Меч Бедвира - Роберт Сальваторе

При следующей остановке, опять у продавца одежды, Оливер и купец принялись яростно торговаться из-за одежды, ничем не отличавшейся от той, мимо которой только что прошел хафлинг. Они пришли к соглашению, и Оливер вручил деньги — на целых пять серебряных монет больше, чем стоил предыдущий плащ. Лютиен собрался было указать на это Оливеру, когда они отошли с покупкой, но, увидев самодовольную улыбку хафлинга, решил, что это не имеет смысла.

И так прошло утро: они покупали, торговались, смотрели на уличных артистов, швыряли пригоршни леденцов детям, бегающим в толпе. На самом деле это было ничем не примечательное утро, но оно подняло ослабевший дух Лютиена и заставило его почувствовать, что он, наконец, делает хоть крошечное, но доброе дело.

К тому времени как они собрались уходить с рынка, Лютиену пришлось взвалить на плечи огромный мешок. Оливер шел сбоку, охраняя его, когда они проталкивались сквозь толпу, опасаясь воров, которые специализировались на срезании кошельков и вспарывании таких вот тюков. Хафлинг повернул голову, уставившись на одного подозрительного типа. Засмотревшись, он влетел головой прямо в мешок Лютиена. Оливер отпрыгнул назад и покачал головой, затем наклонился, чтобы подобрать упавшую шляпу. Воришка, за которым он наблюдал, открыто загоготал, и Оливер решил, что ему бы следовало догнать нахала и написать ножом свое имя на его грязной куртке.

— Ты, глупый мальчишка! — рявкнул рассерженный хафлинг Лютиену. — Ты должен предупреждать меня, когда собираешься остановиться! — Оливер выбил шляпу о собственное бедро и продолжал ругаться, пока наконец не осознал, что Лютиен даже не слушает его.

Глаза юного Бедвира были устремлены куда-то вдаль. Оливер уже собирался спросить, что такого захватывающего можно увидеть на обыкновенном рынке, но, проследив за немигающим взглядом Лютиена, хафлинг с легкостью догадался, в чем дело. Миниатюрная, изящная женщина была прекрасна — ее красоту не смогли скрыть даже простые изношенные одежды. Она шла, наклонив голову, ее длинные и густые волосы цвета спелой пшеницы каскадом спадали на плечи. Оливеру показалось, что среди блестящих прядей мелькнул кончик заостренного ушка. В огромных блестящих ярко-зеленых глазах читалась внутренняя сила, которая противоречила ее явно низкому социальному положению. Она шла впереди купеческой процессии. Позади выступал ее хозяин, острыми чертами лица напоминавший старого стервятника.

Оливер шагнул к своему другу и сильно толкнул его в бок.

Лютиен никак не среагировал, и Оливер вздохнул, понимая, что юноша поражен в самое сердце.

— Она рабыня, — заметил Оливер, пытаясь привлечь внимание Лютиена. — Вероятно, полуэльфийского происхождения. И этот купчик не продаст тебе ее даже за все золото Эриадора.

— Рабыня? — повторил Лютиен, обращая на Оливера изумленный взгляд, словно тот заговорил на незнакомом языке. Хафлинг кивнул.

— Теперь забудь о ней, — посоветовал он.

Лютиен обернулся и увидел, что женщина и ее спутники исчезли в толпе.

— Забудь ее, — снова сказал Оливер, но Лютиен сомневался, что это возможно.

Друзья вернулись домой и сложили купленные вещи, а затем по настоянию Оливера отправились в «Гнэльф». Мысли Лютиена вновь и вновь возвращались к женщине. Даже когда приятели уселись на привычное место у стойки трактира, он не смог выкинуть из головы неизвестную красавицу.

Лютиен вспомнил Кэтрин, свою юношескую любовь. «Юношеская любовь», — тихо пробормотал он, заметив, как странно прозвучала эта фраза. Он был с Кэтрин О'Хейл всего несколько недель назад, но та жизнь, то невинное существование в Бедвидрине казалось ему теперь таким далеким, другой жизнью в другом мире, сладким сном, полузабытым перед лицом суровой реальности.

— А как же Кэтрин? — думал он. Конечно, она ему нравилась, может быть, он даже любил ее. Но эта любовь не воспламеняла его, не заставляла сердце биться быстрее, как это произошло от одного мимолетного взгляда на прекрасную рабыню. Юноша не знал, однако, действительно ли он с первого взгляда страстно влюбился в неизвестную красавицу. Может, все дело в изменениях, произошедших за последнее время в его жизни? Или потому, что теперь он постоянно ходит по краю пропасти и сама эта жизнь находится под угрозой ежеминутно? Возможно, это всего лишь наваждение? И если бы Кэтрин в этот момент вошла в «Гнэльф» — что бы он почувствовал?

Юноша не знал ответа на все эти вопросы, да, честно говоря, и не хотел знать. Вновь перед мысленным взором возник образ прекрасной незнакомки, ее пышные золотистые кудри и ярко-зеленые огромные глаза.

Постепенно образ потускнел, и Лютиен снова стал замечать окружающее.

— Многие из потомков эльфов содержатся в положении рабов, — говорил ему Оливер, — особенно полукровки.

Лютиен бросил яростный взгляд на хафлинга, как будто Оливер оскорбил его любовь.

— Полукровки, — твердо повторил хафлинг, — наполовину эльфы, наполовину люди. Их не так мало.

— И их содержат как рабов? — резко спросил Лютиен. Оливер пожал плечами.

— Чистокровные волшебнорожденные не очень высокого мнения о них, люди — тоже. Но если ты собираешься лить слезы о судьбах какого-нибудь племени, мой наивный юный друг, тогда поплачь о гномах. Они, а вовсе не эльфы или полуэльфы стоят ниже всех в иерархии Эйвона.

— А как насчет хафлингов? — язвительно поинтересовался Лютиен. — Где их место в этой картине?

Оливер запустил пальцы в длинные кудрявые каштановые волосы на затылке:

— Там, где они сами захотят, конечно, — сказал он, щелкнув пальцами перед носом Лютиена, затем позвал Тасмана, чтобы тот наполнил пустой кувшин.

Юноша оставил спор, и его мысли опять вернулись к женщине и к рабству как таковому. В Бедвидрине не было рабов — по крайней мере, Лютиен ничего об этом не знал. Ко всем расам там относились мирно и дружелюбно — если не считать циклопов. А теперь, после указов, полученных из Карлайла, даже одноглазых нельзя было не пустить на остров. Правда, нельзя сказать, что циклопов с восторгом встречали в каждом доме, — известно, что даже владельцы постоялых дворов лгали, будто у них нет свободных комнат.

Но рабство? Лютиен считал это явление отвратительным. Одна мысль о том, что прекрасное создание, незаметно похитившее его сердце, находилось во власти жестокого купца, считалось чуть ли не его вещью, наполняла его такой горечью, которую невозможно было смыть никаким количеством эля.

После еще нескольких стаканов Лютиен все так же сидел у стойки, вслух разговаривая сам с собой о несправедливости и, к вящему неодобрению Оливера, о мщении.