Самый страшный кошмар лета (сборник) - Ирина Щеглова

Он поморщился:

– Лиса, пожалуйста, не надо рассуждать о том, чего не знаешь.

– Глеб! – Я не смогла говорить, слезы душили. – Скажи мне только, ведь ты не всерьез? Не всерьез?

– Что значит «не всерьез», – Глеб отстранился, смотрел надменно, даже высокомерно, – думаешь, такими вещами шутят?

– Какими вещами? – опешила я, даже слезы перестали течь по щекам. – Глеб, ты о чем?

Он расправил плечи, потемнели глаза, побледнели скулы.

– О том, что наша семья нуждается во мне. Я мужчина, последний из рода, семья возлагает на меня ответственность…

Я слушала и не верила своим ушам.

– Ты нуждаешься в их поклонении не меньше, чем они в твоей покорности? – с ужасом спросила я.

Неожиданно Глеб смягчился и стал говорить проще:

– Они, как дети, считают, что знают, как лучше. Наш род загибается. У нас нет ни одного здорового мужчины, а значит – нет детей…

– И ты станешь для них племенным быком? – отшатнулась я.

– Ну почему ты так реагируешь?! – обиделся он.

– Глеб, тебе нет еще и восемнадцати! Мы живем в двадцать первом веке! Очнись! Какой род? Чей? Посмотри на них, если они загибаются – пусть. Кому и зачем они нужны?

– Ну, знаешь! – воскликнул он. – Могла бы и помолчать, просто из уважения. Я думал, ты умнее!

– Я тоже думала! – выкрикнула я в ответ и, развернувшись, побежала прочь от него. Я бежала по запутанным коридорам, искала выход, но коридоры все тянулись и тянулись, может, я просто бегала по кругу, не различала нужную мне дверь в ряду одинаковых, выкрашенных бурой краской.

Я бежала, пока не наткнулась на девчонок, собравшихся в углу и о чем-то хихикающих. Одна из них – крашеная блондинка с пережженными волосами, с кукольным лицом, выпачканным косметикой, с красными от помады губами, вся в алых рюшах полупрозрачного наряда, увидев меня, скривила губки и отвернулась. Ее подружки с любопытством осмотрели меня, но сделали вид, будто не замечают.

Что-то произошло со мной. Я сорвалась. Не выдержала. С криком бросилась на блондинку в красном, схватила ее за рюши, сгребла в охапку, остальные с писком разбежались, как крысы.

Глеб догнал меня в тот момент, когда я с ожесточением рвала в клочья алое платье и волосы безжизненной блондинки, оказавшейся всего лишь тряпичной куклой, мягкой и податливой. Я рвала ее до тех пор, пока она не превратилась в груду лохмотьев.

– Ты врешь! – кричала я. – Ты все знал заранее! Но я! Зачем я понадобилась в этом спектакле?!

Глеб молча наблюдал за мной, не пытаясь остановить.

Когда от блондинки ничего не осталось, в руках у меня оказалась целлулоидная куколка, такой пупсик-девочка – клетчатая юбка, кофточка, тапочки, хвостик на затылке…

Я смотрела на игрушку и знала – вот она!

Я ее узнала. Эта девочка стояла там, в зале, прислонившись к дверному косяку: маленькая, тихая, в клетчатом платье с широкой юбкой и с жидким хвостиком русых волос на затылке. Она, кажется, тоже хотела подойти к Глебу, но он что-то сказал ей, я не расслышала, и она, опустив голову, покорно отодвинулась в сторону.

Я покрутила куклой у Глеба перед носом.

– Это твоя невеста? – усмехнулась невесело.

– Откуда ты знаешь?

– Там в зале ты приказал ей уйти, погулять куда-нибудь. И она послушалась.

– Мало ли что тебе показалось! – возмутился он.

Я не собиралась отступать, все было предельно ясно.

– Значит, ты женишься.

– Ну и что! – он вздернул подбородок. – Это чистая формальность!

– Правда? – не унималась я. – А почему же ты не сделал эту чистую формальность со мной?

– Не хочешь же ты сказать, что я в нее влюблен! – он старался уйти от прямого ответа.

– Влюблен? Нет, не влюблен… Хотя кто тебя знает… Тебя развели, как мальчишку на новую игрушку, купили. За тебя решили всю твою жизнь, разложили по полочкам. У тебя даже нет права самому выбирать себе девушку, которая станет матерью твоих детей! Ты – ничто! Кукла! Как и эта твоя…

– Прекрати! Ты ничего не понимаешь! – резко схватив меня за руку, Глеб несколько секунд боролся с желанием то ли ударить меня, то ли убежать. Но все-таки ему удалось взять себя в руки. – Успокойся, – тихо попросил он, – успокойся. Потерпи еще, потом мы уедем, и все будет как раньше…

Он попытался обнять меня, я дернулась, его прикосновение вызвало у меня физическое отвращение. Глеб не настаивал, видимо, почувствовал. «Идем», – сказал и повел меня к выходу, прочь. На воздух…

Вырвавшись на свободу из душных и темных клубных коридоров, я почувствовала себя немного лучше.

Немного отдышавшись и сумев взять себя в руки, я смогла рассуждать. Из любого положения, как известно, всегда есть как минимум два выхода, так любит говорить Дашка. И хотя она меня бросила одну в очень трудное время, я все-таки была склонна верить ей.

– Подожди, я на минуту, – сказал Глеб и исчез. Я была даже рада его отсутствию. Теперь можно спокойно пройтись и все обдумать.

Едва я обогнула угол клуба, как наткнулась на двух местных алкоголиков, примостившихся на фундаменте. Они разбирали кульки с дармовой закуской и хвалили хозяев за их щедрость, жениха за его положительность и невесту за скромность. Один из них рассуждал.

– Глеб-то парень нормальный, я отца его помню – вот таким, – он показал ладонью от земли. – Нормальный мужик. Я вообще всю их семью знаю. Нормальная семья.

Другой поддакнул, извлек из кармана замызганной куртки бутылку, из другого – стакан.

– За их здоровье, – предложил.

Первый согласно махнул рукой. Выпили.

– Невеста тоже нормальная, видел?

– Скромная девушка…

Первый поднял кверху палец:

– О! Скромная!

– Ну, за ее здоровье!

Они неспешно выпивали, закусывали, а я стояла, как дерево, намертво вросшее корнями в землю; я ждала бурю, и буря поднималась во мне, проходила сквозь меня, как вода, что качают древесные корни, но ее было много, и она сорвала все путы, снесла заведенный порядок, обнажила корни, понесла…

Я бросилась с криком прочь от этого места, от этих слов, людей, от Глеба…

Теперь я знала, как раньше уже не будет. Если только Глеб станет мужем этой скромницы, он превратится в часть плана своего жуткого семейства, он уже стал частью этого плана.

Она будет с Глебом, останется с ним навсегда. Точнее, он останется. Семья найдет возможность привязать его к ней, к дому; они заставят их рожать им подобных, новый перегной для новой почвы.

А я? Как же я?

Боевая подруга? Ошибка юности? Зачем Глебу понадобилось унижать меня? Неужели нельзя было обойтись без ненужной бывшей подружки? Мое присутствие придавало ему значимости? Зачем я здесь?!

Кто-то должен ответить на мой вопрос! Я потребую ответа!

И тогда я решительно вернулась к клубу и поднялась на крыльцо. Едва я переступила порог, как столкнулась с матерью Глеба.