобиле по извилистой заснеженной дороге, и чтобы солнце в стекло и колючий ветер в приоткрытое окно…

Меня вдруг кинуло в жар, настолько точно он угадал то, что я и сама про себя до конца не знала, только чувствовала исподволь. Словно он непостижимым образом проник сквозь мою инфантильную оболочку и разглядел меня настоящую – резкую, мятежную, злую, невыносимую, томящуюся в оковах хрупкой клетки глупого тела… Впервые в жизни не знала, что ответить мужчине. Просто сидела и смотрела на него, а он на меня, и казалось, мы вообще можем прекрасно обходиться без слов, общаться на телепатическом уровне, просто передавать мысли друг другу.

– Ага, – кивнула Крис, – скоро Санька помчится. На «фольксвагене» своего жениха.

Я вдруг ужасно разозлилась. Кто дал Крис право болтать о моей личной жизни? Вообще какое ее дело? Наверное, Крис прочла это в моем сумрачном взгляде, осеклась, заерзала, неловко заулыбалась.

– Нет у меня никакого жениха, – фыркнула я. – Я слишком молода для замужества. Полагаю, можно закрыть мое скромное досье?

Крис вылупилась на меня во все глаза, но быстро нашлась и сообщила, что пошутила. Женская солидарность, лишние объяснения ни к чему.

А я почувствовала себя скверно. Не понимала, что со мной происходит. Только что я предала Артема. Ради чего? Ради красивых глаз парня, которого увидела в первый и, возможно, в последний раз в жизни? Больше всего на свете я ненавидела ложь в отношениях, а сейчас лгала сама – друзьям, себе и…

Сквозь сигаретный чад плыл по залу неторопливый блюз. Низкий чувственный голос француженки разогревал холодную северную кровь, пробуждал непонятное томление, рождал невнятные странные желания…

– А почему никто не танцует? – неожиданно выдал Вадик. – Музыка же играет…

– Перестань, – шикнула Крис, – здесь не принято.

– Кем не принято? – не унимался Вадик. – Что за бред? Если есть музыка, желание, мужчина и женщина, должен быть и танец, верно? – И почему-то посмотрел на меня, ища поддержки.

– Конечно, – сказала даже не я, а взбалмошная Алекса, проснувшаяся внутри меня.

– Потанцуем? – Вадик поднялся, протянул руку.

Я тоже встала, вложила пальцы в его длиннопалую ладонь, и мы закружились по залу. Танцором Вадик был никаким, за пару минут умудрился отдавить мне пальцы на обеих ногах, в другой момент я бы бросила его на половине аккорда, но тогда… Сигаретный дым окутывал сизым покрывалом, шампанское пьянило голову, рука партнера по танцу мелко вздрагивала на моей талии, а лопатками я чувствовала прожигающий взгляд мужчины, сидевшего за столом. Воздух был душен и наэлектризован – чиркни зажигалкой, и полыхнет яркое сине-оранжевое пламя, сметая все на своем пути…

Музыка кончилась. Мы вернулись за стол. Отчего-то мне было сложно смотреть в глаза Сергея, когда я услышала его чуть охрипший голос, спрашивавший:

– Ты всегда нарушаешь правила?

– Только дурацкие. Я рождена для того, чтобы нарушать дурацкие правила.

– Девушка-неформат?

Тут я осмелела, взглянула в упор в его точечки-зрачки, поймала тонкую улыбку и почувствовала, как пол уходит из-под ног. Я пробормотала, что хочу выйти на воздух. Дождь кончился. В воздухе пахло какой-то морозной свежестью, нетипичной для мая. Ветер остудил пылающие щеки, немного охладил голову. Очередной порыв заставил поежиться.

– Замерзла?

Сергей подошел, осторожно взял мои руки. Его ладони были теплыми и абсолютно сухими. Я успела свыкнуться с вечно влажными ладонями Артема и сейчас с невероятной четкостью поняла, что бывает иначе. Что все может быть совсем иначе…

В этот момент Сергей обнял меня за плечи, и мне стало жарко, точно я угодила в знойный южный полдень. Его глаза в обрамлении чудных ресниц и яркие чувственные губы были так близко, что все внутри меня екнуло и оборвалось. И где-то вверху тоненько и нежно запели невидимые скрипки.

Наваждение

Вот уже три дня телефон молчал. То есть он, конечно, звонил и разговаривал разными голосами, но среди них не было единственного, который я надеялась услышать, и потому для меня телефон молчал, как партизан на допросе. Я злилась на бессловесный аппарат и на себя – за свое глупое ожидание. В самом деле, кто такой этот Сергей? Что я о нем знаю, кроме того, что он приехал из провинции, поступил в физтех, остался в аспирантуре, работает вместе с балаболом Вадиком в лаборатории какого-то НИИ, снимает квартиру на окраине. Ему двадцать пять, у него невероятные ресницы, крепкие горячие руки и взгляд, который непросто забыть. А вот Сергей наверняка не вспомнил обо мне на следующий день. И телефон, как пить дать, взял из обычной вежливости. Какой ему интерес в восемнадцатилетней девчонке, которая по пути домой несла пургу про творчество Золя и вредного озабоченного препода по зарубежке, похожего на таракана? А он в ответ рассказал про придурочного завлаба, сидящего в наушниках, чтобы не отвлекаться от работы на посторонние шумы. И еще мы всю дорогу смеялись над разной ерундой. Ничего особенного: он шутил, я подхватывала, он продолжал, получалось забавно и непринужденно. Мы болтали так, словно знали друг друга сто лет… Когда прощались, Сергей задержал мою руку в ладонях, недолго, всего несколько секунд, и посмотрел так, словно этот вечер был для него чем-то особенным… А потом прошли три дня абсолютной, режущей слух тишины…

Ну и черт с ним. У меня есть Артем, который как раз звонил из какой-то автомобильной глуши, сказал, что задерживается, потому что отец улаживает какие-то дела, что любит и скучает, и я, конечно, ответила то же самое… А что еще я должна была ответить? Что целых три дня с утра до ночи непрерывно думаю о человеке, которого видела несколько часов, засыпаю и пробуждаюсь с его именем, вижу его взгляд, слышу его голос и не могу избавиться от этого наваждения? Наваждение – вот точное слово для моего нынешнего состояния, которое мне не доводилось испытывать прежде. Это всего лишь наваждение, небыль, оно пройдет, закончится, как сон, как майский снег…