Пленники надежды - Мэри Джонстон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Монотонный речитатив смолк, однако грохот барабана и погремушки не прекратился. Девушки перестроились в колонну, и медленно подходя одна за другой, ставили у ног губернатора (который спешился) блюда с поджаренным маисом, бобами, каштанами и тонкими кукурузными лепешками. За ними последовали два крепких юноши, несущих шест с привязанной к нему тушей крупного оленя, которую они положили к ногам белых людей. Затем грохот барабана стал еще громче, и к нему присоединился истошный, режущий слух звук длинной дудки, сделанной из тростника. Толпа расступилась, и вперед важно вышел индеец почтенного вида.
— Добро пожаловать, белые отцы, — степенно проговорил он.
— Где ваш полукороль? — резко спросил губернатор. — У меня нет времени на все эти глупости. Скажи им прекратить этот адский гвалт и немедля проводи нас к вашим вожакам.
Индеец нахмурился, недовольный столь бесцеремонным ответом на учтивый прием, оказанный гостям жителями деревни, однако сделал знак, чтобы музыка стихла, и повел бледнолицых по дорожке, образованной двумя рядами смуглых тел, к большому вигваму, стоящему в центре деревни. Перед ним возвышалась огромная шелковица, и в тени ее раскидистых ветвей на чурбаках сидели полукороль племени и главные мужи деревни.
Их лица и верхние части их тел были выкрашены красным — цветом мира. Они были облачены в плащи из шкурок выдр, а с их ушей свешивались серьги из нанизанных жемчужин и кусочков меди. К серьгам полукороля были прикреплены две маленькие зеленые змейки, обвивающиеся вокруг его шеи, его тело было смазано жиром и затем облеплено мелкими яркосиними перышками, а на его голове красовалось чучело ястреба с раскинутыми крыльями.
Сбоку от этой группы стоял отряд из более чем двух десятков индейцев, отличающихся от чикахоми-ни и внешностью, и нарядом. Последние выглядели и держались, как покоренный народ, а в наружности первых не было и тени покорности. То были воины огромного роста и огромной силы, со свирепыми лицами, одетые как нельзя более скудно, украшенные ожерельями и браслетами из человеческих костей и подпоясанные поясами из шелковой травы, в которую были вплетены скальпы. Он опирались на большие луки, и каждый такой неподвижный и суровый воин походил на бронзовую статую, олицетворяющую Смертоубийство.
Когда в круг вошли губернатор и сопровождающие его дворяне, вождь чикахомини поднял взгляд.
— Мои белые отцы — желанные гости, — молвил он. — Пусть они сядут. — И снова уставился в землю.
"Белые отцы" уселись на чурбаки и стали ждать следующего хода в этой игре. Через некоторое время полукороль взял с лежащего рядом с ним бревна курительную трубку с чубуком длиною в ярд и чашей, в которую мог бы поместиться апельсин. Один из индейцев встал, подошел к костру, разведенному под треножником и, воротившись с горящим углем, который он держал в пальцах, спокойно и неторопливо зажег трубку. Полукороль, все в таком же гробовом молчании, поднес ее к губам, пять минут покурил и отдал трубку давешнему индейцу, который отнес ее губернатору. Тот сделал три огромных затяжки и передал трубку полковнику Верни, который в свою очередь отдал ее главному землемеру. После того как исполинскую трубку покурил каждый из белых, она пошла по кругу дикарей. В пелене табачного дыма толпа, обступившая круг, казалась уже призрачной, бестелесной, а лицо полукороля то исчезало в клубах, то смутно проступало вновь, словно лик восточного идола, перед которым курят благовония. Не было слышно ни единого звука, кроме плеска реки, вздохов ветра и пения сидящих на деревьях цикад. Индейцы сидели недвижно, как изваяния, белые же изнывали, ибо им не терпелось перейти к делу. Те из них, кто был старше, сдерживали свое нетерпение, но Лэрамор начал было насвистывать, затем под укоризненным взглядом губернатора замолчал и, пожав плечами, повернулся к сэру Чарльзу с комичным унынием на лице. Сэр Чарльз извлек из кармана игральные кости и горсть золотых монет, после чего лицо капитана прояснилось, и они двое, скрытые от взора губернатора широкими плечами полковника, принялись бесшумно играть, сыпля беззвучными проклятиями. Мастер Пейтон упер локоть в колено, положил подбородок на ладонь и, как это свойственно поэтам, стал любоваться убаюкивающей красотой дня.
Наконец, когда терпение белых уже почти истощилось, трубка воротилась туда, где с невозмутимым лицом, опустив глаза, сидел полукороль. Положив ее, он поднялся на ноги и запахнул на себе свой плащ.
— Мои белые отцы — желанные гости, — звучным голосом промолвил он. — Для чикахомини воистину желанно видеть лицо белого отца, который правит от имени великого белого отца за морем. Праздник кукурузы еще не пришел, однако мой народ радуется. Наши сердца возрадовались, когда мой отец передал, что нынче он явится к своим верным чикахомини. Наши уши открыты — так пусть же мой отец говорит.
— Я благодарю Харквипа и его людей за их теплый прием, — холодно сказал губернатор. — На мой взгляд, их всегда отличала многословность. Они заявляют о своей верности великому белому отцу за морем, но забывают о его справедливых законах и не слушаются его должностных лиц. Мне надоели их слова.
— Скажи мне, — молвил Харквип, и лицо его было мрачно, — разве справедливы законы, которые изгоняют нас из наших охотничьих угодий? Разве справедливы законы, которые отнимают у нас наши маисовые поля? Неужели великому белому отцу за морем нравится слушать, как наши женщины плачут, потому что им нечего есть? Или же у него сердце индейца, и он жаждет услышать боевой клич?
— Это угроза, — сурово изрек губернатор.
Индеец взмахнул руками.
— Разве мы не выкурили трубку мира? — холодно заметил он.
— Хм! Я явился сюда не затем, чтобы выслушивать пустые стенания. Ваши жалобы относительно земель будут представлены на рассмотрение Ассамблеи, и она вынесет по ним свое решение — разумеется, праведное и справедливое.
— Тьфу, — сказал индеец.
— Я здесь, — продолжал губернатор, — затем, чтобы задать чикахомини кое-какие вопросы и отдать им повеления, которым им лучше бы подчиниться.
— Пусть
