«Друг мой, враг мой…» - Эдвард Радзинский

Мы вошли.

Бесконечный коридор Смольного – со сводами, одинаковыми дверями классных комнат – весь в окурках, втоптанных в паркет… Всюду солдаты в грязных шинелях. Мы стремительно неслись по коридору вслед за нашим проводником. Промчались мимо знаменитого актового зала, где должен был открыться съезд Советов. Помню, я не удержался, чуть отстал – приоткрыл дверь. Это был зал, где обычно устраивались балы юных красавиц. Два ряда белых колонн. Между ними стулья. Делегаты уже уселись: серые солдатские шинели, бритые головы, редко – сюртуки. Ждут открытия. На помосте – пустой стол президиума. Над ним огромная пустая золотая рама. Выдрали парадный портрет последнего императора, а раму оставили. Будто понимали, что скоро пригодится для нового портрета.

У комнаты с надписью «классная дама» наш проводник остановился. Соблюдая конспирацию, продолжая делать вид, что не узнал Ильича, сказал:

– Ждите в комнате. Я пришлю товарища Зиновьева…

Это была обычная комната классной дамы. Кресла в белых чехлах, деревянная перегородка, за ней рукомойник и узкая железная кровать. На стене парадный портрет Екатерины II. Императрица милостиво улыбалась, но кто-то уже успел пририсовать ей усики.

Вскоре перед Ильичем предстал толстый Зиновьев. Ленин, в кепке и темных очках, с перевязанной щекой, в ярости набросился на него:

– До сих пор не взят Зимний! Почему? – Зиновьев что-то пытался отвечать, Ильич не слушал. – Оставьте преступные отговорки! Вы багдадские ослы! Неужели ваши архиидиоты не понимают! До тех пор, пока Керенский сидит в Зимнем, он – власть, а мы с вами совершаем государственный переворот… За это, голубчики, в нормальных странах – за решетку, а в нашей, азиатской – на виселицу!

Не в силах сдержать бешенства, в своем глупейшем наряде Ленин выскочил в коридор. Мы с Райхьей бросились за ним. Но поздно.

По коридору шел главный враг – лидер меньшевиков Дан. Шел открывать съезд и требовать немедленного прекращения большевистского восстания. При виде выскочившего из дверей Ильича Дан замер, внимательно глядя на это чучело.

Но Ильич мигом рванул обратно в комнату. Сказал, задыхаясь:

– А ведь узнал, точно узнал, подлец!

В это время отчетливо послышался далекий орудийный выстрел, потом тишина… и еще… и еще ухнула пушка.

Уже потом я выяснил, что из Петропавловской крепости и с крейсера «Аврора» стреляли холостыми. После чего наше орудие у арки Главного штаба нанесло первый боевой выстрел. Ударили прямой наводкой по дворцу.

Эти пушечные выстрелы с удивлением слушал весь город. Хитрость Троцкого удалась: петроградцы понятия не имели о том, что в центре столицы, во дворце царей опять свергали власть. На этот раз – революционную.

Под выстрелы город входил в особую, неведомую прежде человечеству, задуманную нами жизнь. В наш великий эксперимент!

Коба куда-то ушел (как обычно, не сказав мне куда). Ильич по-прежнему вышагивал, точнее, метался по комнате. Он вновь начал бояться и потребовал, чтобы я привел Кобу. А заодно узнал, что творится на съезде.

Райхья остался с Ильичем – охранять. Я вошел в зал съезда в великую минуту. Очередной меньшевик на трибуне, охрипнув от крика, тщетно взывал к делегатам:

– Большевики бомбардируют Зимний и законное правительство. Это преступление! Там наши товарищи. Делегированный Советом в правительство товарищ Маслов звонил мне из Зимнего. Он просил передать вам следующее: «Если я сегодня умру, то с проклятием по вашему адресу. С проклятием демократии, которая послала меня во Временное правительство и оставила без защиты!» На этом связь с ним оборвалась. Большевики перерезали телефон. Давайте потребуем, наконец, заставим их немедленно остановить штурм дворца!

Именно в этот момент на сцену выскочил здоровенный матрос. Выкрикнул громовым басом:

– Товарищи! Только что взят Зимний! Дворец – наш!

Восторженные крики, громовое «ура». Все вскочили с мест. Крики: «Ложь! Большевистская ложь!» В зале начали петь, драться. Кто-то пробирался к выходу, кто-то лез на сцену…

На трибуну поднялся бледный Каменев. Ему явно было не по себе. Он нервно погладил бородку.

– Товарищи! Я уполномочен официально объявить: только что красногвардейцами взят Зимний дворец. Буржуазное Временное правительство арестовано.

…Каменева поведут на расстрел по приказу Кобы в юбилейный год Революции, через двадцать лет.

Новая власть

Когда я вернулся в комнату классной дамы, там уже находился Коба.

Как всегда, он все узнал первым. И теперь помогал счастливому Ильичу смывать грим. Крахмальное полотенце взял за перегородкой, оно висело на спинке кровати классной дамы.

Меня отослали в зал – ждать появления на трибуне Ильича. Все тот же здоровенный матрос проводил меня. У зала встали несколько человек с винтовками. Матрос кивнул, меня пропустили. Я понял: эта была уже наша, большевистская охрана. Новая власть начиналась с порядка…

На трибуне стоял Троцкий. В черном костюме, напоминавшем фрак. Для довершения элегантности на «фрак» небрежно наброшена солдатская шинель. Он был великолепен! От имени Петроградского Совета Троцкий провозгласил новую власть – Советов… Я плохо помню, что он говорил. Что-то вроде: «Такого не было в истории, чтобы движение огромных масс прошло совершенно бескровно… Наши отряды революционных солдат и рабочих бесшумно исполнили свое дело. Обыватель спит и не подозревает, что сейчас меняется… не власть, меняется мир. Сегодня он проснется в новом невиданном мире. В нашем мире!» И еще что-то… Зато я хорошо помню, как он говорил! Как повелевал залом! Голос Революции – поток раскаленной лавы! Если бы он позвал, мы все пошли бы… нет – бросились за ним! Все, кроме Кобы!

Мой друг тогда тронул меня за плечо и прошептал сзади:

– Слушаешь жиденка, а Ильич хочет, чтоб мы караулили у трибуны, пока он будет говорить. Мало ли что! – И глаза веселые, бешеные, как тогда на Эриванской площади.

Так что мы с Кобой стояли недалеко от трибуны, когда Ленин объявлял о победе рабоче-крестьянской Революции. Ильич еще не привык говорить с большим залом и сохранил смешную домашнюю привычку. Стоя на трибуне, он согнул правую ногу, была видна протертая подошва ботинка, а сквозь нее – светлый носок.

Коба отредактирует историческое заседание: речь Троцкого исчезнет, останется только речь Ленина. На тысячах картин в президиуме рядом с выступающим Лениным будет сидеть… важный Коба!

Власть создавали в ту же невероятную ночь. В одном из классов прямо на полу лежала гора пальто. Вокруг небольшого стола (за которым сидели прежде учителя Смольного) в тусклом свете лампы – Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев – руководители восстания. В дверях стоял мой друг Коба. Назначали власть. Ильич стал Председателем тоже Временного, но уже большевистского правительства. В правительство вошли все деятели переворота и один, не принимавший участия в нем, – Коба. Он в новом правительстве! Ильич не забыл верного нукера.