Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

Модель пронесли, и Лодька порадовался. А колонны с сотрудниками Гороно все не было (или Лодька прозевал ее). Торчать на краю тротуара среди галдящих зрителей, слушать одни и те же лозунги и марши надоело. «Пора топать на Герцена», — решил Лодька. И в этот миг что-то скользнуло у него по груди. Он глянул — из кармана торчала вытащенная до половины «десятка». А в сторонку независимо уходил длинный вихлястый парнишка в приплюснутом «кемеле».

«Г-гад!..» — Лодьку обдуло злостью, как жаром из печки. Мелькнула даже мысль — найти милиционера, показать на карманника: «Вон тот парень сейчас хотел обокрасть меня!» Лодька заоглядывался: не видать ли поблизости милицейских фуражек? Не заметил ни одной. Все они сейчас в оцеплении, «сохраняют порядок». Жулик, между тем, растворился. Ну и черт с ним. Лодька протолкался к перекрестку и по улице Челюскинцев добрался до «Урицкой», чтобы пройти мимо того самого дома и как бы повидаться с Юриком.

Потом он пошел к Борьке. Было условлено, что после демонстрации компания соберется у него. Но Борькин кирпичный домик оказался заперт. Или никто еще не приходил, или… собрались и сразу куда-то отправились, не дождавшись его, Лодика? (Про такое не хотелось думать.)

Лодька зашагал через двор обратно к калитке. Со стесненным чувством глянул на дом, где раньше жила Зина Каблукова. Прошелся глазами по висячим ветвям березы с яркими, маленькими еще листьями. Шагнул за калитку, стал думать: куда отправиться? Разыскивать «дворцовых» друзей или сперва заглянуть на Стрелку?

Вообще-то лучше всего было пойти к Стасе. Конечно, к ней не пустят, но можно купить кулек леденцов и передать. Однако накануне все вместе они уже пытались так сделать, но Стасина мама встретила гостей неласково. Просила «не беспокоить девочку хотя бы в течение недели». Она, мол, все еще лежит. И к окнам подходить ей нельзя, от них дует…

Лодька пошел на Стрелку.

Синий, Каюм и Цурюк играли в ножички. Райка Каюмова, Славик Тминов и Костик Ростович прыгали через веревку — двое крутят, а третий скачет, пока не запутается в шнуре отвыкшими от летней резвости, еще незагорелыми ногами.

Лодька обрадовался Каюмовым. Оказалось, что они не ужились с родственниками под Челябинском и недавно вернулись на старое место, в прежнюю квартиру.

Лодьке тоже сдержанно обрадовались. А он почувствовал себя так, словно был, вроде Каюмовых, в долгой отлучке и сейчас вернулся домой.

— Ребята, айда к цирку, там мороженое продают!

— А на какие шиши… — сказал Синий.

— На мои!

Десятки хватило на три стаканчика (и остался еще рубль). Один стаканчик Лодька дал Каюму и Райке, второй — Славику и Костику, а третий оставил для себя, Синего и Цурюка. Сели на штакетник, стали подцеплять мороженное сломанными пополам и на три части плоскими палочками. Молча и с удовольствием. Первую фразу произнес Цурюк — выскреб бумажный стаканчик лучинкой и облизнулся:

— Хорошо, но мало…

— Свинья ты, Цурюк, — рассудил Синий. — Лучше бы сказал Севкину спасибо.

— А я чё… я это… спасибо…

— На здоровье… — Лодька встал. — Пойду я, ребята. Дела всякие…

Он перешел Первомайскую и оказался у «Дворца». Внутри, за стеклами, конечно, никого не было, выходной. Но Лодька решил заглянуть на двор. И правильно! Толкнул калитку и сразу увидел всех: Борьку (то есть Борю), Клима, Аркашу, Эдика и Агату. Агата сидела на перекладине приставной лестницы, остальные играли в городки.

— А вот и он, — сказал Клим. — Я же говорил, что отыщет нас…

Лодька для порядка надулся:

— Могли бы и подождать.

Борька объяснил:

— Мы ждали. Пришли сразу после демонстрации, сидели… А ты, наверно, еще глазел на колонны…

В общем-то, он был прав, Лодька дуться перестал. Включился в игру.

Агата с лестницы сказала:

— Мальчики, хватит палками кидаться. В «Комсомольском» в два часа детский сеанс. Говорят, ребят сегодня пускают без билетов.

— А что за кино? — спросил Клим и разбил метким ударом «бабушку в окошке».

— Кажется, «Красный галстук»…

— Сколько можно… — поморщился Эдик.

— Дареному коню… — сказал Клим. — Я советовал бы пойти…

Пошли. Снова посмотрели знакомую киноисторию (она, кстати, кончалась первомайским эпизодом)…

Кто в дружбу верит горячо,Кто рядом чувствует плечо… —

опять надолго застряло в голове у Лодьки…

Третьего мая в биологическом кабинете, перед первым уроком, Бахрюк опять подкатил к Лодьке. Ехидно так:

— Ну, чё, Александр Сергеич, перетрухнул тогда на улице? — и объяснил собравшимся: — Длинный Вьюн у него на демонстрации чуть не вытащил червонец из кармана… — Увидел, что новость не вызвала восторга, и снова обратился к Лодьке: — Эх ты, ротозей в красном галстучке… Думаешь, он чем его тащил? Он пинцетом тащил, аккуратненько. Эх ты…

Горделивая снисходительность Бахрюка была совершенно глупой.

— Чем вы со своим Вьюном хвалитесь! Ведь не вытащил! Толку не хватило…

— Зато ты чуть не обкакался, башкой завертел. Хотел мильтона позвать, да? Дурак! Да тебе за это через пять минут брюхо распотрошили бы!

— Чем? — сказал Лодька. — Тем самым ножиком?

— Чево-чево? — прищурился Бахрюк, но угроза его была нерешительная. — Каким «тем самым»?

— Знаешь, каким…

— Я… я-то, может, и знаю! А ты не знаешь, и рот не разевай! А то хуже будет…

Лодька хотел спросить, что именно «будет хуже», но в кабинет ворвалась биологичка Собакина.

— Почему не на местах?! Для кого был звонок?!

Ну и все как всегда. Несмотря на цветущий май за окнами…

К воскресенью похолодало. Оно и понятно — если вовсю расцвела черемуха, без пакостей в погоде не обойтись! На репетицию пришлось идти в плотной куртке. («Иначе совсем никуда не пойдешь! Забыл, как маялся в феврале?»)

На репетицию пришел Кирилл. Не Советника играть, а попрощаться — завтра на сборный пункт. Поэтому репетировали кисло и закончили быстро. Стаси по-прежнему не было.

Потом пошли провожать Агату, привычным путем. Все казались не то чтобы приунывшими, но какими-то озабоченными. Лодька сперва думал: это от общего настроения, из-за Кирилла, из-за непонятности со сроками премьеры. Но вдруг увидел, что все поглядывают на него. Непонятно как-то, искоса… Чего это они? Хотел уже спросить: «В чем дело?» Но воспитанный, как юный кадет, Эдик Савойцев опередил:

— Лодя, извини… но, может быть, тебе сегодня не ходить с нами?

Лодька понял сразу: это конец. Конец их «дворцовой» дружбе, всем весенним радостям, ощущению постоянного праздника. Той жизни, которую он называл про себя «В вихре танца».

Всё, дотанцевался.

Еще ничего не было ясно: почему, с какой стати, чем он им не угодил, но эти вежливые, почти ласковые слова были как удар топора.

Конечно, Лодька спросил (спокойно и независимо):

— А что случилось?

— Ну, видишь ли… — замялся обычно решительный Клим. — Бывают дела, в которых не обязательно участвовать всем…

— «Всем» — это, значит, мне?

«Во как всё рушится! В момент… Почему?» — Лодька глянул на Бориса. Тот шел, глядя в сторону. «Ну ясно: «Мое дело — сторона…» Ай да Аронский!..»

— Любопытно, что за дело, — с самым безразличным видом хмыкнул Лодька.

— Мы потом объясним! — весело сказал Аркаша.

— А сейчас?

Клим обрел прежнюю уверенность:

— Лодя, ты наш друг?

— До сих пор думал, что да.

— И правильно думал. Но ведь ради дружбы надо иногда идти на жертвы, правда? Вот мы и просим…

— Ради какой дружбы? Той, которая «должна быть без щербинки»?

— Ты зря обижаешься, Лодя, — сказал Эдик.

— Разве заметно, что обижаюсь?

— Да, — сказал Клим. — И напрасно. Просто сегодня так сложились обстоятельства…

— Слова-то какие… — вздохнул Лодька. С ясным пониманием, что «обстоятельства сложились» не сегодня. Разом припомнились случаи, когда компания мягко, незаметно пыталась отодвинуть его в сторонку. Замолкали, когда подходил, «забывали» позвать, если собирались куда-то, недоговаривали что-то в беседах… Он старался не замечать. Говорил себе, что все это пустяки, обойдется. Ведь нельзя из-за мелочей терять главную радость, терять сразу всех друзей… Оказалось, что зажмуривался, прятал голову под мышку…

И ясно было теперь, что нет смысла требовать объяснений, упрекать, говорить что-то обидное… Ну, выходит, что «не ко двору». Следовало понять это раньше…

Но Борька-то!

— Ладно, я пошел… — Хотелось говорить обыкновенно, а получилось… Впрочем, наплевать, как получилось! — Аронский, а ты? Пойдешь с ними? Или, может, проводишь меня?

У Борьки набрякли губы.

— Лодь, ну, ты чего? Раз так получилось сегодня… Я потом к тебе зайду…