Письма на воде - Арина Холина

– Да, я жирный!

И опять дверь с грохотом ударилась о косяк.

– На кухню заходить противно! – это уже утром. – Что, так трудно посуду помыть?!

– Помой.

– Почему я должен за тобой убирать?! Когда ты готовишь, кухня становится похожа на хлев!

– Скажи честно, ты сошел с ума? – вспылила я. – Это моя квартира, моя кухня, и я так живу!

– Вот! – восторжествовал он. – Ты меня постоянно критикуешь! Ты мне дышать не даешь!

– Гарик, что тебе надо, а? – Я схватилась за голову. – Ты к чему ведешь? Ты второй день ко мне цепляешься без повода, что случилось, б…?!

Все знали, что случилось. Гарик сам себя считал толстым и несексуальным. Даже если бы он похудел и нарастил мускулы, он бы все равно считал себя толстым и несексуальным. Ему это было нужно, чтобы люди повторяли: «Ты самый худой и красивый! Самый-самый!», а он бы кивал головой и это отрицал, и они бы снова и снова уверяли его, что лучше никого нет.

Но меня раздражало даже не это, а то, что Гарик добивается от меня взаимности таким болезненным способом. Конечно, он не мог признаваться: «Я слабак и нытик, поэтому, будь добра, говори и говори о том, что все хорошо, что делать ничего не надо, что ты любишь меня таким, какой я есть». Никто не может такое произнести, так как догадывается – это звучит глупо и жалко. А раз догадывается, значит, понимает, что делает. Понимает, что меня мучает.

И Гарик вместе со своими лишними килограммами был выпровожден домой. Я не готова была забраться на крест и принять на себя все страдания какого-то Гарика.

Все можно простить, когда любишь, но все равно остаешься с вопросом: почему же я так не делаю?

Саша никого не хотела пускать в свою жизнь.

Может, она так и любила Олега, потому что он был женат, и она знала, что он никогда не откроет ее квартиру своим ключом и не возмутится, что она побрилась его бритвой.

Никиту она впустила, это было сильнее ее, потому что чувства всегда побеждают разум, только мы об этом не знаем. Мы называем одно плохим, другое – хорошим, и нам кажется, что мы все понимаем, знаем, что для нас лучше, а в это время наши чувства бунтуют и делают нас несчастными, больными, и мы все никак не сообразим, что же с нами такое? Если мы такие рассудительные, если все здорово, как же может быть так дурно?

– Никита, я, правда, тебя не понимаю… – Я налила себе и ему остывшего чаю. – Ты скучаешь по Саше, но зачем тогда возишься с этой жуткой Мариной? Извини, можешь опять со мной ссориться, но она же пустышка, глупая баба, дешевка… – Я развела руками. – По сравнению с ней Настасья Филипповна – эталон смирения…

– Кто это?

– Кто это кто?

– Настасья. Филипповна.

– Никита, вот за что я тебя люблю, так это за то, что с тобой не скучно! Ты хотя бы кино посмотри! Там Яковлев сказочно хорош!

Они помирились.

Саша долго храбрилась, но у нее было не самое удачное время – она была занята, мужчины ее словно избегали, и она Никите позвонила.

Но Саша держала его на расстоянии – его это и возбуждало, и обижало.

Никита, неопытный и невежественный, в свои тридцать три года пришел к мысли, что любовь – это стресс, мелодрама, истерия, и если не замечал в отношениях надрыва, то разочаровывался.

Саша его не подстрекала – она защищалась как умела, но их отношения после закрытого перелома срастались вкривь и вкось.

– Почему никто мне не сказал, когда я была маленькая, что у всего есть побочный эффект? – говорила я, когда мы встретились после долгого перерыва. – Остроумный – значит, склонный к депрессиям, творческий – истеричный, успешный – эгоистичный…

– Прости. Я всегда это знала, – ответила Саша.

– И молчала?

– Нет. Ты просто не слышала.

Она права. Человек слышит то, что хочет услышать, и вкладывает совсем другое значение в слова. Понимает все по-своему.

У меня была знакомая, которой надо выпить ведро коньяка, прежде чем избавиться от подозрения, что все относятся к ней с предубеждением. Ведро плюс одна рюмка – и она начинала рыдать. Нормальная девушка – высокая, миловидная, умная.

– Саша, как так получается, что ты всегда знала, что нет никакого идеала, но в то же время ищешь мужчину без недостатков? – спросила я с раздражением.

Иногда Саша наводила меня на мысль, что я торможу в развитии лет на десять.

– Я не ищу. Мне своих недостатков хватает. Просто…

Просто друзей легче извинить за их слабости и глупости. Может, это атавизм такой, рудимент, и мы по привычке или по традиции все усложняем, когда дело касается любовных отношений.

Ведь я знала обо всех недостатках Никиты, и смеялась над ним, и ругалась, но мы вместе уже пятнадцать лет. Так или иначе.

А Саша не выдержала и года. Она не выносила такую глубину чувств – начиналось подводное опьянение.

Они уехали в Прагу. Туда, где их никто не знает и где нельзя понять, что говорят другие мужчины – умные и образованные.

Прага – город, в котором начинаешь верить в сказки. Он, как бабушка, любит тебя и заботится, и никуда не спешит, и все движения становятся медленнее, и появляется такое доверие к миру, будто ты сидишь в старинном платяном шкафу, в шубах, и с фонариком читаешь Клайва Льюиса.

Никита рассказывал Саше, что в детстве мечтал стать дядей Федором из Простоквашина.

Саша призналась, что в детстве больше всего боялась ангины, потому что тогда могут удалить гланды, а страшнее этого ничего нельзя придумать.

Никита, когда ему первый раз вкололи заморозку, упал в обморок, но не от аллергии, а от страха.

Саша в семь лет украла на даче у соседки куклу, сбежала в лес и там целый день с ней играла, а потом так испугалась наказания, что утопила ее в реке и много плакала – ведь кукла не досталась никому.

Никита сказал, что первое его впечатление от Москвы – помойки. Московские помойки казались ему богатыми.

Саша вспомнила, как в четырнадцать лет шла зимой по Сретенке, и щеки саднило от мороза, джинсы затвердели, и было очень темно, холодно, неспокойно, и она увидела в витрине одной палатки, где по моде тех времен продавались ликер «Амаретто», сигареты, видеокассеты, хлеб… туфли – белые лодочки с жемчужными украшениями. Тогда эти лодочки показались ей самым красивым на свете, и она представила себе недостижимый Лазурный Берег, Ниццу, и как она идет в белом платье и в этих лодочках по набережной, и все оборачиваются ей вслед. Саша обменяла эти лодочки на простенький золотой кулон, грош ему цена, и ни разу их не надела, потому что уже к лету поняла, что это омерзительная дешевка – и в Ниццу в таких не пускают.

Никита рассказал, что в Москве его поначалу интересовали девушки с квартирой – негде было жить, иногда он даже спал в подъездах, а мыться ходил в баню. Потом он нашел странное общежитие в центре Москвы на Цветном бульваре – старую квартиру, шесть комнат и всюду нары. Жили там в основном проститутки, а еще почему-то трое голландцев, молодые люди продавали наркотики, подозревал Никита, хоть никто там ничего о себе не рассказывал. Никита, уходя, всякий раз забирал с собой вещи и однажды вернулся, а дома – пожар. У него были деньги только на плацкарт до Питера – вот он и купил туда-обратно, в надежде, что все образуется. Образовалось с проводницей – Никита на поезде катался туда-сюда неделю. Отдыхал.