Ричард Блейд Айденский - Джеффри Лорд

Бедный Дракула долго не мог взять в толк, почему он должен покидать хозяина. Блейд пытался растолковать ему, что собирается магическим образом омолодиться, и этот процесс приведет к перемещению в пространстве: из северных лесов он перенесется в роскошный замок на юге. Дракула весьма приветствовал идею перебраться на юг, ибо, кроме хозяйской крови, обожал фрукты. Ему понравились и виды родового гнезда бар Ригонов, с очаровательным парком и бассейном, и молодой Аррах, и златовласая Лидор, и все остальное, что он сумел раскопать в памяти хозяина; но понятие магии (или научного прогресса, что, в сущности, одно и тоже) оказалось ему не по зубам.

Наконец Блейд прекратил объяснять и решил приказать. Что такое приказ, Дракула уже понимал и хорошо усвоил, что когда хозяин исчезнет, надо забраться на тарота и привести его к человеку по имени Ильтар. Ата был уверен, что справится с этой задачей, ибо с Тарном у него установился превосходный ментальный контакт.

Проходили дни, летели ночи; шхуна шла на север вдоль лесистого берега, все такого же безлюдного и тихого, словно в этом мире не существовало ни пышущего жаром стремительного экваториального потока, с грохотом бившего о Щит Уйда, ни Великого Болота, ни бескрайних степей юга, ни шумных городов, ни буйных варварских империй и королевств, ни благословенного Ратона, земли покоя и счастья, ничего, кроме серо-стального моря, темных базальтовых утесов и зеленой стены сосен над ними.

Однажды утром они увидели, как берег резко изогнулся, и высокие скалы преградили дорогу на север. Полуденное море кончилось, завершилось и плавание, теперь их ждали скитания в лесах и горах.

Распорядившись отдать якорь, Блейд вывел Тарна на палубу и начал вьючить на него оружие и мешки с припасами.

Глава 10. Корабль селгов

В его объятиях лежала женщина. Прижавшись щекой к плечу Блейда, она дышала прерывисто и жарко, словно недавний любовный экстаз вновь посетил ее в сонном забытьи, подарив наслаждение, к которому нельзя было привыкнуть. Для нее, юной и совсем неопытной, страсть еще таила элемент новизны, каждый поцелуй и каждое объятие казались божественным даром, каждое нежное слово — откровением.

Пряди золотых волос ласкали грудь Блейда. Эти локоны были невесомыми и мягкими, как шелк, он не чувствовал их прикосновения, не замечал руки, обнимавшей его шею. Он спал, и лицо странника, едва озаренное пламенем свеч, догорающих в серебряных витых канделябрах, выглядело таким же молодым и безмятежным, как у его златовласой подруги. Темные завитки спускались на лоб, на смуглой и гладкой коже — ни морщинки, твердо очерченные губы хранили свежесть юности, в уголках рта прятался некий намек на улыбку — то беспричинное и щедрое веселье, что приходит иногда к сильным и уверенным в себе мужчинам в поре возмужания. Ибо Ричарду Блейду, пэру Айдена, мирно почивавшему сейчас в своей спальне, в своем наследственном замке близ имперской столицы Айд-эн-Тагры, шел всего лишь двадцать седьмой год.

Прямоугольник массивных каменных стен и зоркая стража берегли его покой. С угловых башен часовые, вооруженные мечами и тяжелыми арбалетами, могли видеть лежавший на севере Имперский Путь, ровную, как стрела, дорогу, уходившую направо, к каналу и к городу, к его улицам, площадям и дворцам, и налево, к полосе леса, темневшей на горизонте. За этой магистралью, которой дозволялось пользоваться только могущественным и знатным, вдавался в сушу прямоугольник гавани, заполненный кораблями и огромными плотами, их весла были подняты, паруса — свернуты, будто крылья птиц, добравшихся до своего гнезда и прилегших вздремнуть до рассвета. Над ними возносилась башня Малого Маяка, и огонь, сиявший на ее вершине, походил на глаз великана, надзиравшего за стаей уснувших птиц.

На юге, за фруктовой рощей, параллельно Имперскому Пути тянулся Большой Торговый Тракт. Сейчас он был безлюден и пуст, так же как и дорога знатных. Кончался месяц Мореходов, когда после весенних штормов в Ксидумен, Длинное море, выходили огромные плоты-садры с товаром; двадцать или тридцать дней в складах торговой гавани накапливались сукна и стеклянные изделия из Стамо, оружие, доспехи и бронзовая посуда из Джейда, вино, парча, бархат, ковры и драгоценные камни из эдората Ксам и Стран Перешейка. Еще немного, и начнется месяц Караванов, тогда Торговый Тракт затопят фургоны и телеги, и грохот их даже ночью будет доноситься до уединенных покоев дворца бар Ригонов.

Но сейчас все было тихо. Древний замок, и раскинувшаяся на западе столица, и весь имперский домен Айдена мирно дремали под светом двух лун, большого серебристого Баста и маленького быстрого Крома, похожего на золотой апельсин. Спали повара и конюхи, ключники и музыканты, служанки и садовники; дремали кони, мулы и шестиногие тароты, цветы в саду закрыли свои чашечки, вода бассейна застыла, похожая на темное зеркало из обсидиана.

Спал и Ричард Блейд, обратив к затянутому шелком потолку лицо, на котором блуждала слабая улыбка Потом губы странника дрогнули, черты стали строже, задумчивей и словно бы старше; он глубоко вздохнул и что-то прошептал.

Ричарду Блейду снились удивительные сны.

В его объятиях лежала женщина. Положив черноволосую головку на плечо Блейда, она дышала спокойно и ровно, будто бы недавний любовный жар, отпылав, покинул ее, излившись негромкими стонами, тихими вскриками, нежным, едва слышным шепотом. Для нее, зрелой красавицы с золотисто-смуглым телом, наслаждение было привычной радостью, счастьем, без которого жизнь казалась бессмысленной и пресной. Но дарила она его немногим.

Ее темные блестящие пряди мешались с волосами Блейда, чуть тронутыми сединой. Эти локоны были невесомыми и мягкими, как шелк; он не чувствовал их прикосновения, не замечал руки, обнимавшей его шею. Он спал, и лицо странника, озаренное огоньком ра-стаа, тонкой несгораемой лучинки, казалось много старше, чем у его черноволосой подруги. Она была женщиной в расцвете лет, и самый придирчивый ценитель женской красоты не дал бы ей больше тридцати; Блейд же выглядел на все сорок пять. Возможно, даже на пятьдесят, хотя и такая оценка его возраста являлась бы комплиментом: всего несколько дней назад ему стукнуло пятьдесят семь. Он был еще крепок и силен, но лоб уже пересекли морщины, и смугловатая кожа обветрилась; твердо очерченные и крепко сжатые губы придавали лицу суровое и грозное выражение, упрямый подбородок казался высеченным из камня. То был мужчина в осенней поре, в тех годах, когда уверенность в своей силе, в своем опыте и власти достигает апогея, за которым начинается неизбежный упадок; он походил на вершину, с которой все дороги ведут вниз.