Имя мне — Легион - Роджер Желязны

— Да.

На этот раз сенатор встал сам и налил до краев оба бокала. Усевшись вновь в кресло, сделал солидный глоток и только затем продолжил:

— Итак, я влез в «сбрую» — и обомлел. Знаете, что этот идиот оставил мне? Я, вернее, Палач находился внутри здания. Осмотревшись, я понял, что это банк. Палач был оборудован массой хитроумных инструментов, и Мэнни сумел виртуозно использовать их и провести нашего малыша через все барьеры. Теперь он находился прямо напротив главного хранилища. Оставалось отключить сигнализацию и открыть сложные системы замков. Видимо, Мэнни считал, что таким путем вызывает меня на соревнование. Я с трудом подавил желание проявить свое искусство и заставил малыша повернуться и пойти в сторону выхода. Проходя мимо одной из дверей, я не удержался и заставил Палача открыть ее. Внутри было темно, и я ничего не увидел. И в этот момент мне в глаза ударил луч света. Прямо передо мной стоял охранник. В одной руке он держал фонарик, а в другой — пистолет. Вот-вот он мог спустить курок, и я запаниковал, совсем забыв, что нахожусь в сотнях миль от банка. Чисто инстинктивно я наотмашь ударил охранника. Кстати, когда я бью, то бью со всей силы — так я привык с детства. Но на этот раз я ударил со всей силой Палача. По-видимому, охранник умер мгновенно — у него была размозжена голова. Я, вернее, Палач побежал к выходу из банка и ни разу не остановился, пока не оказался в парке вблизи Центра. Затем я почувствовал, что друзья осторожно снимают с меня «сбрую».

— Они видели все? — спросил я.

— Да, кто-то включил контрольный экран как раз в момент встречи с бедным охранником банка. Кажется, Дэвид.

— И они не пытались остановить вас?

— Нет. Впоследствии они говорили, что находились в шоке и не успели мне помешать.

— Понятно.

— Дэвид взял дальнейшее управление Палачом на себя. Он завел малыша в лабораторию, почистил его, а потом отключил. Затем мы поспешно убрались из операторного зала. Хмель как рукой сняло, но было уже поздно…

Сенатор закрыл глаза и некоторое время сидел молча.

— Вы — единственный человек, которому я рассказал это, — наконец тихо добавил он.

Я приложился к своему бокалу.

— Мы приехали в гостиницу, в которой жили, и провели остаток ночи в комнате Лейлы. Обсудив все происшедшее, мы пришли к выводу, что беднягу уже не воскресить, даже если мы расскажем правду. Зато программа «Палач» будет загублена. Нет, мы не считали себя преступниками. Сложилась одна из нередких жизненных ситуаций, когда невинная шутка привела к трагическим последствиям. А что бы вы сделали на нашем месте, Джон?

— Не знаю, — задумчиво ответил я. — Быть может, то же самое. И был бы здорово напуган.

Он кивнул:

— Точно так же были напуганы мы. Вот и вся история.

— Вся ли?

— Что вы имеете в виду?

— Почему вы ничего не сказали о Палаче? Он должен был как-то отреагировать на происшедшее. Как?

— Черт бы вас побрал, — вяло произнес сенатор, делая очередной глоток.

— Прошу извинить.

— У вас есть семья?

— Нет.

— Но вы когда-нибудь водили ребенка в зоопарк?

— Приходилось.

— Тогда, может быть, вы поймете меня. Когда моему сыну было года четыре, я повел его в вашингтонский зоопарк. Мы прошли мимо каждой клетки, и сын высказал свое мнение о всех зверях и птицах. Он засыпал меня кучей вопросов, передразнил обезьян, уважительно заметил, что медведи — хорошие, видимо потому, что они показались мальчугану большими игрушками. Но знаете, кто ему понравился больше всего? Обычная белка, сидящая на ветке ели. Он заорал: «Папа, смотри, смотри!» и стал подпрыгивать от возбуждения, словно увидел что-то совершенно фантастическое.

— Почему? — удивился я.

— А потому, что он был ребенком, — неохотно пояснил сенатор. — Его реакция зачастую была совершенно непредсказуема — конечно, для нас, взрослых. И Палач тоже был в то время ребенком. То, что мы сделали с ним, он поначалу воспринял как игру и был очень доволен. Но когда произошло это ужасное событие… Он переживал так же, как переживали мы с Дэвидом, когда вели его назад в лабораторию. Мы травмировали детскую психику. В ту ночь я не ощутил его реакции, но не сомневаюсь, что этот случай и привел под конец Палача к «сумасшествию».

Я кивнул:

— Похоже. И вы верите, что он теперь хочет убить вас за это?

— А как бы вы поступили на его месте? Если бы вас поначалу создали как машину, затем наделили личностью и дали определенную свободу воли, а затем вновь использовали как примитивную машину, да еще машину-убийцу?

— Лейла поставила иной диагноз, — заметил я.

— Насколько я понял, в разговоре с вами она вообще не касалась этой темы. Зато со мной она разговаривала иначе. Она почему-то сочла, что малыш возненавидит меня одного. Все же остальные, мол, с ним попросту играли. Почему, говорила она, Палач должен испытывать ненависть к другим операторам, которые не причинили ему ничего дурного? Как видите, она ошиблась.

— Тогда мне непонятно, почему убийство Бурнса она восприняла так спокойно, — удивленно сказал я. — О том, что на него напал простой грабитель, тогда еще не было известно.

— О, Лейла была очень упрямой и своенравной женщиной. Раз высказав гипотезу, она уже от нее не отказывалась даже перед лицом очевидных фактов.

— Странно… Хотя вы знали ее куда лучше, чем я. Что меня всерьез беспокоит — это шлем. Палач убил Дэвида и захватил шлем с собой в подводное путешествие к Сент-Луису. Для чего? Чтобы обронить после очередного убийства?

Сенатор озадаченно взглянул на меня.

— Да, это так, — согласился он. — Но можно найти и иное объяснение. Видите ли, палач не обладает речевыми функциями. Мы общались с ним исключительно с помощью шлема. Кстати, Дон говорил, что вы разбираетесь в электронике…

— Да.

— Тогда будьте добры, осмотрите шлем. Может, станет ясно, зачем малыш захватил его с собой.

— Гм-м… это очень трудно, — с сомнением сказал я. — Я не знаю толком, как он устроен, и не такой уж я гений, чтобы по одному внешнему виду разобраться во всех его функциональных возможностях.

Сенатор вновь пожевал нижнюю губу.

— И все же стоит попробовать, — упрямо повторил он. — На шлеме могут остаться какие-то следы действий — царапины, вмятины, новые соединения и прочее. Это вам должно сказать о многом. Взгляните!

Я кивнул без особого энтузиазма, ожидая, что он скажет дальше.

После некоторого размышления сенатор глухо произнес:

— Я думаю, что малыш хотел поговорить с Лейлой. Хотя бы по той причине, что та была психиатром, а он понимал, что в нем что-то неладно. Возможно, он относился к ней как к матери — другие женщины с ним не работали. Шлем был необходим ему, чтобы установить контакт. Я не случайно прошу вас осмотреть шлем. Палач мог отключить контрольную цепь и оставить нетронутым только блок связи. В этом случае Лейла становилась не опасной для него, а, напротив, очень полезной. Наверняка малыш попросил ее надеть шлем, но Лейла испугалась и попыталась бежать. Быть может, она звала на помощь, и палач убил ее, следуя своему мощному инстинкту самосохранения. Шлем больше не был нужен ему, и он выбросил его. Это надо понимать так: мне ему нечего сказать.