Владимир Мономах, князь-мифотворец - Дмитрий Боровков

Теперь обратимся к соответствующим фрагментам «Сказания о князьях Владимирских» (в переводе Л.А. Дмитриева), в которых говорится, что когда Владимир Мономах сел на великое княжение в Киеве, «то начал советоваться с князьями своими, и с боярами, и с вельможами, так говоря: “Неужели я ничтожнее прежде меня царствовавших и управлявших знаменами царства великой Руси, таких как князь великий Олег, который ходил и взял с Царьграда большую дань для всех воинов своих и благополучно домой возвратился, или как Всеслав Игоревич, князь великий, который тоже ходил на Константин-град и еще более тяжелой данью его обложил. А мы, Божьей милостью, наследовали престол своих прародителей и отца своего великого князя Всеволода Ярославича, и наследники той же чести от Бога. Ныне жду совета от Вас, моего двора князей, бояр, и воевод, и от всего христолюбивого воинства; да прославится имя святой живоначальной Троицы силой вашей храбрости с Божьей помощью и нашим повелением; какой же вы мне совет дадите?” Так отвечали великому князю Владимиру Всеволодовичу его князья, и бояре, и воеводы: “Сердце царево в руке Божьей, а мы все в твоей власти”. Тогда великий князь Владимир собирает воевод умелых и мудрых и ставит начальников над воинскими отрядами — тысячников, сотников, пятидесятников; и, собрав многие тысячи воинов, отправляет их во Фракию, область Царьграда; и завоевали большую часть ее, и возвратились с богатой добычей. В то время правил в Царьграде благочестивый царь Константин Мономах и воевал он тогда с персами и латинянами. И принял он мудрое царское решение — отправил послов к великому князю Владимиру Всеволодовичу: Неофита, митрополита эфесского, и с ним двух епископов, милитинского и митилинского, и антиохийского стратига Антипа, иерусалимского наместника Евстафия и других своих знатных вельмож. С шеи своей снял он животворящий крест, сделанный из животворящего древа, на котором был распят сам владыка Христос. С головы же своей снял он венец царский и положил его на блюдо золотое. Повелел он принести сердоликовую чашу, из которой Август, царь римский, пил вино, и ожерелье, которое он на плечах своих носил, и цепь, скованную из аравийского золота, и много других даров царских. И передал он их митрополиту Неофиту с епископами и своим знатным посланником, и послал их к великому князю Владимиру Всеволодовичу, так говоря с мольбой: “Прими от нас, о боголюбивый и благоверный князь, во славу твою и честь эти честные дары, которые с самого начала твоего рода и твоих предков являются царским жребием, чтобы венчаться ими на престол твоего свободного и самодержавного царства. Прими и то, о чем будут тебя молить наши посланцы — мы от твоего величия просим мира и любви: тогда церковь Божия утвердится, и все православие в покое пребудет под властью нашего царства и твоего свободного самодержавства великой Руси, так что теперь будешь ты называться боговенчанным царем, увенчанный этим царским венцом рукою святейшего митрополита кир Неофита с епископами”. И с тех пор великий князь Владимир Всеволодович стал именоваться Мономахом, царем великой Руси. И пребывал после того во все время с царем Константином в мире и любви. С тех пор и доныне тем венцом царским, который прислал греческий царь Константин Мономах, венчаются великие князья владимирские, когда ставятся на великое княжение русское»{367}.

Помимо вышеуказанных есть еще целый ряд вариантов этого предания (которое можно условно назвать легендой о «Мономаховых дарах»). Они получили широкое распространение и были повторены составителями или редакторами Воскресенской и Никоновской летописей{368}, «Государева родословца», «Степенной книги», «Сказания о Вавилонском царстве» и других памятников XVI в. С разной степенью вероятности восприняли его и русские историки.

Так, В.Н. Татищев связал рассказ о передаче регалий с событиями, изложенными в «Повести временных лет», вследствие чего эти события были поставлены в зависимость от убийства «Леона Диогеновича»: «Владимир, желая отмстить грекам за смерть зятя своего Леона и удел его удержать оставшемуся младенцу, сыну его Василию, велел всем своим войскам готовиться, а также звал всех прочих князей в помощь. Наперед же к Дунаю послал воеводу Яна Вышатича, а сам хотел со всеми князями весною идти. Алексий же император, уведав о том, прислал ко Владимиру великое посольство, митрополита, епископов и вельмож знатных со многими дарами, среди них же знатнейшее: венец царский, хламида, пояс драгоценный, скипетр, чаша сердоликовая (яшмовая) с драгоценными камнями, и назвал его себе братом и царем, а при том просил о мире…»{369}.

М.М. Щербатов, отметив фактические и хронологические недоразумения в рассказе о «мономаховых регалиях», равно как и тот факт, что упоминания о них присутствуют только в поздних памятниках и не находят подтверждения у древнерусских и византийских авторов, все же счел возможным утверждать, что эти регалии «суть действительные присланные из Греции, и во время Владимира Мономаха»{370}.

Сходным образом поступил и Н.М. Карамзин, который, с одной стороны, отмечал: «Если верить новейшим повествователям, то Владимир ужасал и Греческую Империю. Они рассказывают, что Великий Князь, вспомнив знаменитые победы, одержанные его предками над Греками, со многочисленным войском отправил Мстислава к Адрианополю и завоевал Фракию; что устрашенный Алексий Комнин прислал в Киев дары: крест животворящего древа, чашу сердоликовую Августа Кесаря, венец, златую цепь и бармы Константина Мономаха, деда Владимирова; что Неофит, Митрополит Ефесский, вручил сии дары Великому Князю, склонил его к миру, венчал в Киевском Соборном храме Императорским венцем и возгласил Царем Российским». Однако, с другой стороны, автор «Истории государства Российского» проявлял признаки скептицизма, отмечая: «В Оружейной Московской Палате хранятся так называемая Мономахова златая щапка, или корона, цепь, держава, скипетр и древние бармы, коими украшаются Самодержцы наши в день своего торжественного венчания и которые действительно могли быть даром Императора Алексия. Мы знаем, что и в X веке Государи Российские часто требовали Царской утвари от Византийских Императоров; знаем также, что Великие Князья Московские XIV столетия отказывали в завещаниях наследнику трона некоторые из сих вещей, сделанных в Греции (как то свидетельствуют надписи оных и самая работа). Но завоевание Фракии кажется сомнительным…»{371}.

С.М. Соловьёв, приведя версию «Повести временных лет» и версию позднейших летописей, осторожно заметил, что «царственное происхождение Мономаха по матери давало ему большое значение, особенно в глазах духовенства; в памятниках письменности XII века его называют царем, какую связь имело это название с вышеприведенным известием — было ли его причиною или следствием, решить трудно; заметим одно, что известие это не заключает в себе ничего невероятного; очень вероятно также, что в Киеве воспользовались этим случаем, чтоб дать любимому князю и детям его еще более прав на то значение, которое они приобрели в ущерб старшим линиям»{372}.

Более конкретную точку зрения сформулировал В.О. Ключевский, писавший, что «Сказание было вызвано венчанием Ивана IV на царство в 1547 г., когда были торжественно приняты и введены как во внешние сношения, так и во внутреннее управление титулы царя и самодержца, появлявшиеся при Иване III как бы в виде пробы лишь в некоторых, преимущественно дипломатических, актах. Основная мысль сказания: значение московских государей как церковно-политических преемников византийских царей основано на установленном при Владимире Мономахе совместном властительстве греческих и русских царей-самодержцев над всем православным миром»{373}.

Формирование подобного представления стало возможным потому, что в конце XIX в. было начато научное изучение легенды о «Мономаховых дарах». И.Н. Жданов установил фактическое сходство «Сказания о князьях Владимирских» с целым рядом литературных произведений XVI в., в том числе — с «Посланием» Спиридона-Саввы, которого отождествил со Спиридоном, митрополитом Киевским и Галицким, получившим посвящение от константинопольского патриарха в 1476 г., но не признанного Московской митрополией и окончившего свои дни в заточении в Белозерском Ферапонтовом монастыре. Проанализировав противоречия между текстом «Сказания» и рассказа «Повести временных лет» о войне 1116 г., И.Н. Жданов обосновал представление о «Сказании» как о публицистическом памятнике последних десятилетий XVв., авторство которого он приписал одному из крупнейших агиографов той эпохи Пахомию Логофету{374}.

В середине 1950-х гг. Р.П. Дмитриева пересмотрела взгляды Жданова на проблему соотношения «Сказания» и «Послания», продемонстрировав приоритет «Послания» Спиридона-Саввы по отношению к «Сказанию», а также предложив новые их датировки (1511–1523 гг. для «Послания» и 1523–1533 гг. — для «Сказания»){375}.